— Помогает готовить пищу, моет посуду. — А вам известно, уважаемый товарищ старший помощник, что она неправильно ведет себя в быту? — Не-ет, — выдавил я и с тревогой уставился на капитана. На что он намекает? — Так вот, ставлю вас в известность, что в каюту к камбузнице Кузько ходит непонятно зачем электромеханик Валдаев. И я требую, чтобы был прекращен этот кабак на судне. С парторгом я уже говорил, но старпом здесь вы, с вас и будет спрос. Я вышел от капитана в недоумении. Что же я должен делать? «Прекратите этот кабак на судне». Как я его прекращу? Вечером я вызвал к себе в каюту Валдаева. Он вошел, весело посмотрел на меня и воскликнул: — Что заставило старшего штурмана заинтересоваться электромеханической частью? Я молчал. Я не предлагал ему сесть, но он сам удобно устроился в кресле. Я смотрел на него и думал, что нет, не может этого быть, капитан ошибся: ну что может быть общего у этого пожилого человека с Тамарой, то есть с Кузько? А если капитан прав?.. — Будем разговаривать или будем молчать? — игриво спросил Валдаев. — Слушайте, Валдаев, у меня имеются сведения о том, что вы постоянный гость в каюте у камбузницы Кузько. Это верно? Он расхохотался. — А что, недурна девочка? Злость закипела у меня в груди. Эти нахальные глаза, этот развязный тон… Нет, не верю! — Вы женатый человек, Валдаев, как можно так вести себя? — А кто сказал, что я холостой? Я совсем не собираюсь на ней жениться. У меня чертики запрыгали в глазах от лютого желания ударить по этой наглой физиономии, я в бешенстве стукнул кулаком по столу и заорал на него: — Прекратите! Имейте в виду, пока я здесь старпомом, не позволю разводить кабак на судне, понятно? И жене вашей сообщу письмом о вашем поведении. Лицо Валдаева странно задергалось и побледнело. Он встал с кресла и заговорил уже совсем другим тоном: — Сергей Акимович, вы меня не так поняли. Я пошутил. Зачем же сразу «письмо жене»? Я не хотел его слушать, перебил: — Предупреждаю, Валдаев, если еще раз увидят вас у Кузько, письмо вашей жене будет послано немедленно, а ваше поведение обсудим на судовом собрании. Хорошенько это поймите. И шутки шутить со мной не советую. Когда он ушел, меня трясло, как в лихорадке. Но какова Тамара… как же она может принимать ухаживания такого человека? Вот женщины, поди пойми их! А мне предстоял еще разговор с ней. Разговор не из приятных. Но одно воспоминание о беседе с капитаном подстегивало меня немедленно довести дело до конца. И я вызвал к себе Кузько. Она стояла в дверях и, лукаво улыбаясь, посматривала на меня. А я молчал. Я не знал, что ей сказать. — Ну, — певучим голосом протянула она, — я пришла. — Вижу, — сухо ответил я. — У меня официальный разговор. — О чем? — О недостатках в вашем поведении. — Какие же это недостатки обнаружились у меня? — К вам в каюту ходят мужчины. — Ну и что? И вы можете зайти. Я упорно старался не смотреть на нее и бубнил: — Не положено по уставу, чтобы в каюту к женщине входил мужчина и оставался там. Она повела плечами. — Так прикажите им не ходить. Она не спускала с меня своих смеющихся глаз и, конечно, видела мое смущение. Я это понимал, но ничего поделать с собой не мог. — Да и то сказать, — усмехнулась она, — ходят-то все старики. А молодые у нас какие-то нелюдимые, очень уж сердитые. — Кузько вдруг прыснула смехом: — Ой, у вас на щеках пятна красные, как у девушки! Взъяренный, я пулей вылетел из каюты и ринулся к капитану. Не дожидаясь ответа на стук, я открыл дверь и, задыхаясь, выпалил: — Прошу уволить меня от бесед с этой девицей. Капитан холодно посмотрел на меня. — Потрудитесь успокоиться. Вы старпом или мокрая тряпка? Идите и выполняйте свои обязанности. Я выскочил из капитанской каюты. «Вот крокодил! — скрежетал я зубами. — «Вы старпом или мокрая тряпка»… А вы кто — человек или бом-брам-стеньга?» Через сутки мы пришли на рейд острова Диксон, уточнили ледовую обстановку и после короткой стоянки направились к первой точке. Точка эта называлась островом Уединения и лежала далеко-далеко на севере Карского моря. Все эти дни я внимательно присматривался к Кузько. На Валдаева моя беседа подействовала, он теперь не подходил к Тамаре. А вот другие по-прежнему осаждали камбуз, шутили и старались ухаживать за камбузницей. И чем чаще я видел Тамару, тем больше меня тянуло к ней. Мне хотелось пошутить и посмеяться вместе с ней, но ничего не получалось. Едва я подходил к камбузу, как она становилась серьезной и такой вежливой, что слова застревали у меня на языке. Наверное, я казался ей смешным. Мы стояли на рейде острова Уединения и выгружались. По вечерам я обычно обходил судно, осматривал палубу и помещения. И вот однажды, подойдя к камбузу, я услышал возню за дымовой трубой. Заглянув, я увидел, что матрос Поликанов, молодой здоровенный детина, обнял Кузько и пытается ее поцеловать. Она смеялась и колотила его по плечам. Я рванул Поликанова за плечо и крикнул: — Вы чем тут занимаетесь? Поликанов отпрянул от девушки и смущенно затоптался на месте. Кузько сердито пробормотала: — Черт противный, опять лезет… Кому она это сказала? Мне или матросу? Я выпрямился и, стараясь быть спокойным, приказал Поликанову идти на шлюпку. — А с вами у меня будет особый разговор, — сухо бросил я камбузнице, — Через полчаса я жду вас в каюте. Не оборачиваясь, я быстро пошел к себе. Она пришла через час. Я не стал спрашивать ее о причинах опоздания, мне было не до этого. Внутри у меня все горело. Тамара встала у двери и спокойно смотрела на меня. Я отвел взгляд в сторону и спросил срывающимся голосом: — Почему вы позволяете им так обращаться с собой? — Как это «так»? — Не притворяйтесь. Прекрасно понимаете, о чем я говорю. — А вам какое дело? Я смотрел на нее и, кроме огромных ее глаз, ничего не видел. — А вам какое дело? — повторила она и вдруг потупила глаза. Вызывающая улыбка сбежала с ее лица, и она прошептала: — Я пойду… я лучше пойду… Я сиплым голосом пробормотал: — Конечно, идите… идите… Я едва сдержал себя. Для нее я должен быть здесь только старпомом. Она, наверное, кое-что поняла. И пусть! Но что же теперь делать? Этот вопрос не давал мне покоя. А ответа у меня не было. После острова Уединения мы «обслужили», как записано в судовом журнале, два пункта у пролива Вилькицкого. Подули ветры, потянулись по морю льдины. Берега у островов оказались отмелые, и выгружать шлюпки приходилось далеко от берега. Надо было поторапливаться, а вода была ледяная, и запасной робы у нас не имелось. Мы не успевали ее сушить, и матросы натягивали спецовку на себя совсем сырую. Но удивительно — никто не болел. Говорят, в Арктике воздух такой чистый и так проморожен, что ни одной бактерии нет. Снабженцам от нас доставалось крепко. Мы вспоминали их денно и нощно и кляли их так, как только могут клясть моряки. Но легче нам от этого не было. Капитан все эти дни был не в духе. Каждый день он доставал из своих запасов бутылки со спиртом и приказывал налить по стакану всем, кто участвует в разгрузке. Это помогало. За это я могу поручиться, потому что тоже таскал по пояс в воде проклятые мешки и пил капитанский спирт. Наступил конец сентября, а нам еще предстояло идти к одному островку в море Лаптевых. Задули нордовые ветры, и плавающих льдин в проливе Вилькицкого становилось все больше и больше. За ночь легкий морозец покрывал все море «блинами» — молодым ледком. И тут из Москвы пришла радиограмма: «Во что бы то ни стало обеспечить завоз груза на последнюю точку». Это значило — хоть сами зимуйте. И мы пошли в море Лаптевых. Капитан почти не спускался с мостика. Не уходил он и на моей вахте. В кожаном реглане на меховой подкладке, в шапке и теплых ботинках, он неподвижно стоял в рулевой рубке и молча смотрел вперед в раскрытое окно. Только однажды, когда я заступил на первую свою ходовую вахту во льдах, он угрюмо предупредил: — Старайтесь вести корабль по разводьям. Обходите большие льдины. Это надо было понимать так: он доверяет вести корабль в такой сложной обстановке мне, своему старпому. Нервы мои напряглись до предела. Слишком велика была ответственность. К тому же неподвижная фигура капитана, постоянно торчавшего на мостике, заставляла волноваться еще больше. Не дай бог сделать промах, дать не ту скорость или скомандовать рулевому не тот поворот — и тогда уж не жди пощады от старика.