— А твое имя? — поинтересовалась Флоранс. — Ты знаешь мое имя? — спросил Арман, принимая воображаемую чашку с чаем, налитым из воображаемого чайника. — Папа. — Именно так, — сказал он и, оттопырив мизинец (этот жест всегда вызывал у них смех), отхлебнул чай из воображаемой чашки. — Дедушку зовут Арман, — сказала Розлин. — Арман, — повторила Зора, глядя на него тем смущающим взглядом, который иногда у нее появлялся. Задумчивым взглядом. — Это означает… — сказала Розлин, пытаясь найти ответ в своем телефоне. Арман поднялся на ноги, разгладил брюки и повернулся к Даниелю: — Может быть, подышим немного свежим воздухом? — В дождь? Нет, давай останемся здесь. — Прошу тебя. Пройдемся немного, может, зайдем в кафе. Только мы вдвоем? Даниель посмотрел на Розлин, и та кивнула ему. — Хорошо. Куда ты хочешь пойти? — спросил он, когда они двинулись к двери. — Тебе решать. Куда угодно. Только не на верхушку Эйфелевой башни. Это заставило Даниеля рассмеяться, и он расслабился. Немного. У них было кое-что общее. Страх, ужас перед высотой. Арман открыл в себе эту фобию еще мальчишкой, когда Стивен повел его на второй уровень башни. Арман в возбуждении выскочил из лифта, помчался к перилам и, ухватившись пальцами за проволочную сетку, окинул взглядом Париж. И чуть не упал в обморок. Он вцепился в сетку с такой силой, что пальцы его побелели, а сам он словно окоченел. Окаменел. Стивен подошел к нему сзади и начал показывать достопримечательности. Ему понадобилась минута-другая, чтобы понять, что происходит. «Арман?» Но ответа не последовало. Мальчик смотрел прямо перед собой, почти не дыша, почти теряя сознание. Стивен наклонился, отцепил его пальцы от сетки, развернул крестника лицом от края. И прижал Армана к груди, крепко прижал, шепча: «Я тебя держу. Ты в безопасности. Ты в безопасности». Даниель обнаружил в себе страх к высоте, когда съезжал на санках с матерью и сестрой по длиннющему ледяному спуску во время карнавала в Квебек-Сити, пока отец ждал их внизу. Если Рейн-Мари смеялась, а Анни визжала, то звук, издаваемый Даниелем, имел совершенно иной характер. Душераздирающий звук, немедленно опознанный Арманом. Когда они доехали до самого низа, Арман снял мальчика с еще движущихся санок и прижал к себе, шепча: «Ты в безопасности. Ты в безопасности». И чувствуя вздымающуюся от рыданий грудь мальчика возле своей груди. Словно они — одно существо. А Анни и Рейн-Мари с недоумением смотрели на них. — То есть чтобы ноги оставались на земле, — сказал Даниель, когда они надели пальто и взяли зонтики. На улице Даниель огляделся по сторонам, решая, что выбрать. — Знаешь, куда бы я пошел? На улицу Розье. Сто лет там не был. — Отлично. Я тоже туда давно не заглядывал. Я говорил тебе… — Что именно там ты сделал предложение маме? Да, говорил, и не раз. Ты перебрался через стену в какой-то частный сад и выпалил там свой вопрос. Разве не Стивен предложил тебе это место, когда ты сказал ему, что хочешь сделать предложение перед «Вратами ада»? — Да. Только я не уверен, что он предложил проникнуть на чужую территорию. — А я вот уверен, что именно это он и предложил. Впервые за долгое время их общение было таким раскованным. Как будто тот Даниель, которого он всегда знал, был тут, рядом с ним, и не прятался за стеной, которую никак не удавалось преодолеть его отцу, хотя, видит Бог, он пытался. Это был тот Даниель, которого все знали. Веселый, дружелюбный, беспечный. Счастливый. Арман не обманывался. Он все еще находился по другую сторону стены, но как же приятно, даже замечательно было получить иногда возможность заглянуть в сад Даниеля. Прежде чем он снова закроет вход туда. Они шли и болтали о детях. О Париже. О доме. Арман рассказал ему новости об их друзьях и соседях в Трех Соснах. Несколько минут они шли молча. Дождь начал стихать, а теперь, кажется, прекратился вовсе. Дойдя до улицы Розье, они сложили зонтики. Здесь находилось сердце еврейского квартала Парижа: синагога, еврейский книжный магазин, кулинарии, фалафельные. И среди этой суеты — мемориальные доски в память о холокосте. — Смотри-ка, папа. Он все еще здесь. Давай подойдем! Арман увидел ярко-синюю витрину, за которой Омар, как и прежде, делал свои знаменитые блинчики. Он точно знал, чего хочет, и несколько минут спустя отец и сын пошли дальше. Даниель получил блинчик, начиненный арахисовой пастой с бананами, а Арман — блинчик со сладким сливочным маслом. — Не знаю, почему я не приводил сюда Розлин с девочками, — сказал Даниель, откусывая добрую половину блинчика. — Наверно, забыл. Отец и сын давно уже не были так близки к нормальным отношениям, однако Арман знал: еще немного, и все изменится. Но… неужели ему нужно разрушать это спокойствие? Разве они не могут просто гулять и разговаривать? И на этом остановиться. Так ли на самом деле важно, знал или не знал Даниель об Александре Плесснере? Но да. Это было важно. И Арман знал, что если не он, то это сделает Фонтен. И для Даниеля это будет хуже, гораздо хуже. Зазвонили колокола, призывая верующих к молитве. Колокольный звон доносился из каждой церкви на каждой улице, наполняя воздух музыкой, радостной и тревожащей. Обычной и волшебной. — Мне нужно спросить у тебя кое-что, — начал Арман, стараясь говорить спокойным, нейтральным тоном. — Ты ведь знал Александра Плесснера, верно? Даниель продолжал идти, будто и не слышал. — Я на твоей стороне, Даниель. Но ты должен сказать мне. Даниель остановился и повернулся к отцу: — Так вот почему ты здесь. Не потому, что тебе захотелось провести время с сыном, а чтобы допросить подозреваемого. — Даниель… — Нет-нет. Пусть будет по-твоему. Но зачем спрашивать-то? Похоже, ты и сам знаешь. — Почему ты ничего не сказал — вот чего я не знаю. Мне ты можешь сказать. Я твой отец. — Ты — коп. Поэтому ты и спрашиваешь меня, да? И не пытайся утверждать, будто ты спрашиваешь только потому, что ты — мой отец. — Да, только поэтому. — Арман заставил себя сохранять спокойствие. — Это единственное, что имеет значение. — Ерунда. Никогда это не имело значения. А если и имело, то слишком малое. Ты прежде всего коп, а отец у тебя в самом конце списка. Улицы теперь были переполнены людьми, идущими по своим делам. Кое-кто останавливался посмотреть на две версии одного человека с разницей в возрасте в тридцать лет, спорящие между собой. Арман огляделся. Он бросил недоеденный блинчик в мусорный бачок и сказал: — Иди сюда. Они находились у входа в сад. Тот самый сад, в который он вторгся вместе с Рейн-Мари, чтобы сделать ей предложение. Теперь вход в него стал открытым, но с одной оговоркой. У входа висело объявление: «En cas de tempête, ce jardin sera fermé». «В случае грозы сад закрывается». «Ну что ж, — подумал Гамаш, — держитесь за свои шляпы». Даниель неохотно последовал за отцом, соглашаясь с тем, что теперь этого уже не избежать. Приливная волна, подбиравшаяся к отцу и сыну уже не одно десятилетие, наконец накрыла их. Входя в сад, Даниель спрашивал себя, знает ли его отец, что будет дальше. Рейн-Мари посмотрела на стопку папок на длинном столе в читальном зале Парижского архива. Глава Национального архива Аллида Ленуар положила на стол последнюю стопку и села напротив Рейн-Мари. Они были одни в большом зале, куда едва пробивалось солнце через громадные высокие окна. Лампы на столах были практически единственным источником света. Мадам Ленуар, которой недавно перевалило за шестьдесят, стала легендой в архивном мире. Она была невысокой и крепко скроенной.