Ее партнерша возглавляла Национальную библиотеку. Тридцать лет назад, когда их отношения только начинались, это считалось крамолой. Не потому, что у обеих были матки, а потому, что это был конфликт. Во всяком случае, так им говорили. Впрочем, обе женщины понимали, в чем суть дела. Это был опасный союз двух влиятельных женщин, у которых теперь были ключи к слишком большому количеству документов. К слишком большому объему информации. В их руках оказались огромные рычаги влияния. А это открывало доступ к власти. Отказавшись прервать свои отношения, они восстали против общества и одержали победу. — Ладно, рассказывайте. Зачем вам понадобились эти документы и почему такая спешка? Рейн-Мари сняла очки и положила их на картонную папку, туго набитую бумагами. На папке аккуратным почерком было написано: «Сентябрь 1944». Она рассказала мадам Ленуар все. Архивариусы знают не только как хранить тайны, но и как хранить их в безопасности. И никто не знал этого лучше, чем мадам Ленуар, которая слушала и кивала. Покопавшись в одной из стопок, она вытащила папку и послала ее по столу к Рейн-Мари: — Вам это будет интересно. На папке чьей-то давно уже мертвой рукой был кое-как нарисован корабль, но вместо мачт у кораблика был лотарингский крест[68]. Под кораблем было написано: «Лютеция». Арман повернулся и вытянул перед собой руки ладонями вверх. Прося о спокойствии и предлагая его. — Почему ты не сказал комиссару Фонтен, что знаешь Александра Плесснера? Его голос звучал мягко, почти успокаивающе. Арман пытался держаться, чтобы не наговорить грубостей. Он цеплялся за обломки их прежних отношений, не уверенный больше, что их можно спасти. Однако теперь на первый план вышли вещи более важные, отодвинув в сторону все остальное. — Потому что меня потрясло его убийство, — ответил Даниель. — Мне требовалось время, чтобы все обдумать. Арман был рад, что с ними нет Бовуара. Он мог себе представить, что сказал бы на это его зять. Что сказал бы он сам, если бы вел расследование убийства и перед ним стоял не Даниель, а любой другой подозреваемый. — О чем тебе нужно было подумать? — спросил Арман все так же взвешенно. Успокаивающе. — Извини, но я сбился с толку. Кто меня спрашивает — отец или старший инспектор? Ты ведь теперь в этом звании, да? Трудно уследить за всеми твоими перипетиями. Крушение началось. Здесь, в этом саду, который всегда занимал особое место в сердце Армана. Еще одно оскверненное святилище. — Независимо от моей работы, я всегда был и буду твоим отцом. — В первую очередь? Ты мой отец прежде всего остального? — Да. Реакция последовала быстрая и категоричная. — Был ли ты моим отцом вчера, когда унижал меня? — Я пытался помочь, защитить тебя. — Я взрослый человек. Мне не нужна твоя помощь. — Нам всегда нужна помощь. — Может быть, но не твоя. Если у меня неприятности, то из-за тебя. Они были одни в этом саду, окруженном со всех сторон старыми особняками, в ряды которых вклинилась одна из древних башен стены Филиппа Августа, построенной во времена Крестовых походов. Некогда грозная, теперь эта башня рушилась. Арман глубоко вздохнул. Он видел, что Даниель пошел вразнос. И он слышал боль за его словами, хотя и не понимал, откуда она взялась. — Почему ты ничего не сказал про месье Плесснера, после того как все обдумал? — Потому что его смерть не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к его работе с нами. — Откуда ты знаешь? — Потому что я знаю эту работу. У нас с ним было всего несколько встреч. Мы только начали. — Над чем ты работал? — Венчурный капитал. — Oui. Но был ли какой-то конкретный проект? — Это конфиденциальная информация. Снова словесная схватка, но Арман предпочел не поднимать перчатку. Он жил не для того, чтобы превратиться в старого вояку, который отвечает каждому, у кого есть желание подраться. Даже собственному сыну. В особенности собственному сыну. — Я могу это выяснить, — сказал Арман. Даниель удовлетворенно улыбнулся: — Да. Отец поверил бы мне, а полицейский будет выяснять. — Ты, кажется, считаешь, что это вещи несвязанные. Но ты ошибаешься. Ты банкир. Я полагаю, что это распространяется и на заботу о финансах вашей семьи. Вы с Розлин делаете все, чтобы ваши деньги были в безопасности. То же самое и со мной. Да, я полицейский. И я просто делаю то, что необходимо для твоей безопасности. — Я не ребенок. Перестань обращаться со мной как с маленьким. Я могу сам о себе позаботиться. Так что перестань защищать меня и прекрати давать мне деньги. — Что ты имеешь в виду? — Будто ты не знаешь. Ты всегда подсовываешь мне конверты с деньгами. — Я правда не понимаю, о чем ты говоришь. Я не делал этого после того, как ты окончил колледж. — Вот как? А в тот день на Мон-Руаяль несколько лет назад? Я уже работал в банке, уже жил в Париже. Зарабатывал неплохие деньги. Гораздо больше, чем ты когда-либо. И что ты делаешь? Засовываешь мне в руку конверт, словно я нищий подросток, работающий в «Макдональдсе». Ты хоть понимаешь, насколько это оскорбительно? — Ты открыл конверт? — Нет. Я его выбросил. Арман замолчал, глядя на мокрую траву у него под ногами. — Я не хочу твоих денег и не нуждаюсь в них, — сказал Даниель. — Я сам могу позаботиться о моей семье. И мне не нужно, чтобы ты оберегал меня. И никогда не было нужно. А это… — Даниель поднял повыше недоеденный блинчик. — Это что? Новое покровительство? Относишься ко мне, как к ребенку? — О чем ты говоришь? — Арман не злился, он просто был полностью сбит с толку. — Прийти сюда предложил ты, а не я. Но Даниель уже утратил способность мыслить разумно. — И не только я врал вчера. — Голос Даниеля звучал все громче, почти переходя в крик. — Ты тоже врал. — Я? — Не надо. Вот не надо. Я знаю правду. Мама знает правду. И я, по крайней мере, не выдал тебя копам. Не унизил тебя. И она тоже. — Да о чем ты? — Ты сказал, что не служил в спецназе. Потому что признаться в этом означало допустить, что ты мог убить месье Плесснера. Но ты служил в спецназе. Разве нет? — Non. Никогда. С чего ты это взял? — О, ради всего святого! — закричал Даниель и швырнул блинчик в отца. Блинчик попал в пиджак и упал на траву. Но Арман не шелохнулся. — Слышал я, вот откуда я знаю. — Слышал? — Вы с мамой говорили на лестнице. В канун Рождества. Я с нетерпением ждал Пера Ноэля[69] и прокрался на площадку. И услышал. — Что? — Ты говорил маме, что согласился работать в особом подразделении. Ты говорил ей о захвате заложников, о террористах, о рейдах против организованной преступности. Обо всех этих ужасах. Ты сказал, что это опасно, что смертность высока. Но ты должен это делать. У Армана расширились глаза и отвисла челюсть. Он помнил этот разговор. Много лет назад. Но разговор был другой.