Мадам Ленуар кивнула: — Многие казни после освобождения были актом возмездия, но не за работу с нацистами. Некоторые люди пользовались ситуацией, чтобы свести счеты с теми, кто им просто не нравился, или с теми, кто, как им казалось, обманул их. Или с теми, на чью собственность они положили глаз. Частные вендетты. Сотни были расстреляны или повешены без всякого суда. Позже предпринимались серьезные попытки вернуться назад и отделить семена от плевел. Но это непросто. Документы были уничтожены. Архивы после войны находились в ужасном состоянии. Там похозяйничали нацисты, они сжигали все, что противоречило их мировоззрению. Мы потеряли бессчетное количество документов, восстановить которые невозможно. Например, нацисты говорили о превосходстве арийской расы. У нас имелось множество документов, доказывающих, что это не так. Что это выдумка, миф, созданный много веков назад и воскрешенный нацистами. — И они уничтожили все, что это доказывало? — Во всяком случае, пытались. К счастью, те, кого они послали сделать это, были не семи пядей во лбу. Часть документов сохранилась. Хотя, если говорить откровенно, не только немцы занимались уничтожением и переписыванием. Союзники тоже постарались — многие свидетельства были упрятаны очень далеко или даже уничтожены. Бывшие нацисты требовались союзникам для собственных программ. Как иначе американцам удалось бы побывать на Луне? Рейн-Мари покачала головой. Как библиотекарь и архивариус, она знала, что история не просто пишется победителями. Сначала ее нужно стереть и переписать. Заменить неприятные моменты мифами, восхваляющими победителей. — Если Стивен работал на Сопротивление, — сказала Рейн-Мари, — то разве он не стал бы делать вид, что дружит с офицерами абвера? Разве эта дружба не была наилучшим способом получения необходимой ему информации? — Да. И в этом состояла проблема. Как отделить тех, кто делал вид, от тех, кто реально помогал нацистам. Рейн-Мари перебрала маленькую стопку фотографий и наконец нашла ту, на которой был Гиммлер. Отвратительный. Похожий на жабу. А за ним? Невероятно молодой и озорной Стивен в форме официанта. Улыбающийся. Подперев рукой лоб, Рейн-Мари вгляделась в фотографию. Она знала, что Стивен не сотрудничал с нацистами. Вопрос состоял в том, как это доказать. Они не могли допустить, чтобы клевета запятнала жизнь отважного человека. И уж конечно, не могли позволить, чтобы ложь скомпрометировала факты, обнаруженные Стивеном и Александром Плесснером. Но пока она разглядывала фотографию, ей в голову пришел другой вопрос. — У полиции, которая расследует убийство месье Плесснера, оказались копии некоторых из этих документов фактически сразу после убийства. Возможно ли это? — Non. — Ответ был весьма категоричен. — Почему нет? Вам не потребовалось много времени, чтобы их найти. — Я главный архивариус. Я практически родилась в каталожном ящике. Я знаю это место, знаю эти досье лучше, чем свою семью. — Но, Аллида, вы же не можете знать все документы в архиве. Или даже хотя бы все документы, имеющие отношение к войне. Их, вероятно, сотни тысяч. — Поэтому-то я хорошо знаю, что никто не мог обнаружить эти документы… — она показала на лежащую перед Рейн-Мари папку с рисунком корабля, — так быстро. На то, чтобы докопаться до нее, ушли бы недели, месяцы. Я думаю, они давно нашли то, что им было нужно, и оставили здесь, чтобы воспользоваться, когда понадобится. — А это значит… — Кто-то заранее знал, что эти документы могут понадобиться. Не просто кто-то, подумала Рейн-Мари. Документы оказались в распоряжении полиции. Она чувствовала себя физически больной. Голова кружилась от усилий, которые она прилагала, пытаясь направить свою мысль в нужную сторону. — Когда в последний раз запрашивали эту папку? — спросила она. Мадам Ленуар вернулась к электронному каталогу. Много времени эти поиски у нее не заняли — она подняла голову и встретилась взглядом с Рейн-Мари: — Пять недель назад. — Там сказано, кто это был? Мадам Ленуар отвела глаза в сторону: — Даниель Гамаш. Арман стоял перед квартирой Даниеля и смотрел на дверь. Потом постучал. Ему открыла Розлин, она вышла на площадку и притворила за собой дверь: — Извините, Арман. Он не хочет говорить с вами. Что случилось? Я никогда не видела его таким расстроенным. — Об этом он должен рассказать вам сам. Но я прошу вас, Роз, мне необходимо с ним поговорить. Это очень важно. Розлин посмотрела на тестя. Обычно такой ухоженный, Арман был взъерошен, его глаза покраснели, волосы растрепались. Темные пряди, смешанные с седыми, прилипли ко лбу, а пальто было измазано чем-то коричневым. Похоже было на merde, но пахло, слава богу, шоколадом. — Подождите здесь. Я посмотрю, что можно сделать. Несколько минут спустя дверь открылась, и вышел Даниель. Арман глубоко вздохнул: — Я смогу понять, если ты мне не поверишь, но я хочу, чтобы ты знал: я тебя люблю. Всегда любил. И всегда буду любить. Я не состоял во Второй объединенной оперативной группе, потому что хотел быть с моей семьей. С тобой. Я не хотел, чтобы ты знал, чем я занимался там. Но я согласился готовить их, и мне очень, очень жаль, что ты не знал этого. Это моя вина, и я прошу прощения за ту боль, что я тебе принес. — Мне теперь все равно. Ты опоздал на двадцать пять лет. Арман кивнул: — Oui. Правда пришла слишком поздно. Он еще раз глубоко вдохнул, выдохнул. И сделал решительный шаг. — Если ты не веришь тому, что я говорю тебе как твой отец, то, пожалуйста, поверь тому, что я говорю как следователь убойного отдела. Я знаю, как это работает. Ты должен пойти в полицию и рассказать им все, что тебе известно про Александра Плесснера. Они так или иначе это узнают. — От тебя? — Нет, не от меня. Я ничего не скажу комиссару Фонтен. Я знаю, что ты не имеешь никакого отношения к убийству Плесснера, и я абсолютно уверен, что ты бы никогда не сделал ничего такого, что могло бы повредить Стивену. Но за этим стоит многоопытная влиятельная организация, и им больше всего нужен козел отпущения. Кто-то, кого можно подставить. Я опасаюсь, что они выбрали на эту роль тебя. — Спасибо за ваш совет, старший инспектор. Я подумаю. Арман кивнул и протянул сыну его зонтик, который подобрал на траве в саду. Даниель посмотрел на него и захлопнул перед ним дверь. Арман прислонил зонт к стене и ушел. Жан Ги ждал в тени. Пешеходы поглядывали на него и шли дальше. Не хотели привлекать внимание этого сжатого, как пружина, человека. Наконец появился тот, кого он ждал. Луазель лишь на мгновение задержался у начала этой узкой второстепенной улицы, но Бовуару большего и не требовалось. Он схватил этого человека, более крупного, чем сам Жан Ги, и развернул к себе спиной. Сделав ему подножку, он кинул охранника на тротуар, уперся коленом ему в спину и принялся обыскивать, что принесло свои плоды: через несколько секунд в руке Жана Ги оказался пистолет «зиг-зауэр». Кто-то вскрикнул, кто-то завизжал, все бросились врассыпную. Но прежде, чем кто-нибудь из них успел опомниться и достать телефон с камерой, Бовуар поднял Луазеля на ноги и затолкал в магазин. — Я полицейский, мне нужна пустая комната. Вытаращив глаза, менеджер показал на дверь. Потом бросился вперед и отпер ее. — Заприте ее за нами, — приказал Бовуар. — Вызвать полицию? — Не надо. Я уже вызвал, — солгал он. Когда дверь закрылась, он прижал Луазеля к стене и приставил ему пистолет к горлу. Но что-то пошло не так. Охранник не сопротивлялся. Не отбивался. Слишком легко все получилось. Потом Луазель сделал что-то неожиданное. Он поднял руки. Они уставились друг на друга. Адреналин в крови Бовуара зашкаливал, в нем бушевала такая ярость, что он едва сдерживался, чтобы, несмотря на отсутствие сопротивления, не оглушить противника рукояткой пистолета. А затем Луазель сделал нечто еще более неожиданное. — Вы сказали, что служили копом в Квебеке, — сказал он. — Вы — инспектор Бовуар из Квебекской полиции. Это вы были на фабрике. Я хотел с вами поговорить. Телефон Армана зазвонил. Его разыскивала Рейн-Мари.