Издалека доносится пулеметная очередь. Я вздрагиваю. – Чертовы пулеметы, – доносится из коридора папино ворчание. – Народ решил, что тут сраный Иран, что ли? – Не ругайся, пап! – кричит Секани из зала. – Прости, приятель. Добавлю доллар в твою банку. – Два доллара! Ты еще слово на «ч» сказал. – Лады, два. Старр, поди-ка на секунду в кухню. На кухне мама говорит по телефону своим «официальным» голосом. – Да, мэм. Мы хотим того же. – Она замечает меня. – А вот и наша любимая дочурка. Вы могли бы немного подождать? – Мама прикрывает трубку. – Это окружной прокурор. Она хочет поговорить с тобой на неделе. Чего-чего, а этого я не ожидала. – О… – Ага. Слушай, малыш, если тебе некомфортно… – Очень. – Я смотрю на папу, и он кивает. – Но я это сделаю. – О. – Мама переводит взгляд с меня на папу и обратно. – Хорошо. Если так, то ладно. Но мне кажется, сначала надо встретиться с мисс Офрой и, может быть, даже принять ее предложение о защите твоих интересов. – Определенно, – кивает папа. – Я этим чинушам из прокуратуры не доверяю ни на йоту. – Так что, может, завтра встретимся с мисс Офрой, а в другой день – с прокурором? – предлагает мама. Я беру пиццу и откусываю кусочек. Она уже остыла, но остывшая пицца даже вкуснее. – То есть два дня без школы? – О нет, в школу ты пойдешь, – качает головой мама. – И чего это ты напала на пиццу? А салат кто будет есть? – Она же с овощами. Тут куча перчиков. – Такие маленькие не считаются. – Считаются. Если дети считаются людьми, то и маленькие перчики считаются овощами. – Со мной твои трюки не пройдут. Значит, завтра мы встретимся с мисс Офрой, а в среду – с прокуроршей. Идет? – Ага, только вот затея со школой мне не нравится. Мама убирает руку с трубки. – Извините за задержку. Мы приедем к вам в среду утром. – А пока скажите своим дружкам – господину мэру и начальнику полиции, – пусть выведут свои сраные танки из моего района, – громко произносит папа. Мама прогоняет его, и он выходит в коридор. – Учат тут нас мирно себя вести, а сами разъезжают себе на танках, как будто у нас тут чертова война. – Два доллара, пап, – кричит Секани. Мама кладет трубку, и я продолжаю: – Если пропущу денек, ничего страшного не случится. Не хочу пока в школу. Вдруг там снова начнутся эти бредовые протесты. – Не удивлюсь, если Реми всю неделю будет срывать занятия, прикрываясь Халилем. – Мне нужна всего-то пара деньков. – Мама вскидывает брови. – Ну ладно, полтора. Пожалуйста! Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает. – Посмотрим. Но братьям ни слова, понятно? В общем, она согласилась, хоть и не напрямую. Но лично мне этого достаточно. Однажды на службе пастор Элдридж сказал: «Описать веру можно лишь как восхождение к ней». Во вторник звенит будильник, и, не вставая с постели, я восхожу к вере в то, что сегодня мама не заставит меня тащиться в школу. Продолжая цитировать пастора Элдриджа: «Аллилуйя! Когда Бог спускается к нам, он ясно дает это понять». Сначала меня не будит мама. Я продолжаю лежать и слушаю, как все собираются по своим делам. Секани решает, что надо на меня настучать. – За нее не волнуйся, – отвечает ему мама. – Волнуйся за себя. Из телевизора в зале орут утренние новости, а мама ходит по дому и что-то напевает. Когда упоминают Халиля и Сто-пятнадцать, звук вдруг становится намного тише и прибавляет в громкости лишь тогда, когда речь заходит о политике. Под подушкой жужжит телефон. Я достаю его. Кения наконец-то соизволила ответить мне по поводу нового блога на тамблере. Я столько часов ждала от нее ответа, а в итоге получила лишь короткое: Нормас Я закатываю глаза. Большего комплимента от нее ждать не приходится. В ответ я пишу: Я тоже тебя люблю И что она отвечает? Знаю:) Ребенок, ей-богу. Отчасти мне хочется знать, не потому ли она вчера молчала, что дома у нее разгорелся очередной скандал. Папа говорил, что Кинг по-прежнему бьет Аишу, а иногда и Кению с Лирикой. Кения не из тех, кто будет сама о таком рассказывать, а потому я спрашиваю: Все в порядке? Да как обычно, – отписывает она. Кратко, но емко. Я мало чем могу помочь, поэтому просто напоминаю ей: Если что, я рядом И что она отвечает? Еще б ты не была! Видите? Ребячество. Вот что странно: прогуливая занятия, всегда думаешь о том, что бы сейчас делал в школе. В восемь мы с Крисом, наверное, встретились бы на истории (по вторникам это наш с ним первый урок), а потому я решаю ему написать. Не иду сегодня в школу Через две минуты он отвечает: Приболела? Хочешь, поцелую, и все пройдет? Подмигиваю два раза Он так и написал «подмигиваю два раза», вместо двух подмигивающих эмодзи. Признаюсь, это заставляет меня улыбнуться. В ответ я пишу: А если я заразная? А он отвечает: Не важно. Поцелую где захочешь. Подмигиваю два раза Я пишу: Это что, подкат такой? Он отвечает меньше чем через минуту: Это все, что захочешь. Люблю тебя, Принцесса из Беверли-Хиллз Пауза. Слово на «л» застает врасплох, точно у меня перехватили баскетбольный мяч возле самой корзины. Ошибки на поле так выбивают меня из колеи, что я потом всю неделю недоумеваю, как такое могло произойти. Да, «люблю тебя» Криса вызывает ровно те же чувства, но долго размышлять над ответом нельзя: молчание – само по себе ответ. Время уходит, нужно что-то написать… Но что? Не говоря «я» перед «люблю тебя», можно снизить градус ответственности. Серьезно, «люблю тебя» и «я тебя люблю» – разные вещи. Та же команда с другими игроками. В «люблю тебя» игроки не так агрессивны и навязчивы, как в «я тебя люблю». Конечно, иногда и «люблю тебя» может застать врасплох, но позорного слэм-данка от него не дождешься. Максимум – неплохого броска в прыжке. Проходит две минуты. Я должна что-то ответить. Тоже тебя люблю. Эта фраза звучит чуждо, как испанское слово, которое я еще не выучила. Впрочем, забавно, как легко она мне дается. В ответ я получаю подмигивающее эмодзи.