Кто-то хихикает в коридоре. – Секани, живо в свою комнату! – рявкает мама, даже не глядя в его сторону. Из коридора доносится поспешный топот. – Ну я же крикнула вам, что мы уходим, – говорю я. – Ой, крикнула она, – передразнивает папа. – Любимая, ты слышала, как кто-нибудь кричал? Я вот нет. Мама облизывает зубы. – И я нет. Как надо денег поклянчить – так она нас мигом разбудит, а вот подняться сказать, что собирается в зону военных действий, – нет! – Это я виноват, – вздыхает Сэвен. – Я просто хотел, чтобы она вышла из дому и занялась чем-нибудь обычным. – Малыш, сейчас об обычных делах не может быть и речи! – говорит мама. – Ты же видишь, что творится. А у вас хватило ума просто взять и уйти! – Да тут много ума не надо, – добавляет папа. Я продолжаю смотреть на свою обувь. – Давайте сюда телефоны, – велит мама. – Что? – взвизгиваю я. – Это нечестно! Я же вам крикнула и сказала… – Старр Амара, – цедит сквозь зубы мама. Поскольку в моем первом имени только один слог, ей приходится добавлять второе, чтобы было что произносить по слогам. – Если не отдашь мне свой телефон, богом клянусь… Я открываю рот, но она перебивает: – Скажи еще хоть что-нибудь! Только попробуй, и я еще и все джорданы у тебя заберу! Нет, это бред. Полнейший. Папа за нами наблюдает; он мамина бойцовская собака – смотрит и ждет, когда кто-нибудь из нас сделает неверный шаг. Они работают в паре: за мамой первый раунд, и, если он проходит неудачно, на ринг выходит папа и нокаутирует. Но папиного нокаута никто из нас дожидаться не хочет. Мы с Сэвеном отдаем телефоны. – Вот и славно, – говорит мама и вручает их папе. – И раз уж вы хотите, чтобы все было «как обычно», – собирайте вещи, погостим денек у Карлоса. – Нет, он не поедет. – Папа жестом велит Сэвену подняться. – Сегодня он пойдет со мной в магазин. Тогда мама смотрит на меня и кивает в коридор. – Иди давай. И душ прими, а то вся пропахла гарью. А когда я ухожу, кричит вдогонку: – И никаких откровенных нарядов! Ух, как же она меня бесит. Впрочем, я рада, что она сказала при папе только это. Дело в том, что по соседству с дядей Карлосом живет Крис. Кир встречает меня у входа в спальню и, прыгнув мне на ноги, пытается лизнуть в лицо. Это он разрушил башню из сорока обувных коробок, стоявшую в углу моей комнаты. Я чешу ему за ушком. – Ты мой неуклюжий. Я бы взяла его с нами, но в районе у дяди Карлоса питбулей заводить запрещено. Кир залезает на кровать и наблюдает за мной, пока я собираюсь. Мне бы пригодились только сандалии с купальником, но из-за беспорядков мама может захотеть остаться у дяди на все выходные. Я пакую кое-какую одежду и беру школьный рюкзак. Получается, по рюкзаку на каждое плечо. – Пойдем, Кир. Он следует за мной к своему местечку на заднем дворе, и я сажаю его на цепь. Пока я наполняю его миски водой и кормом, папа наклоняется к своим розам и осматривает их лепестки. Он поливает цветы как положено, но они почему-то все равно выглядят сухими. – Ну же, – говорит им папа. – Уверен, вы можете лучше. Мама вместе с Секани ждет меня в своей «камри». Я усаживаюсь на заднее сиденье, потому что рядом с ней я сейчас сидеть не хочу. К сожалению, выбор не велик: либо с ней, либо с Сэром-Пердолотом Секани. Я сижу, уставившись перед собой, и уголком глаза замечаю, что мама смотрит на меня. Она хочет что-то сказать, но вместо этого вздыхает. Вот и хорошо. Я тоже не в настроении с ней разговаривать. Это, конечно, очень по-детски, но мне все равно. Мы выезжаем на шоссе, мчимся мимо высоток Кедровой Рощи, где когда-то жили, а потом сворачиваем на бульвар Магнолий – самую занятую улицу в Садовом Перевале, где расположена бóльшая часть местных предприятий. Обычно в субботу утром парни с района выставляют здесь напоказ свои тачки и гоняют туда-сюда наперегонки. Но сегодня улица перекрыта и посреди дороги марширует толпа. В руках у протестующих плакаты с фотографией Халиля. Они скандируют: «Правосудие Халилю!» Я должна быть там, с ними, но не могу присоединиться к маршу, ведь, по сути, я – одна из причин, по которой они протестуют. – Ты же понимаешь, что это не твоя вина, правда? – спрашивает мама. И как она это делает?.. – Знаю. – Малыш, я серьезно. Ты не виновата. Ты все сделала правильно. – Но иногда даже сделать все правильно бывает недостаточно, верно? Я злюсь, но позволяю ей взять себя за руку. Этот ее жест – как ответ на мой вопрос. По сравнению с буднями на выходных на автостраде посвободнее. Секани надевает наушники и играет на планшете. По радио звучит какое-то R&B из девяностых, и мама вполголоса подпевает, а потом, войдя во вкус, восклицает: – А теперь все вместе! Ух! – И вдруг ни с того ни с сего добавляет: – Ты не дышала, когда родилась. Я в первый раз об этом слышу. – Правда? – Ага. Я родила в восемнадцать и была совсем еще ребенком, но считала себя взрослой. Я никому в этом не признавалась, но перепугана была до смерти. Твоя бабуля считала, что я никогда не стану хорошей матерью. «Только не оторва Лиза!» И я решила доказать, что она неправа. Бросила курить и пить, следовала всем указаниям врача, правильно питалась, пила витамины, и так все девять месяцев. Черт, я даже включала Моцарта и прикладывала наушники к животу. Результат, конечно, налицо: ты и месяца не продержалась в музыкальной школе. Я смеюсь. – Прости. – Да ничего. В общем, я все делала правильно. Помню, уже в родильной палате, когда тебя достали, я очень хотела услышать твой плач. Но ты не плакала. Все забегали, а мы с твоим папой без конца спрашивали, что случилось. Наконец медсестра объяснила, что ты не дышишь. У меня началась истерика. Твой папа не мог меня успокоить. Да он и себя-то с трудом держал в руках… Это была самая длинная минута в моей жизни – и вот ты заплакала. И, кажется, сама я плакала даже громче. Я была уверена, что что-то сделала неправильно. Но тогда одна из медсестер взяла меня за руку, – с этими словами мама снова берет за руку меня, – посмотрела мне в глаза и сказала: «Иногда мы все делаем как надо, но что-то все равно идет не так. Главное – продолжать поступать как надо». И до конца поездки мама держит меня за руку. Раньше мне казалось, что в районе у дяди Карлоса солнце всегда светит ярче, но сегодня это в самом деле так: тут нет дыма и воздух свежее. Все дома здесь двухэтажные. Возле дороги и в просторных дворах играют детишки. Тут и там мелькают стойки с лимонадом; кто-то устраивает садовую распродажу, кто-то вышел на пробежку, но вокруг все равно очень тихо. Мы проезжаем мимо Майиного дома в паре улиц от дяди Карлоса. Я написала бы ей и зашла бы в гости, но, увы, телефона у меня нет. – К своей подружке сегодня не пойдешь. – Офигеть, мама снова читает мои мысли. – Ты под домашним арестом. Я открываю было рот, однако она меня опережает: – Но можешь пригласить ее к дяде Карлосу. Мама искоса на меня смотрит и слабо улыбается. Сейчас я должна ее обнять, поблагодарить и сказать, что она у меня самая лучшая. Ага, не дождется. – Круто, – говорю я. – Ну да пофиг. – И расслабляюсь. Мама хохочет. – Какая же ты упрямая! – Ничего и не упрямая! – Очень упрямая. Прямо как твой отец. Только мы подъезжаем к дому дяди Карлоса, как Секани выпрыгивает из машины. Ему машет наш двоюродный брат Дэниэл, который, стоит у дороги верхом на велосипеде в компании друзей. – Пока, мам, – кричит Секани. Дядя Карлос выходит из гаража; Секани пробегает мимо него и хватает свой велик. Велосипед ему подарили на Рождество, однако держать его приходится у дяди Карлоса, потому что по Садовому Перевалу мама кататься не разрешает. Секани мчится по подъездной дорожке. Мама высовывается из окна и кричит ему вдогонку: – Далеко не уезжайте! Едва я выхожу из машины, как дядя Карлос встречает меня своими фирменными крепкими объятиями – не слишком крепкими, но уверенными, – так что я тут же ощущаю всю его любовь. Он дважды целует меня в макушку и спрашивает: