– Все окей, братишка? – Да. Спасибо за помощь, Ванте. Не буду врать, он симпатичный. Ну да, у меня есть парень, но это ведь не значит, что на других мне смотреть нельзя. И пусть Крис только попробует разозлиться – особенно учитывая то, как он пускает слюну на Ники Минаж, Бейонсе и Эмбер Роуз. А вообще, у моего бойфренда явно есть типаж… Этот Ванте примерно моего возраста: ростом чуть выше, с большим афро, стянутым в пучок, и еле заметными усиками. Губы у него тоже красивые – пухлые и мягкие. Я слишком долго пялюсь на его губы. Он облизывает их и улыбается. – Хотел убедиться, что у вас с красоткой все окей, – говорит он. И этим все портит. Не надо давать мне прозвища, если совсем меня не знаешь. – Ага, у нас все хорошо, – отвечаю я. – А вообще, эти Послушники тебя спасли, – улыбается он Сэвену. – Она почти всухую тебя уделала. – Заткнись, чувак, – отмахивается Сэвен. – Это моя сестра Старр. – А, да, – кивает мне парень. – Ты же работаешь в магазине у Большого Мэва, верно? Как я и говорила – так каждый раз. – Угу. – Старр, это Деванте, – говорит Сэвен. – Один из парней Кинга. – Деванте? – Значит, это за него воевала Кения. – Ага, он самый. – Он окидывает меня взглядом с ног до головы и снова облизывает губы. – Слыхала обо мне? Мне не нравится то, как он облизывается. – Ага, слыхала. К слову, тебе не помешает купить гигиеническую помаду, раз губы так сохнут, что ты все время их облизываешь. – Черт, значит, вот как? – Она хотела поблагодарить тебя за помощь, – встревает Сэвен, хотя ничего я не хотела. – Мы это ценим. – Да без проблем. Эти дебилы сюда приперлись потому, что на их территории беспорядки и туда соваться опасно. – А вообще, что ты забыл в парке в такую рань? – интересуется Сэвен. Ванте засовывает руки в карманы и пожимает плечами. – На точке стою. Сам знаешь, как это делается. Значит, он барыга. Блин, Кения как будто их специально выбирает. Если тебе нравятся одни драгдилеры и гангстеры – это плохой знак… Впрочем, оно и понятно, ведь Кинг – в прямом смысле ее папочка… – Я слышал про твоего брата, – говорит Сэвен. – Мне жаль, чувак. Дэлвин был отличным парнем. Деванте откидывает носком камешек на площадке. – Спасибо. Маме сейчас совсем тяжко. Потому я и здесь. Пришлось уйти из дому. Дэлвин? Деванте? Я качаю головой. – Вас что, назвали в честь чуваков из той старой группы, Jodeci?[63] – Я знаю Jodeci, потому что их любят наши предки. – Ну да, и че? – Да просто спросила. Чего ты так напрягся? По другую сторону забора со скрипом тормозит белая «тахо». Папина «тахо». Окно опускается. За ним – папа в белой борцовке; на лице у него отпечаталась подушка. Надеюсь, он не будет выходить из машины: я папу знаю – на его бледнющих ногах будут найковские сланцы поверх носков. – Вы что, думаете, можно уйти из дому и никому ничего не сказать? – орет он. Короли по другую сторону улицы начинают ржать; Деванте кашляет в кулак – ему тоже смешно; а мы с Сэвеном усердно стараемся не смотреть на отца. – Делаете вид, что не слышите? Отвечайте, когда я с вами разговариваю! Короли уже рыдают от смеха. – Пап, да мы просто пришли немного побросать, – начинает Сэвен. – Мне плевать! Тут такое происходит, а вы уйти решили? А ну-ка быстро в машину! – Вот черт, – бурчу я. – Вечно он ведет себя как дурак. – Что ты сказала? – рявкает папа. Короли хохочут так громко, что мне хочется провалиться под землю. – Ничего, – говорю я. – Не, ты что-то сказала. Знаете, через забор вы не полезете. Идите к выходу. И чтобы я вас там не ждал. Он уезжает. Черт. Я беру мяч, и мы с Сэвеном несемся через парк. Последний раз я бегала так быстро, когда тренер мучила нас челночным бегом. Мы добегаем до выхода как раз тогда, когда подъезжает папа. Я забираюсь на заднее сиденье, а тупица Сэвен садится на переднее. Машина трогается. – Вы что, совсем с ума посходили? – продолжает папа. – Народ бунтует, сюда вот-вот прибудет национальная гвардия, а вы мячик пошли побросать. – Зачем ты нас так позоришь? – срывается Сэвен. Как же я рада, что сижу сзади. Папа поворачивается к Сэвену и, даже не глядя на дорогу, ревет: – Позорю? У тебя молоко еще на губах не обсохло! Сэвен смотрит перед собой. Еще чуть-чуть, и у него из ушей повалит дым. Папа переводит взгляд обратно на дорогу. – Хватает же у тебя наглости так со мной разговаривать! И из-за чего? Из-за того, что над тобой посмеялись какие-то Корольки? Ты что, связаться с ними вздумал? Сэвен не отвечает. – Я с тобой говорю, пацан! – Нет, сэр, – цедит он. – Тогда какая тебе разница, что они думают? Ты, черт возьми, очень хочешь стать мужчиной, но мужчинам плевать, кто и что о них думает. Папа поворачивает на нашу подъездную дорожку, и меньше чем на полпути к дому я замечаю на крыльце маму в ночнушке, притопывающую босой ногой со скрещенными на груди руками. – Быстро в дом! – кричит она. Когда мы заходим, она принимается мерить шагами гостиную. Вопрос не в том, взорвется ли она, а когда она это сделает. Мы с Сэвеном опускаемся на ее любимый диван. – Вы где это шатаетесь? – спрашивает она. – И только попробуйте соврать. – На баскетбольной площадке, – бормочу я, уставившись на свои джорданы. Мама наклоняется ко мне и приставляет руку к уху. – Где-где? Что-то я не расслышала. – А ну-ка говори громче, – добавляет папа. – На баскетбольной площадке, – повторяю я громко. – На баскетбольной площадке. – Мама со смехом выпрямляется. – Она сказала, на баскетбольной площадке. – Ее смех прерывается, а голос с каждым словом становится громче: – Я тут с ума схожу, волнуюсь за вас, а вы на чертовой баскетбольной площадке?!.