— Я люблю тебя, ты же знаешь. — Я тоже тебя люблю. Они сидели в машине. Оливия обернулась к нему. Мэтт заметил озабоченность в ее глазах. — Все будет хорошо, — промолвила она. — Ты ведь это знаешь, верно? Он кивнул и выдавил улыбку. Впрочем, Оливию это не убедило. — Оливия? — Что? — Расскажи мне еще про обнаженку. Она хлопнула его по руке. Но тревога вновь вернулась к Мэтту, как только они зашли в магазин «Спринт». Улыбка продавца казалась сатанинской, и вообще он был похож на дьявола из какого-нибудь фильма, в котором наивный парень продает свою душу. И когда продавец извлек и разложил перед ними карту Соединенных Штатов, где, как он объяснил, не охваченные роумингом участки были окрашены в ярко-красный цвет, Мэтт начал отступать от прилавка. Что же касается Оливии, энтузиазма она не утратила; впрочем, его жена всегда была восторженной женщиной. Одной из тех немногих людей, которые умеют извлекать удовольствие из всего. Эта ее черта лишний раз доказывала, что противоположности притягиваются. Продавец трещал, не закрывая рта. Мэтт уже давно отключился и не слушал его, а Оливия, напротив, впитывала каждое слово. Задала пару вопросов, просто из вежливости, но торговец успел понять: дамочка не только у него на крючке, но уже смазана, сдобрена специями, хорошо прожарена и готова к употреблению. — Позвольте мне подготовить все бумаги, — сказал продавец и отошел. Оливия взяла Мэтта за руку, ее лицо сияло. — Разве не здорово? Мэтт поморщился. — Что такое? — Ты действительно сказала это слово — «обнаженка»? Она расхохоталась, прижалась щекой к его плечу. Разумеется, веселость Оливии, непрестанные улыбки и прочее были продиктованы не только природным оптимизмом и перспективой приобретения мобильного телефона. Телефон с камерой являлся символом, знаком великих перемен. У них будет ребенок. Два дня назад Оливия сделала домашний тест на беременность и, сияя, поделилась с Мэттом своей радостью. Тот увидел в этом знаке, красном крестике на белой пластине, даже что-то религиозное. И утратил дар речи. Они целый год пытались зачать ребенка, практически как только поженились. Стресс от неудач плавно перешел в некий магический ритуал, сопровождавшийся измерением температуры, пометками в календаре, длительным воздержанием и бешеным и сосредоточенным рвением, когда период воздержания заканчивался. И вот теперь все это позади. Рано еще говорить, предостерег он ее, давай не будем забегать вперед. Но лицо, волосы, глаза Оливии приобрели какое-то особое сияние, и не видеть этого было невозможно. Ее просто захлестывала радость. И Мэтт перестал сомневаться. Поэтому они и пришли сюда. Мобильные телефоны с камерами, всячески стремилась подчеркнуть Оливия, позволят их будущей дружной семье жить так, как их родители и представить не могли. Благодаря этим волшебным аппаратам можно с легкостью определить местонахождение ребенка, уберечь его от многих опасностей, запечатлеть на память первые шаги, первые слова, то, как он играет, развивается — в общем, все, что угодно. Таков, по крайней мере, был план. Час спустя они вернулись в дом, который делили с соседями. Оливия чмокнула мужа в щеку и двинулась наверх. — Подожди! — окликнул ее Мэтт. Он держал телефон в руке и сосредоточенно хмурился. — Хочешь, попробуем, ну, эту… функцию видео? — Видео длится всего пятнадцать секунд. — Пятнадцать секунд. Не густо. — Он пожал плечами. — Придется сократить любовную прелюдию. Оливия тихо застонала. Они жили в густонаселенном и непрестижном районе Ирвингтона, в утешительной тени гигантской пивной бутылки. Едва выйдя из тюрьмы, Мэтт счел, что лучшего не заслуживает, что было близко к истине, поскольку он просто не мог позволить себе ничего лучшего. И, несмотря на протесты семьи, девять лет назад снял себе здесь жилье. Ирвингтон — шумный город с высоким процентом афроамериканского населения, примерно около восьмидесяти. И у кого-нибудь вполне могло создаться превратное мнение, что Мэтт до сих пор испытывает вину и поселился здесь, чтобы чувствовать себя как в тюрьме. Сам-то Мэтт знал: все не так просто, как кажется, но иного объяснения у него не находилось. Кроме одного: он не должен возвращаться туда, где жил прежде, до заключения. Слишком уж разительны произошедшие с ним перемены. В общем, этот район — с автозаправкой «Шелл», старой скобяной лавкой, закусочной на углу, пьяницами, валяющимися на разбитом тротуаре, дорогой в аэропорт Ньюарка, таверной, прячущейся в тени старой пивоварни, — стал его домом. И когда Оливия переехала к нему из Виргинии, он думал, что она будет настаивать на переезде в более приличное место. Ведь девушка, насколько он знал, привыкла к другим условиям. Оливия выросла в маленьком городке Нортуэйз, штат Виргиния. И когда была совсем малышкой, ее мать сбежала из дома. Отец воспитывал девочку один. Джошуа Мюррей был уже немолод — Оливия родилась, когда отцу исполнился пятьдесят один год, — но работал не покладая рук, чтобы обеспечить любимой дочери приличное существование. Джошуа был известным в городе врачом общей практики и занимался буквально всеми болезнями — от аппендикса шестилетней Мэри Кейт Джонсон до подагры старины Райтмана. По рассказам Оливии, Джошуа был добрым, мягким и очень хорошим отцом, обожавшим свою дочурку. Жили они вдвоем в отдельном кирпичном доме неподалеку от Мэйн-стрит. По правую сторону от входа располагалась приемная для больных. И очень часто Оливии, прибежавшей домой из школы, приходилось помогать отцу с пациентами. Она тоже очень любила отца. Ее мечтой было — теперь она, конечно, понимала, насколько была тогда наивна, — стать доктором и работать вместе с отцом. Когда Оливия училась на последнем курсе колледжа, все резко переменилось. Отец, единственный близкий ей человек, умер от рака легких. Это событие потрясло девушку, выбило почву у нее из-под ног. Старые мечты — пойти по стопам отца, учиться медицине — разбились вдребезги. Оливия разорвала помолвку с Дугом, своим возлюбленным из колледжа, и переехала в старый дом в Нортуэйзе. Но жить там без отца было очень больно. Она продала дом и переехала в квартиру в жилом комплексе в Шарлотсвилле. Устроилась на работу в компанию по производству и продаже компьютерного оборудования и большую часть времени проводила в разъездах. Отчасти именно это последнее обстоятельство и помогло возобновить давно оборвавшиеся и недолгие отношения с Мэттом. Ирвингтон, штат Нью-Джерси, разительно отличался от Нортуэйза и Шарлотсвилла, штат Виргиния, но тут Оливия удивила Мэтта. Захотела остаться и жить именно здесь, в этом далеко не престижном районе, чтобы скопить денег на дом их мечты. Через три дня после покупки телефонов Оливия вернулась домой и сразу поднялась наверх. Мэтт налил бокал сельтерской со вкусом лимона, достал из пакета пригоршню соленых крендельков в форме сигар и через пять минут последовал за женой. Оливии в спальне не оказалось. Он заглянул в маленький кабинет по соседству. Она сидела за компьютером. — Оливия? Она обернулась, улыбнулась. Мэтта всегда раздражало это старое клише насчет того, что улыбка может осветить все вокруг, но Оливии, сколь ни странно, это удавалось — она «могла весь мир перевернуть своей улыбкой»[22]. Да, этого у нее не отнять. Улыбка получалась заразительная. Она привносила в его жизнь вкус, цвет и радость, и в комнате все изменялось, словно по волшебству. — О чем ты думаешь? — спросила Оливия. — О том, что ты такая горячая штучка. — Даже беременная? — Особенно беременная. Оливия нажала кнопку, экран погас. Встала и нежно поцеловала его в щеку. — Пора укладывать вещи. Оливия собиралась в Бостон, в деловую поездку. — Когда у тебя рейс? — Знаешь, я решила ехать на машине. — Зачем? — У одной моей подружки случился после перелета выкидыш. Не хочу рисковать. Завтра утром, перед отъездом, надо бы заглянуть к доктору Хэддону. Он хочет еще раз взять анализы и убедиться, что все в порядке. — Давай я поеду с тобой? Она отрицательно покачала головой: — У тебя работа. Поедешь в следующий раз, когда мне будут делать УЗИ. — Ладно. Оливия поцеловала его, ее губы задержались на его губах. — Эй, — прошептала она, — ты счастлив? Мэтт хотел превратить все в шутку, но не мог. Заглянул ей в лицо и ответил: — Да. Очень. Оливия отступила на шаг, по-прежнему держа его в плену своей улыбки: — Пойду складывать вещи. Мэтт провожал ее взглядом. Еще немного постоял в дверях. На душе было легко. Он счастлив, настолько счастлив, что это даже начало его пугать. Все хорошее в жизни — оно такое хрупкое. Ты понимаешь это, если тебе довелось убить молодого парня. Ты понимаешь это, просидев четыре года в исправительном учреждении. Все хорошее столь эфемерно, легко, слабо, что его можно разрушить одним толчком. Или телефонным звонком. Мэтт был на работе, когда вдруг его мобильник с камерой завибрировал. Он взглянул на экран — звонила Оливия. Мэтт до сих пор занимал стол своего старого партнера. За такими столами люди обычно сидят друг напротив друга, вот только место по ту сторону пустовало уже три года. Брат Берни купил этот стол, когда Мэтт вышел из тюрьмы. Пока все остальные члены семьи образно называли случившееся «досадным промахом», Берни строил грандиозные планы на будущее для себя и Мэтта, братьев Хантер. Берни не хотел ничего менять. Просто отбросил эти годы и старался о них не думать. Досадный промах стал не более чем кочкой на дороге и не помешал братьям продолжить их путь. Берни рассуждал об этом столь убежденно, что и Мэтт начал верить. Шесть лет братья делили этот стол. В этой комнате они занимались юридической практикой — Берни вел прибыльные корпоративные дела, а Мэтт, которому, как судимому, запрещалось быть адвокатом, брался за дела совсем не прибыльные и отнюдь не корпоративные. Юристы-партнеры Берни находили такой союз странным, но братья не хотели ничего менять. В детстве они делили одну спальню на двоих, Берни спал на верхней койке, и это его голос доносился сверху в темноте. Оба с ностальгией вспоминали те дни. В одиночестве Мэтт чувствовал себя неуютно, неуверенно. А когда Берни находился рядом, уверенность возвращалась. И так было на протяжении шести лет.