Мой мозг всегда лихорадочно работает. Я пробовала даже заниматься йогой, но когда я, сидя на краю этой пещеры и принимая самые разные позы, пытаюсь заставить себя забыть об окружающем мире, то только еще больше думаю о нем. И все же здесь, на лоне природы, глядя на всю эту красоту, я думаю, что, может быть, на этот раз у меня получится. Стоп… Что это у меня на руке – комар? Конечно, я сделала прививки от всего, что только можно, – в самый последний момент. Врач сказал, что не очень хорошо прививаться всего за несколько дней до поездки, но в целом должно помочь. Я чувствую, как комар начинает сосать мою кровь и думаю про себя: интересно, каким должен быть переносчик малярии? Я пытаюсь отмахнуться от него, но откуда ни возьмись прилетают еще и еще. Я и забыла, что в моем детстве вокруг пещер были такие тучи комаров. Похоже, помедитировать сегодня не получится. Будет счастьем, если мне хотя бы удастся спуститься отсюда, пока из меня не высосали всю кровь. Я кричу Ривии, что не помню, что здесь было столько комаров, и слышу, как мама смеется. Ривия передает мамины слова: мы разводили костры и сжигали специальные травы, чтобы отпугнуть комаров. Я кричу в ответ, что собираюсь взобраться на белую скалу и оттуда все осмотреть. Мама немедленно начинает протестовать, и я смеюсь: все как в детстве! Я и тогда всюду лазала, а мама была против. Я прошу Ривию передать ей, что никакой опасности нет – я знаю, что делаю. По дороге к скале я понимаю, что заросли здесь совершенно непроходимые, без мачете сквозь них никак не продраться. И все же я пытаюсь руками и ногами расчистить себе путь. Я слышу шелест листьев кустарников и маленьких пальм. Пытаюсь вызвать дух маленькой храброй девочки, живущей внутри меня, – той, что бегала по этим лесам и знала, как продраться сквозь густые заросли. Совершенно не глядя на дорогу, я не замечаю, как у самого лица возникает гигантская паутина и, пройдя прямо сквозь нее, чувствую, как меня охватывает паника. Оставшийся короткий отрезок пути я пробегаю на пределе скорости. Ветки хлещут по телу, оставляя жгучие царапины, – совсем как много лет назад, когда мы с мамой прятались здесь. Добежав до белого утеса, я запрыгиваю на валун. – Ха-ха! – победно кричу я зарослям, из которых только что вырвалась. Потом смотрю вверх и начинаю подъем. Я всегда любила физические упражнения, они доставляют мне истинное удовольствие. Нельзя сидеть целыми днями в офисе у компьютера. Нужно бегать, карабкаться, прыгать, танцевать. Я быстро понимаю, что кеды здесь – не совсем подходящая обувь, и скучаю по скальным ботинкам, оставшимся в Умео. Я слышу голос Ривии, долетающий до меня от того места, где они с мамой ждут меня, и вот они уже видят меня на вершине скалы. – Ну как? – Карабкаться чуть сложнее, чем было в детстве, но в целом нормально! – кричу я в ответ. Наконец я забираюсь на самую вершину. Отсюда видна вся сельская местность вокруг. Я знаю: на земле множество прекраснейших мест, но в этот момент для меня нет ничего красивее этой дикой природы Диамантины, где чистое голубое небо встречается с бескрайним зеленым лесом. И хотя я больше не пещерная девочка, я счастлива оттого, что ощущаю такую духовную близость с этим местом. В этот момент меня наполняет чувство радости и покоя. Это место – часть меня, а я – часть его. Я смеюсь, машу рукой маме и Ривии и кричу им, как здесь невероятно красиво. Ривия отвечает, что мама просит меня быть осторожной. Если у меня когда-либо и возникали сомнения в том, от кого я унаследовала свое упрямство, то за эти дни они совершенно улетучились: мама у меня такая же упрямая. Я стою на вершине скалы, а она – у ее подножия и кричит. Это здорово и в то же время забавно: будучи уже взрослой, снова обрести мать, которая говорит тебе, что делать. Я отмечаю про себя, что к этому можно привыкнуть. Стоя на вершине утеса, я развязываю бразильский флаг, который обвязала вокруг талии, а затем разворачиваю его над головой, чтобы ветер развевал его. Я чувствую, как он трепещет и полощется надо мной, и кричу на пределе легких. Смеюсь, потом опять кричу, и мне хорошо. Забравшись на самый верх горы, я кричу во весь голос и в этот момент думаю, что, наверное, никогда в жизни не кричала по-настоящему, потому что никогда не взбиралась на правильную гору. Стоя на горе и оглядываясь назад, на все, что со мной произошло, я думаю, что в этом была и своя красота. И хотя мне пришлось много бороться, но в моей жизни было много хорошего. Было больно и тяжело, но были и чудесные моменты, наполненные радостью и любовью. Внезапно я вижу красоту даже в самых мрачных моментах. Наверное, если бы снизу на меня смотрела только Ривия, все было бы по-другому – но рядом с ней стоит и моя мать, и я чувствую, что жизненный круг замкнулся. Я вновь нашла женщину, которая в восемь лет дала мне достаточно любви, храбрости и силы, чтобы я могла твердо идти вперед – и я продолжу этот путь. Жизнь может все у нас отнять, и когда-нибудь я снова потеряю свою биологическую мать, но всегда буду помнить о том, как она снова и снова подбадривала меня, заставляя идти вперед. Уже повзрослев и стоя на вершине «своей» горы, я смотрю на нее и знаю, что у нее проблемы с бедром, ей постоянно нужно делать инсулиновые инъекции от диабета и принимать таблетки от шизофрении. Но со мной она говорит спокойно, и хотя к ней приходят Бог, Иисус и мой покойный отец, она осталась по-прежнему мудрой и любящей. В этот момент мне не хочется менять ничего в своей жизни, ведь в этом случае изменится и все остальное, то, благодаря чему я стала такой, какая есть. Я снова машу рукой mamãe и Ривии и смеюсь. Я решаю крикнуть еще разок напоследок. Назад, в северную Швецию 2015 г. Я стою в пункте выдачи багажа аэропорта Умео и жду, когда покажется мой чемодан. Последний отрезок пути, от Стокгольма до Умео, я летела одна – Ривия отправилась на две свадьбы. Как у нее хватает на это энергии после нашей поездки – для меня загадка. Но, должно быть, ответ прост: она ведь амазонка, и непосильных задач для нее не существует. Увидев свой багаж, я с трудом стаскиваю его с конвейера, ставлю на колесики и везу к выходу. Уже почти девять вечера, но на улице еще светло. Я выхожу из терминала и ищу глазами знакомый металлически-синий «Вольво». Фредрик, мой друг по прыжкам с парашютом, предложил встретить меня. Я не знала, будет ли мне одиноко по возвращении из путешествия, но теперь при виде его я рада, что написала ему из аэропорта Стокгольма и попросила приехать. Я сажусь в машину. Фредрик закрывает багажник, садится за руль, заводит двигатель и выезжает с территории аэропорта в направлении моего дома. Он спрашивает, как прошла поездка, и я устало смотрю на него. – Ладно, поговорим дома, – решает он, и я киваю. Пока он ведет машину, я смотрю на него. Когда-то я была влюблена в этого человека, а он – в меня. Потом все пошло наперекосяк, но нам все-таки удалось остаться друзьями. Приехав домой, мы садимся на серый диван, и он меня обнимает. Во время поездки мне некогда было остановиться и переварить все мои мысли и эмоции. Понадобится немало времени, чтобы обработать всю новую информацию, мысли и чувства – даже старые, которые всегда были со мной. Но в этот момент я достаю компьютер и показываю ему фотографии, сделанные во время поездки. Я пытаюсь объяснить, что случилось, ответить на его вопросы, и мы вместе смеемся и плачем. Я рада, что могу поделиться этим с другом, который хорошо меня знает. В этот вечер мне совсем не хотелось бы остаться одной. Мы засыпаем, а проснувшись наутро, я прощаюсь с Фредриком и снова устраиваюсь на своем диване. Внезапно я ощущаю такой покой: никаких встреч, мне никуда не надо спешить, никаких новых мест и новых людей. Я оглядываю свою квартиру и вижу, какая она светлая, просторная, чистая и благоухающая. Замечательно! И что теперь, Кристина? В квартире абсолютно, пугающе тихо. Куда подевался весь шум – машины, строительные работы, голоса людей, гудки машин, громкая музыка? Неужели в Умео всегда было так тихо? Неужели здесь всегда было так одиноко? Меня охватывает знакомая паника. Все так странно. Я дома – и чувствую себя дома, – но теперь у меня есть и другой дом. Сидя на своем диване, я делаю глубокий вдох, и все тело начинает чесаться. Я беру телефон и звоню Майе – мы с ней уже разговаривали, когда я только приземлилась в Стокгольме. Она дома, в Рёбоке, с детьми – сыном Гарри и моей маленькой крестницей, Гретой. В этот момент она готовит обед и спрашивает, приеду ли я в гости. Я быстро обуваюсь, хватаю ключи от машины и сбегаю по ступенькам, к двери. Через десять минут я уже еду по трассе Е4 через прекрасную реку Уме, сверкающую в солнечных лучах. Доехав до дома Майи, я выключаю двигатель и иду к двери. Тихонько стучу, но больше для виду, а затем, не дожидаясь, пока мне откроют, просто вхожу. Ко мне с распростертыми объятиями бросается Гарри: – Кикки, Кикки, Кикки! – Гарри, Гарри, Гарри! – отвечаю я, присев перед ним на корточки. Мы обнимаемся, и это самая искренняя любовь. Потом выбегает и Грета: – Титти, Титти, Титти! – и снова объятия. Потом приходит Майя и, в свою очередь, крепко обнимает меня. Господи, как же мне это было нужно! Мы проходим на кухню, я сажусь за кухонный стол и начинаю рассказывать. Я и представить не могла, как сильно эта поездка повлияет на меня, и возможность поделиться этим с друзьями для меня настоящее спасение. Но на другой день я уже почти привыкаю к тишине, и хотя и скучаю по Бразилии и своей семье, все же я рада снова быть дома. Я решаю отправиться на велосипеде в город, в супермаркет «Ален» – просто чтобы заняться чем-то обычным и повседневным. Я рассматриваю декоративные подушки – и вдруг вижу свою школьную приятельницу. – Привет, Кристина! – говорит она и грациозно выходит из-за своей тележки, чтобы меня обнять. Я улыбаюсь, но внутри чувствую ужасную усталость и совершенно не хочу ни с кем разговаривать, поэтому, надеюсь, она не станет задавать мне слишком много вопросов. – Ну и поездочка у тебя была! – говорит она и признается, что следила за мной в Инстаграме. – Ну давай, рассказывай! Я с робкой улыбкой отвечаю, что история будет долгой, и аккуратно меняю тему. Она попадается на крючок и принимается рассказывать о своем новом доме и о конфликте между ее семьей и будущими соседями. Описав во всех подробностях эту драму, она наконец говорит, что пригрозила им, что обратится в полицию. Я чувствую, как из меня по капле высасывают те немногие силы, что мне удалось восстановить после прилета. Человек рассказывает о дороге, построенной десять лет назад, о соседях и мелочных ссорах. Я резко обрываю ее на полуслове: – Слушай, – говорю я, – я только что вернулась из приюта, где живут дети, у которых почти нет надежды на нормальное будущее. Эти дети рассказывали мне о том, как родители издевались над ними и эксплуатировали их, как их разлучили с братьями и сестрами, с которыми они, возможно, никогда больше не увидятся. У одного маленького мальчика на глазах убили отца – его облили бензином и подожгли. Поэтому – знаешь, что? Сейчас мне совсем не хочется слушать о проблемах людей из благополучных стран. Она смотрит на меня во все глаза, и я вдруг понимаю, что надо было быть как-то помягче. – О боже, какой ужас! – восклицает она. – Вот о чем я и говорю! Я отправила своей соседке сообщение, где написала, что на другом конце света дети умирают от голода, а мы тут… – и она снова заводит свою песню. Я прерываю ее и говорю, что опаздываю на встречу. Это одна из тех вещей, которые мне были совершенно непостижимы с самого детства, и даже повзрослев, я так к этому и не привыкла. Мы словно живем в совершенно разных мирах. Если вы всегда жили в безопасном и благополучном мире, у вас были деньги и дом, мать и отец, дети, муж, социальная поддержка, возможность нормального лечения, мирная жизнь без войны – список можно продолжать бесконечно, – вам нелегко понять тех, кто живет в гораздо более жестоких и опасных условиях. Вернувшись домой, в свою уютную и тихую квартирку, я беру ручку и листок бумаги и пишу: «Что мне делать со своей жизнью?» И приписываю ниже: «Изменить. Найти равновесие. Помочь другим людям». Чуть позже я звоню Ривии и спрашиваю, может ли она ко мне приехать, чтобы вместе позвонить по Скайпу маме. Ривия приезжает почти сразу. Она спрашивает, есть ли у меня номер телефона, и я диктую ей его. Со смешанными чувствами я слушаю гудки, гадая про себя, ответит ли мама, или Витория, или вообще кто-нибудь. Наконец трубку берет Витория, и Ривия все ей объясняет. Потом ободряюще смотрит на меня, и на своем ломаном португальском я говорю: «Привет, Витория, это Кристина». Витория здоровается со мной и говорит что-то еще. Ривия переводит: она говорит, что все в порядке, и спрашивает, когда я снова приеду. Я отвечаю – как только у меня будут деньги и время. Потом говорю Ривии, что хочу поговорить с мамой, и Ривия просит ее позвать. Я слышу, как Витория объясняет ей, что мы с Ривией ей звоним, потом слышу мамин голос и улыбаюсь. – Привет, mamãe, как ты? – спрашиваю я по-португальски, и Ривия снова ободряюще мне улыбается. Mamãe отвечает, но мне трудно разобрать, что она говорит. Тут на помощь снова приходит Ривия. Я спрашиваю маму, как она себя чувствует и съездила ли она в Диамантину к своей подруге. Самочувствие ее в порядке, но к подруге не ездила. Мама говорит, что когда я приеду в следующий раз, мы снова пойдем в пещеры и приготовим там еду. Я отвечаю, что с нетерпением жду этого. Мама добавляет, что мы можем и переночевать там. – Угу, – отвечаю я, но про себя думаю, что мне не очень-то хочется провести целую ночь в окружении ядовитых змей, пауков, скорпионов и сколопендр – во всяком случае, гораздо меньше, чем маме. И все же я говорю mamãe, что мы обязательно вернемся в наши пещеры, и она радуется, хотя тут же прибавляет, что в прошлый раз я слишком скоро уехала. Она все говорит и говорит, а Ривия поглядывает на меня. По ее взгляду я вижу, что мама ей на меня жалуется, но вместо того, чтобы переводить слово в слово, она резюмирует: – Мама расстроена, что ты не побыла подольше, что не осталась на ее день рождения и что сейчас ты далеко. Она спрашивает, когда ты вернешься. Я отвечаю, что приеду, как только смогу и как только будут деньги. Мама говорит, что денег у меня четыре триллиона, и я могу приехать, когда захочу. Мы с Ривией не выдерживаем и смеемся: по всей видимости, и до моей семьи дошли слухи, что в Швеции все неприлично богатые. Я пытаюсь объяснить маме, что это не так, но Ривия говорит, что это бесполезно. Я и сама это знаю, но для очистки совести все же хочу попробовать. Я не хочу, чтобы мама думала, будто бы мне не хочется ее видеть. Я обещаю маме, что прилечу, как только смогу, и останусь на несколько недель, и еще – что буду звонить как можно чаще. Потом говорю, что люблю ее, скучаю по ней, и мы обязательно еще поговорим – и мы кладем трубки. На несколько секунд наступает молчание, потом я смотрю на Ривию. В этот момент во мне кипит целый водоворот эмоций. Невероятно! Я только что звонила своей матери в Бразилию. Это какое-то волшебство! Теперь мы друг друга не потеряем. Ривия улыбается и говорит, что пора бы мне заняться португальским. Я ощущаю в теле тепло, но в голове роится тысяча мыслей. Разумеется, не бывает так, чтобы все прошло совершенно гладко и без осложнений. Я вдруг осознаю, что хотя эта поездка решила множество проблем, но взамен возникло столько же новых. Как мне общаться с матерью? То есть извлечь как можно больше из этого общения. Как я могу о ней заботиться? Этого они ждут от меня? И жду ли я сама от себя того же? Как мне поддерживать связь со своей семьей? Ведь моя жизнь здесь, в Швеции, – во всяком случае, пока. Но главный плюс в том, что эта поездка, знакомство с новыми людьми и погружение в повседневную жизнь Бразилии уже изменили меня. Я в полной мере ощутила, что такое иметь два дома, принадлежать двум мирам, наконец объединить две такие разные части моей личности. Я не верю в то, что смысл жизни заключается в поиске себя. Для меня жизнь – это создание твоей собственной реальности. И вот я спрашиваю себя: кем я хочу быть? Спустя несколько месяцев я уже знаю ответ на этот вопрос: я основала собственную компанию. Я начала выступать перед зрителями, рассказывая свою историю – и не только. Моя цель – решение таких задач, как поиск своего места, борьба с предрассудками, столкновение культур и вопросы культурного многообразия. Мне хочется побуждать других людей на действия, вдохновлять их. Я основала фонд, работающий с детьми и подростками из самых незащищенных категорий, в Бразилии и других странах. Мы уже начали сотрудничество с моим приютом в Сан-Паулу. Я хочу сделать нечто большее, чем просто помогать миру больше потреблять. После встреч с детьми в приюте я поняла, что просто обязана это сделать. Я рада и счастлива быть одновременно бразильянкой и шведкой, принадлежать обеим этим культурам. Всю свою жизнь я испытывала чувство вины и стыда, была слишком строга к самой себе, старалась со всем справиться в одиночку. Но теперь, думая о том, кем я стала, в целом я весьма довольна собой. Я не идеальна – боже упаси! У меня множество недостатков, и я делала такое, за что до сих пор раскаиваюсь и стыжусь. Но в целом я собой довольна. Я не только шведка, но еще и бразильянка, и это круто! В моей жизни было – и есть – много хорошего. Я получила больше, чем могла ожидать, – хорошего и плохого, и благодаря этому стала такой, какая есть, и после стольких лет наконец смогла принять себя и полюбить. Что было, то было. Тяжелее всего было простить себя за то, что я сделала, а также – за то, что думала, что сделала. Примирение с собой – долгий путь, но я чувствую, что иду в правильном направлении. Послесловие Говорят, что достаточно долгая человеческая жизнь длится около 650 000 часов. Я провела чуть больше 70 000 часов своей жизни на улицах и в трущобах Бразилии и в лесах неподалеку от Диамантины. Если я проживу долгую жизнь – целых 650 000 часов, – это будет означать, что больше одной десятой я прожила в нищете, каждый день борясь за выживание. Сегодня я не могу сказать, что сержусь на тех, кто организовал мое усыновление, но мне по-прежнему грустно оттого, что я не успела тогда попрощаться со своей родной матерью и никто не объяснил мне, что такое усыновление, до тех пор пока делать какой-либо выбор было уже поздно. Еще я злюсь оттого, что моей матери никто не помог, что ее бросили на произвол судьбы, оставили бродить по улицам. Я чувствую ярость при мысли об обществе, которое предпочитает отвернуться и не смотреть туда, куда смотреть неприятно. Сегодня население Бразилии составляет более двухсот миллионов человек. Сколько детей и взрослых из этих двухсот миллионов насилуют и избивают, сколько из них нюхают клей, чтобы заглушить чувство голода, и сколько преждевременно умирает от этого самого голода? Сколько из них давно оставили надежду, смирились с тем, что их жизнь ничего не стоит, и стали преступниками? Скольких из них мы могли спасти? И скольких хотим спасти? Куда подевалась мораль общества, которое выстраивает невинных детей в шеренгу и хладнокровно расстреливает? Кем, по мнению этого общества, должны вырасти дети, которые ежедневно терпят унижения? Социально-адаптированными и активными гражданами? Эти дети вырастают с истерзанной душой и ведут себя в соответствии с тем, чему научила их жизнь. Зачем им проявлять доброту, если никто никогда не был добр по отношению к ним? А ведь эти дети столько могут дать. Доверие нужно заслужить, но бразильское общество, похоже, так до сих пор этого не понимает. Вместо того чтобы укреплять доверие своих граждан, государство предпочитает возводить стены, чтобы отгородиться от бедных. Бывают моменты, когда я заново переживаю то, что со мной произошло, вспоминаю то, что случилось, и стыжусь того, что я человек. Как могут люди допустить подобное? Я зла на страну и на людей, которые закрывают глаза на страдания других. Но больше всего я злюсь оттого, что они предпочитают не замечать ценности любой человеческой жизни, ее красоты.