— Я никогда не соглашался на эту работу. Моя работа состояла в подготовке рекрутов. Только и всего. Я пытался максимально подготовить их к тому, с чем им придется сталкиваться. Ты должен мне верить. — Да? Верить тебе так, как ты веришь мне? Я знаю, ты лжешь. Я знаю, что я слышал. Я видел, как мама плачет. Ты заставил ее плакать. И каждый день после этого, когда ты уходил на работу, я знал, что ты не вернешься домой. Я ненавидел тебя за это. — Боже мой, Даниель, и поэтому ты повернулся ко мне спиной? Потому что думал, что меня убьют? — Потому что ты больше заботился о других, чем о нас. Чем обо мне. И да, потому что ты мог умереть. А я не… Как я мог тебя любить… как я мог переживать… когда… — Слова вырывались из его груди какими-то завываниями. Такой же звук он издавал в детстве, когда летел со слишком большой высоты. — Как я мог?.. — Все эти годы? — прошептал Арман, потеряв голос. У него жгло глаза. — Все это время? «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?» Строки из стихотворения Рут Зардо взорвались в его голове. В его груди. «Это я обидел, — с ужасом понял он. — Это моя вина». — Меня преследовали кошмары, — сказал Даниель. — Я помню. Он хорошо это помнил. Даниель вскрикивал во сне. Арман и Рейн-Мари прибегали к нему, осторожно будили мальчика, успокаивали его. Затем этот ужас на лице Даниеля, когда тот видел отца. Он отталкивал Армана и тянул тонкие ручки к матери. Это случалось два-три раза в неделю. Он никогда им не рассказывал, что ему снилось. До этого дня. — Всегда один и тот же кошмар. Стук в дверь. Я бегу открывать, а там вы. — Грудь Даниеля вздымалась от рыданий. Он с трудом выдавливал из себя слова. — Но… ты… мертвый… Арман побледнел. Дыхание его участилось, стало поверхностным. Он протянул руку, но Даниель подался назад. Прочь от него. — Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я это вижу. Мертвеца. Мои друзья знали, что их родители будут жить вечно. А я знал, что отцы и матери уходят из дома и не возвращаются. Как твои родители. И ты тоже мог не вернуться. — О нет, — простонал Арман. Он намеренно не говорил о смерти своих родителей в присутствии Даниеля и Анни, опасаясь повредить своим детям, напугать их. Ждал, пока они не повзрослеют настолько, что им можно будет сказать. Так как же это случилось? И вдруг до него дошло. Он вспомнил ту дождливую субботу в Париже, годы, десятилетия назад. Семья Гамаш пришла в гости к Стивену, и дети стали играть в прятки. Они нашли ложную дверь в гардеробной в спальне Стивена и залезли туда. И услышали разговор Стивена с их отцом. О его родителях. О том дне. О стуке в дверь. О самом плохом, что может случиться с ребенком. Анни, вероятно, была еще слишком мала и ничего не поняла. А Даниель понял. Родители умерли. Кошмары стали сбываться. — Ты не мог быть учителем, водопроводчиком? Хотя бы нормальным копом? Нет, ты должен был делать самое опасное. Я знаю, ты никогда нас не любил. Если бы любил, ты бы избавил нас от этого. — Но я так и сделал. О боже. О боже, я так виноват. Я не знал… Он шагнул к сыну. Даниель отступил и поднял то, что держал в руке. Свой зонт. — Не подходи. Не пытайся… — Я люблю тебя. Всем сердцем люблю. Прости меня. Он сделал еще шаг, и Даниель замахнулся, в последний момент отклонившись назад, так что ручка зонта пронеслась мимо лица его отца, достаточно близко, чтобы Арман почувствовал колебание воздуха. Арман не дернулся. Не закрыл глаза. Он не сводил их с сына, хотя видел его неотчетливо. Ему казалось, что Даниель находится под водой. Бросив зонт на землю, Даниель пошел прочь. Арман проводил его взглядом. Когда Даниель исчез из виду, Арман закрыл лицо дрожащими руками и заплакал. Он страдал от той боли, которую причинил сыну. Оплакивал все те часы, дни, годы, что они потеряли. Оплакивал того счастливого, не знающего страхов, довольного жизнью мальчика, который умер на лестнице в тот сочельник, ожидая Пера Ноэля. Глава двадцать восьмая — Ух ты. Тут есть второй этаж! Анни с широко раскрытыми глазами стояла в гостиной номера Стивена в отеле «Георг V». Удивлялась. Пока коридорный относил их чемоданы наверх, в спальню, она посмотрела на Жана Ги серьезным взглядом: — Мы должны остаться здесь навсегда. Жан Ги раздвинул шторы и выглянул в окно. Анни дала молодому человеку чаевые и закрыла дверь: — Есть там кто-нибудь? — Нет. — Ну, — сказала Анни и взяла меню обслуживания в номерах. — Что мы закажем, маленький человечек? — Надеюсь, ты спрашиваешь у Оноре? — сказал Жан Ги, и она рассмеялась в ответ. Несмотря на внешнюю беззаботность Анни, он знал, что она просто храбрится. Ради сына. Ради мужа. На самом же деле она постоянно пребывала в напряжении. В боевой готовности. И беспокойстве. — Мне нужно уехать на несколько часов, — сказал он Анни. — Побудешь вдвоем с Оноре? Флик стоит у двери. — Интересно, что подумают другие гости. — Они подумают, что здесь живет кто-то очень ценный, — сказал Жан Ги и поцеловал ее. Выйдя из отеля, он посмотрел направо, потом налево, словно пытаясь сориентироваться. Наконец он повернул направо и пошел как будто без всякой цели по авеню Георга V. Время от времени он останавливался перед витринами, затем шел дальше и наконец свернул в улицу поменьше. И там остановился. Он солгал Анни. Глядя в окно из отеля, он увидел на улице Луазеля. Рейн-Мари медленно закрыла папку и посмотрела через стол на архивариуса: — Это досье неубедительно. Здесь цитируются анонимные источники, которые говорят, что Стивен Горовиц предположительно был коллаборантом. Что он заявлял о своей работе на Сопротивление, но, возможно, сдавал деятелей Сопротивления гестапо для допроса в «Лютеции». — Нет, не гестапо. Это распространенная ошибка. Во многих документах — даже документах того времени — говорится о гестапо, хотя на самом деле речь должна идти об абвере, который размещался в «Лютеции», — сказала мадам Ленуар. — Что такое абвер? — Разведка. Не лучше гестапо. Их задача состояла в уничтожении Сопротивления. Они арестовывали предполагаемых участников Сопротивления, отводили в специальное помещение в «Лютеции» и пытали, пока те не выдавали остальных. Потом убивали и двигались дальше. Многие, большинство, умирали, никого не выдав. Рейн-Мари пришлось сделать паузу, чтобы собраться. — Вы так много знаете об этом. — Моя бабушка была одной из тех, кого они убили. А «Лютеция», нужно отдать им должное, была очень открытой в том, что касается этого периода ее истории. Многие служащие отеля бежали, когда нацисты вошли в Париж… — Так что им пришлось набирать новых. — Oui. Может быть, тогда-то и появился ваш месье Горовиц. Тот факт, что он немец, улучшал его шансы в абвере, но мог вызвать подозрение среди других служащих. Часть определенно сотрудничала с Сопротивлением, но другие были коллаборантами. А какая-то часть старалась не высовываться и выживать. Трудные были времена. — Мягко говоря. Было очень легко испортить кому-нибудь репутацию, предъявить ложные обвинения.