– Ну, только если ты захочешь, – быстро добавляет он. – Но торопиться не надо. Ты вообще не обязана со мной спать. И целовать меня тоже. Черт, если не хочешь, чтобы я к тебе притрагивался, я… – Крис, Крис, – перебиваю я, еле сдерживая смех, и поднимаю руки, останавливая его. – Все нормально. Я тебя поняла. – Хорошо. – Хорошо. И мы снова молчим и смотрим друг на друга. – А вообще – прости меня. – Я переминаюсь с ноги на ногу. – За то, что я с тобой не разговаривала. Это не из-за презерватива. – О… – Он хмурится. – А тогда из-за чего? Я вздыхаю. – Не хочу это обсуждать. – Значит, ты на меня злишься, но не скажешь почему? – К тебе это отношения не имеет. – Имеет, раз уж ты со мной не разговариваешь. – Ты не поймешь. – Может, я сам решу, понял я или нет? – хмурится он. – Типа я тебе трезвоню, пишу и все такое, а ты даже не хочешь говорить, почему меня избегаешь? Это по-мудачески, Старр. Я одариваю его взглядом «Ты что, серьезно это только что сказал?», которому научилась от мамы с бабулей. – Говорю же, ты не поймешь. Так что перестань. – Нет. – Он скрещивает руки на груди. – Я столько сюда пер… – Сколько ты пер, чувак? Сколько? Пол-улицы? – Моим голосом овладевает Старр-из-Садового-Перевала. – Да, пол-улицы, – говорит он. – И знаешь что? Я не должен был приходить, но пришел. А ты даже не объясняешь мне, что происходит! – Ты белый, понятно? – кричу я. – Ты – белый! Тишина. – Я белый? – говорит он, словно слышит это впервые в жизни. – Какое нахрен это имеет значение?.. – Огромное! Ты белый, а я черная. Ты богатый, а я нет. – Да какая, блин, разница? Мне это неважно, Старр. Мне важна ты. – Но это – часть меня! – Ладно, и?.. Это же мелочь. Боже, ты вообще серьезно?.. Ты поэтому злишься и со мной не разговариваешь? Я смотрю на него и вдруг осознаю – что взгляд у меня точно такой же, как у Лизы Джанэ Картер, моей мамы, когда мы с братьями, как она говорит, «умничаем»: рот слегка приоткрыт, подбородок вытянут, брови вскинуты. Черт, даже рука на бедре. Крис делает шаг назад точно так же, как это делаем мы с братьями. – Просто я… – Он осекается. – Мне это кажется странным, вот и все. – Видишь? Я так и сказала – ты не поймешь. Бам. Я и правда веду себя как мама и исполняю ее победоносное «я же тебе говорила». – Да. Видимо, не понимаю, – бормочет он. И мы снова молчим. Крис засовывает руки в карманы. – Но, может, ты поможешь мне понять? Я ничего не знаю… Знаю только, что, когда в моей жизни нет тебя, это даже хуже, чем, скажем, не битбоксить или не играть в баскетбол. А ты знаешь, как я люблю битбоксить и играть в баскет, Старр. Я ухмыляюсь. – И это должно меня тронуть? Крис закусывает губу и пожимает плечами. Я смеюсь. Он тоже. – Что, совсем не тронуло? – Ни капельки. Мы снова молчим, но против такого молчания я не возражаю. Крис протягивает мне руку. Я до сих пор не определилась, предаю ли себя, встречаясь с ним, но я до боли по нему соскучилась. Мама считает, что поездки к дяде Карлосу помогут мне вернуться к обычному ритму жизни, но на самом деле на это способны лишь встречи с Крисом. Когда я с ним, мне не приходится выбирать, какой Старр быть. Когда я с ним, никто мне не сочувствует и не говорит, что Халиль торговал наркотиками. Когда я с ним, все как обычно… Потому я и не могу признаться ему в том, чему стала свидетелем. Я беру Криса за руку, и все сразу встает на свои места. Никакого страха, никаких мыслей о том дне. – Пойдем, – говорю я. – Наверно, дядины котлеты уже готовы. Мы выходим на задний двор, держась за руки. Крис улыбается, и я, как ни странно, тоже. Десять Мы решаем переночевать у дяди Карлоса, потому что с заходом солнца снова начинаются беспорядки. Магазин чудом остается цел. Стоило бы пойти в церковь и поблагодарить за это Бога, но мы с мамой слишком устали, чтобы сидеть без движения целый час. Секани хочет остаться у дяди Карлоса еще на день, так что в воскресенье утром мы с мамой возвращаемся в Садовый Перевал без него. Когда мы съезжаем с автострады, то сразу же натыкаемся на блокпост из полицейских машин. Не перекрыта только одна полоса, и полицейские останавливают каждого, кто хочет по ней проехать. На миг мне кажется, будто мое сердце сжали тисками. – А мы можем… – Я сглатываю. – Можем как-нибудь их объехать? – Сомневаюсь. Судя по всему, оцепили весь район. – Мама хмурится и смотрит на меня. – Чав, ты в порядке? Я держусь за ручку двери. Копы запросто могут достать стволы и сделать с нами то же, что с Халилем. Наша кровь потечет по улице у всех на глазах; наши рты будут открыты, а глаза – направлены в небо в поисках Бога. – Эй. – Мама касается ладонью моей щеки. – Эй, Чав, посмотри на меня. Я пытаюсь, но глаза заволокло слезами. Я так устала быть слабой… Да, Халиль потерял жизнь, но я тоже кое-что утратила, и это выводит меня из себя. – Все хорошо, – шепчет мама. – Все под контролем, ясно? Если надо, закрой глаза. Я закрываю. Держи руки на виду. Не делай резких движений. Говори только тогда, когда к тебе обращаются. Секунды тянутся часами. Полицейский просит у мамы права и страховку, и я молю Чернокожего Иисуса помочь нам доехать домой в надежде, что, пока она ищет в сумочке документы, стрелять никто не будет. Наконец мы трогаемся. – Видишь, малыш, – шепчет мама. – Все хорошо. Раньше мамины слова были для меня законом. Я верила: если она говорит, что все хорошо, значит, оно и есть. Но после того, как мне довелось подержать на руках двух умирающих друзей, ее слова потеряли всю свою силу. Когда мы подъезжаем к дому, я по-прежнему держусь за ручку двери. Папа подходит к машине и стучит в мое окно. Мама опускает его за меня. – А вот и мои девочки. – Он улыбается, но улыбка его мгновенно тухнет, и вот он уже хмурится. – Что случилось?