– Но… – На землю, лицом вниз! – орет он. – Сейчас же! Папа смотрит на нас. Он молча извиняется за то, что нам приходится это видеть. Сначала он садится на колени, а потом ничком опускается на землю. Руки за спиной, пальцы переплетены. Где сейчас та репортерша? Почему это не показывают по новостям? – Так, офицер, подождите-ка минутку, – вмешивается мистер Льюис. – Мы с ним просто беседовали. – Сэр, пройдите в помещение, – велит ему белый коп. – Но он же ничего не сделал! – возмущается Сэвен. – Парень, уйди в помещение! – рявкает чернокожий коп. – Нет! Это мой отец, и… – Сэвен! – кричит папа. Пусть он и лежит на бетоне, но голос его звучит так властно, что Сэвен замолкает. Чернокожий полицейский обыскивает папу, а его напарник осматривает собравшихся людей. Нас уже довольно много. Мисс Иветт и несколько ее клиенток с полотенцами на плечах стоят в дверях салона красоты. Неподалеку остановилась какая-то машина. – Так, вы все – идите и занимайтесь своими делами! – говорит белый коп. – Нет, сэр, – отвечает Тим. – Это и есть наше дело. Обыскивая папу, чернокожий коп упирается коленом ему в спину. Он проверяет его один раз, второй, третий – прямо как Сто-пятнадцать проверял Халиля – и ничего не находит. – Ларри, – зовет белый коп. Чернокожий (видимо, Ларри) оборачивается, а потом, оглядев толпу, убирает колено с папиной спины и встает. – Поднимайтесь, – командует он. Папа медленно встает на ноги. Ларри смотрит на меня. Во рту у меня становится кисло. Ларри поворачивается к папе и говорит: – Я за тобой наблюдаю, приятель. Не забывай об этом. Папины челюсти сжаты, как тиски. Копы уезжают. А после уезжает и остановившаяся неподалеку машина; народ расходится по своим делам. – Все путем, Мэверик! – кричит кто-то. Папа смотрит в небо и моргает (я всегда так делаю, когда пытаюсь не расплакаться), сжимая и разжимая кулаки. Мистер Льюис кладет ладонь ему на спину. – Идем, сынок. – И ведет папу мимо нас, в магазин, а Тим идет следом. – За что они так с папой? – тихо спрашивает Секани. Он смотрит на нас с Сэвеном, и в глазах у него стоят слезы. Сэвен приобнимает его одной рукой. – Не знаю, приятель. А я знаю. Я иду в магазин. Деванте стоит у кассы и опирается на метлу; на нем уродский зеленый фартук, который папа пытается заставить носить и нас с Сэвеном. У меня сжимается сердце. Такой же носил и Халиль. Деванте разговаривает с Кенией; у нее в руках корзина с продуктами. Когда звенит колокольчик на двери, они оба поворачиваются ко мне. – Йоу, что стряслось? – спрашивает Деванте. – Это были копы? – подхватывает Кения. Я замечаю мистера Льюиса и Тима в дверях кабинета. Наверное, папа там. – Ага, – отвечаю я и иду к нему. Кения с Деванте увязываются за мной и осыпают меня миллионом вопросов, но у меня нет времени им отвечать. По полу разбросаны бумаги. Папа сгорбился над столом, и спина его поднимается и опускается с каждым вздохом. Он ударяет кулаком по столешнице. – Дерьмо собачье! Однажды папа сказал мне, что каждому чернокожему по наследству достается ярость, рожденная в тот миг, когда его предки не смогли защитить свои семьи от произвола рабовладельцев. А еще папа сказал, что нет ничего опаснее этой ярости. – Выпусти пар, сынок, – лопочет мистер Льюис. – Пошли они нахрен, эти свиньи! – фыркает Тим. – Они сделали это только потому, что знают о Старр. Стоп. Что? Папа оборачивается. Глаза у него мокрые и припухшие, как от слез. – Ты это, черт побери, о чем, Тим? – В ту ночь один из наших видел, как ты с Лизой и дочкой выходил из скорой на месте преступления, – продолжает Тим. – По району поползли слухи. Народ считает, что это она свидетель, о котором передают по новостям. Вот. Дерьмо. – Старр, рассчитай Кению, – просит папа. – Деванте, домой полы. Я иду к кассе мимо Сэвена и Секани. Все соседи знают. Я рассчитываю Кению; желудок скрутило узлом. Если об этом знают у нас в районе, значит, совсем скоро слухи выйдут за пределы Садового Перевала. И что тогда? – Ты это дважды пробила, – говорит Кения. – А? – Молоко. Ты пробила его дважды, Старр. – Ой. Я отменяю одно молоко и засовываю пачку в пакет. Видимо, сегодня Кения сама готовит для себя и Лирики. Иногда такое случается. Я пробиваю остальные продукты, беру у нее деньги и даю сдачу. Кения с секунду пристально на меня смотрит, а потом спрашивает: – Так ты правда была с ним? Горло сжимается. – А это имеет значение? – Имеет, еще какое. Чего тогда молчишь? Прячешься, что ли? – Не говори так. – Но так и есть, разве нет? Я вздыхаю. – Перестань, Кения. Ты не понимаешь, ясно? Она складывает руки на груди. – А что тут понимать? – Да много чего! – Я не хотела орать, но блин… – Я не могу всем подряд об этом рассказывать. – Почему?