– Ты куда-то собрался, любимый? – меняет тему мама, таким образом намекая, что они поговорят об этом позже. – Да, надо поехать на базу закупиться. – Он хлопает меня по плечу. – Эй, не хочешь потусоваться со своим папочкой? Я тебе мороженого куплю. Большую такую банку, чтоб хватило на месяц. Несмотря на плохое настроение, я смеюсь. Папа умеет меня развеселить. – Не надо мне столько мороженого. – Я и не говорю, что оно тебе надо. А потом вернемся и посмотрим твоего любимого «Гарри Поттера». – Не-е-е-е-е-е-ет. – Чего? – недоумевает он. – Пап, с тобой «Гарри Поттера» смотреть невозможно. Ты все время повторяешь одно и то же. – Я понижаю голос: – «Почему бы им просто не пристрелить этого уродца Волан-де-Морта?» – Слушай, ну так это ведь чушь какая-то. Неужели за все фильмы и книги никто так и не додумался его пристрелить? – Не одно, так другое, – вздыхает мама. – Ты еще вечно травишь свою теорию о том, что «Гарри Поттер – кино о бандах». – Так оно и есть, – кивает папа. Вообще-то теория и правда хорошая. Папа утверждает, что на самом деле факультеты Хогвартса – это уличные банды. У них есть свои цвета и убежища, а их члены всегда готовы постоять за товарищей. (К примеру, Гарри, Рон и Гермиона никогда друг на друга не доносят, прямо как гангстеры.) А у Пожирателей смерти даже одинаковые татушки. Да и вообще, гляньте на Волан-де-Морта – его все боятся называть по имени, а «Тот-Кого-Нельзя-Называть» по сути – уличная кликуха. В общем, сплошняком гангстерские фишки. – Сами знаете, что в этом есть смысл, – продолжает папа. – То, что они живут в Англии, еще не значит, что они не гангстеры. – Он смотрит на меня. – Ну так что, потусуешься со стариком или как? Я всегда рада с ним потусоваться. Мы едем по улицам, и из сабвуферов гремит Тупак. Он поет о том, что не надо вешать нос, и папа, глядя на меня, читает рэп вместе с ним, словно говорит мне то же самое. – I know you’re fed up, baby. – Он трогает меня за подбородок. – But keep your head up[66]. Потом он поет припев о том, что все будет хорошо, и я не знаю, плакать мне от того, насколько близка мне сейчас эта песня, или смеяться над тем, как ужасно поет папа. – Пак был очень умным чуваком, – замечает он. – Очень. Больше таких рэперов не делают. – Ты только свой возраст выдаешь, пап. – Да все равно. Это правда. Сегодня рэперов волнуют только бабки, телки и шмотки. – Выдаешь свой возраст, – повторяю я шепотом. – Пак, конечно, тоже об этом читал, но для него было важно поддерживать общину чернокожих. Например, он взял слово nigga[67] и дал ему абсолютно новое значение: Never Ignorant Getting Goals Accomplished[68]. А про Thug Life говорил… – The Hate U Give Little Infants F…s Everybody – вся ваша ненависть, которой вы пичкаете детей, в конце концов нас всех отыме… – У меня срабатывает самоцензура, и я замолкаю. Я же с папой говорю. – Ого, ты об этом знаешь? – Ага. Халиль мне рассказал. Мы слушали Тупака перед тем как… Ну, ты понял. – Хорошо, и что это, по-твоему, значит? – А ты не знаешь? – спрашиваю я. – Я-то знаю, но хочу услышать твое мнение. Опять он взялся копаться у меня в голове. – Халиль сказал, это о том, как общество относится к молодежи и как молодежь потом дает отпор, – говорю я. – Но мне кажется, это не только о молодых, но и обо всех нас. – Обо всех нас – это о ком? – О чернокожих, меньшинствах, бедняках. Обо всех, кто на дне общества. – Угнетенных, – подсказывает папа. – Да. Нас вечно обижают и при этом боятся больше всех. Поэтому правительство хотело прикрыть «Черных пантер»? Потому что боялось их? – Ага, – кивает папа. – Ведь «Пантеры» учили народ и таким образом делали его сильнее. Хотя тактику вдохновения угнетенных изобрели задолго до них. Попробуй привести другой пример. Ох, ну серьезно? И любит же папа заставлять меня думать… Сейчас на это уходит добрая секунда. – Восстание рабов тысяча восемьсот тридцать первого года, – говорю я. – Нат Тернер[69] поддерживал и учил других рабов, что привело к одному из крупнейших рабских бунтов в истории. – Верно. Все правильно, дочка, – признает он. – Ну так а какой ненавистью «пичкает детей» нынешнее общество? – Расизмом? – Давай-ка чуть поподробнее. Возьмем, к примеру, Халиля и его положение в обществе до смерти. – Он торговал наркотиками. – Мне больно это произносить. – И, возможно, был членом банды. – А почему он торговал наркотиками? Почему так много людей в нашем районе этим занимается? Я вспоминаю, как Халиль сказал, что устал выбирать между электричеством и едой. – Им нужны деньги, – говорю я. – А других способов заработать нету. – Именно. Отсутствие возможностей, – кивает папа. – Бизнесмены Америки не инвестируют в наши общины, поэтому работы здесь нет, а нанимать нас к себе они не хотят, и плевать им на твой вшивый диплом с высокой колокольни. Обучение в здешних школах ни к черту, поэтому, когда твоя мама предложила перевести вас с братьями в Уильямсон, я согласился. В наших школах нет ресурсов для такой подготовки, как в Уильямсоне. В Садовом Перевале легче найти крэк, чем хорошую школу. – Он молчит, а потом продолжает: – А теперь задумайся: как наркотики вообще сюда попали? Речь ведь о многомиллиардной индустрии, малышка. Эта дрянь повсюду, но что-то я не вижу здесь никого, кто мог бы позволить себе личный самолет. А ты? – И я. – Вот именно. Наркотики поступают откуда-то издалека и разрушают нашу общину. Так и появляются люди вроде Бренды, которые считают, что наркота необходима для выживания, или Халиля, которые думают, что для выживания ее нужно продавать. Бренды мира сего не могут получить работу – для этого нужно завязать, но без работы не могут позволить себе лечение. А когда Халилей арестовывают за продажу, они либо проводят бóльшую часть жизни в тюрьме (еще одной многомиллионной индустрии), либо сначала с огромным трудом находят настоящую работу, а потом снова начинают толкать дурь. Вот какой ненавистью нас пичкают, малышка. Система изначально играет против нас. Именно об этом говорил Тупак. – Я это понимаю, но Халилю ведь не обязательно было продавать наркотики. Ты же перестал. – Это правда, но не стоит осуждать человека, не побывав в его шкуре. Начать гораздо проще, чем бросить, особенно в такой ситуации. Ладно, у меня к тебе есть еще один вопрос. – Серьезно? – Черт, он уже достаточно покопался у меня в голове. – Серьезно-серьезно, – пискляво передразнивает меня папа, но получается у него совсем не похоже. – Теперь, после всего услышанного, скажи мне, какое отношение к беспорядкам имеет высказывание Тупака? Мне требуется минута на раздумье. – Все расстроены, потому что копа не собираются судить, – говорю я. – А еще потому, что он не первый, кто совершил подобное и вышел сухим из воды. Это происходит уже давно, и люди продолжат бунтовать, пока ситуация не изменится. Выходит, государство по-прежнему пичкает народ ненавистью, и нас всех по-прежнему имеют. Папа смеется и дает мне «пять». – Вот это моя дочка! Следи за выражениями, но да, все так и есть. И пока положение дел не изменится, иметь будут всех. В этом суть. Нам нужны перемены. От осознания правды, в горле у меня встает ком. – Поэтому люди хотят высказаться, да? Потому что если мы будем молчать – ничего не изменится. – Именно. Молчать нельзя. – Значит, молчать нельзя и мне. Папа замирает. Потом переводит на меня взгляд. В его глазах читается сомнение. Я значу для него гораздо больше, чем сопротивление. Я его дочка и всегда ею буду. Если я отмолчусь, то останусь в безопасности, и он, конечно, этого хочет. Но происходящее сегодня важнее меня и даже важнее Халиля. Оно касается Нас – с большой буквы; всех Нас, кто выглядит как мы, чувствует то же, что и мы, и переживает эту боль с нами, хотя и не знает нас с Халилем лично. И Нам мое молчание не поможет. Папа переводит взгляд на дорогу и кивает. – Да. Молчать нельзя. Дорога на оптовую базу – полнейший ад. А там – куча народу с плохо управляемыми грузовыми тележками, набитыми до отвала. Когда мы уезжаем, кажется, что сам Чернокожий Иисус вытащил меня из глубин преисподней. Зато папа все-таки купил мне мороженое. Однако поездка на базу – это только первый этап. В магазине нужно разгрузиться, разложить все по полкам, а потом нам (читай – мне) обклеить ценниками все упаковки чипсов, печенья и конфет. Стоило подумать об этом до того, как я согласилась тусоваться с папой. Пока я тружусь, он оплачивает счета у себя в кабинете. Я наклеиваю ценники на чипсы «Хот Фрайс», когда кто-то стучится в дверь. – Мы закрыты, – кричу я не глядя. Знак же висит, читать, что ли, не умеют? Видимо, нет. В дверь стучат снова.