Бовуар поднялся. Часы показывали почти половину одиннадцатого. Он мог позвонить, но… Дюссо находился у Гамашей. А Жан Ги не хотел, чтобы его услышали. Будучи человеком действия, Жан Ги с некоторым опозданием начал ценить неспешность. «Проблемы решаются прогулкой», — часто говорил Гамаш. В самый разгар какого-нибудь трудного дела шеф выходил из кабинета и, вместо того чтобы заниматься делом, отправлялся на прогулку. Нередко всего лишь по коридорам управления Квебекской полиции. Он шел, сцепив руки за спиной и время от времени бормоча что-то себе под нос, а Бовуар, образно выражаясь, исполнял вокруг него некое подобие танца Тигры, близкого друга Винни-Пуха. Гамаш терпеливо, раз за разом, год за годом объяснял, что он в это время как раз и делает кое-что. Думает. Бовуару понадобились годы, чтобы понять силу передышки. И терпения. Остановки, чтобы взвесить все варианты, оценить все углы, а не действовать по наиболее очевидному сценарию. Он заглянул в спальню, посмотрел на Анни и Оноре, надел легкую куртку и вышел прогуляться. Глава двадцать четвертая Когда мужчины вернулись в гостиную на десерт и кофе, Рейн-Мари кивком показала на коробку: — Нашли что-нибудь интересное? — Посмотрите на это, — ответил Арман, — и скажите нам, что вы думаете. Он протянул им годовой отчет ГХС, открытый на странице со списком членов совета директоров. — Бог мой. Бывший президент Франции? — сказала Моника. — Бывший глава госдепартамента США? — Смотрите, лауреат Нобелевской премии, — заметила Рейн-Мари. — Я читала ее книгу. Мощнейшая вещь. Они просмотрели список дипломатов, мировых лидеров, философов и художников. — Вас ничего не поразило? — спросил Арман. — Кроме калибра членов? — ответила вопросом Моника. — ГХС, вероятно, обладает огромным влиянием, если они смогли привлечь таких людей. — Да, — сказал Арман. Он наблюдал за Рейн-Мари, которая просмотрела список, а затем, подцепив вилкой большой кусок кремового торта, перешла к докладу президента компании Эжени Рокбрюн, чья фотография была в отчете. Под фотографией кратко излагалась корпоративная философия. — Мне кажется любопытным то, кого нет в совете директоров, — медленно произнесла она. — Что вы хотите сказать? — Моника снова пробежалась по именам. — Это ведь проектно-строительная фирма, верно? — сказала Рейн-Мари. — Почему же здесь нет ни одного инженера? И ни одного ученого. Нобелевские лауреаты, но не в области экономики или физики, а по литературе. И почему нет бухгалтеров? Людей, которые умеют читать финансовые отчеты и могут найти в них ошибку или подлог? Здесь только политики и дипломаты. Члены королевских семей и знаменитости. Правда, вот тут один — глава медиаимперии, но это не значит, что он сможет прочесть итоговый документ, даже если захочет. В том-то и суть, подумал Арман. Сколько на самом деле хотят знать эти люди? — Мало похоже на сдержки и противовесы, которые вы надеетесь получить в совете директоров, — заметила Моника. С фотографии им улыбалась мадам Рокбрюн. Она казалась довольно приятной женщиной, но не производила впечатления огромной силы или хотя бы авторитета. Но возможно, это делалось намеренно. Гамаш подозревал, что ничто здесь не было случайным: ни слово, ни изображение, ни даже шрифт — все выбиралось с огромным тщанием. Рейн-Мари тоже изучала фотографию. Она видела женщину, недавно отметившую полувековой юбилей. Элегантную, приятную. Даже добрую. Ничуть не устрашающую или опасную. Напротив, приглядевшись, Рейн-Мари увидела, что к щеке мадам Рокбрюн прилипла ресничка. Она была почти незаметна, просто крохотный человеческий изъян. Эта ресничка казалась такой трогательной. Рейн-Мари захотелось убрать ее со щеки. И в этом-то, поняла она, в этом-то и кроется ловушка. Если даже она поддалась на обман. Неужели это действительно влиятельнейшие люди Франции? Европы? С другой стороны, ее мужа часто принимали за университетского профессора. А не за человека, выслеживающего убийц. Президент ГХС не была ни доброй, ни милосердной, а ее совет директоров подбирался не случайно. Это был фасад, печать легитимности. Мужчины и женщины, входящие в совет, давали корпорации допуск и прикрытие на тот случай, если что-то пойдет не так. — Клод, ты знаешь Эжени Рокбрюн? — спросил Арман. — Нет, — ответил тот. — А совет у нее весьма внушительный. Я вот думаю, мог ли месье Горовиц и в самом деле накопать что-то на ГХС. Трудно себе представить, чтобы такие люди позволили вовлечь себя в какие-то махинации. — Люди верят в то, во что хотят верить, — возразила Рейн-Мари. — Такова человеческая природа. — Это напоминает мне анекдот про одного нефтяного барона, который отправился на небеса, — сказал Клод. — Подходит он к вратам рая, а святой Петр ему и говорит: «У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. Хорошая состоит в том, что ты принят на небеса». — «Отлично, — говорит нефтяной барон. — А в чем же плохая?» — «Боюсь, что та часть рая, которая зарезервирована для нефтяных баронов, уже набита под завязку». — «Ну, я знаю, как решить эту проблему, — говорит нефтяной барон. — Отведи меня к ним». Отвел его святой Петр к его собратьям, и тут наш барон попросил их внимания и сказал: «Потрясающая новость. В аду найдены залежи нефти». После этих его слов рай пустеет. Святой Петр, обращаясь к барону, говорит: «Удивительно. Теперь можешь оставаться здесь». — «Ты шутишь? — говорит барон. — Я отправляюсь в ад. Там, говорят, нефть нашли». Трое других рассмеялись. — Вы правильно говорите, Рейн-Мари, — сказал Клод. — Люди верят в то, во что хотят верить. Начиная со своей собственной лжи. — «Ад — это истина, которую замечаешь слишком поздно», — сказала Рейн-Мари, подливая кофе. — Томас Хоббс. На миг Арман ощутил стальную хватку Стивена на своем запястье, увидел его пронзительно-голубые глаза в тот час, когда они сидели в саду Музея Родена. Перед «Вратами ада». «Я всегда говорил правду, Арман». Жан Ги огляделся, проверяя, не наблюдает ли кто за ним. Но он был в парке один. Он пошел по тропинке, бессознательно сцепив руки за спиной. Он шел и думал о своей находке. О том, что она может означать. Не меньше тревожило его и то, что сказала ему Анни. И что это может означать. Жан Ги остановился, как бы для того, чтобы посмотреть на утиный пруд. Но на самом деле он вдруг понял, что он не один. Кто-то тихо наблюдал за ним из тени. Грабитель? Кто-то собирается его обчистить? — «Это тайна, — напевал он себе под нос, медленно обходя пруд. — Это большая тайна». Потом, быстро развернувшись, он выбросил перед собой руки, но у человека была мгновенная реакция, он вырвался из хватки Бовуара и бросился наутек. Жан Ги побежал следом, и, хотя его противник был моложе и имел преимущество молодости, у Жана Ги было преимущество ярости. Человек выбежал в поток машин на улице Бретань. Гудки автомобилей и проклятия последовали за бегущими вплоть до улицы Тампль, расстояние между ними увеличивалось. Убегающий свернул в проулок, на ходу переворачивая бачки с мусором, чтобы замедлить преследователя. Все инстинкты выживания Жана Ги, вся его подготовка говорили ему, что он совершает ошибку, преследуя человека в темном проулке, но инстинкты мужа и отца оказались сильнее. Человек исчез за углом. Свернув следом за ним, Бовуар увидел кирпичную стену высотой не менее десяти футов. Тупик. Убегающий не замедлил бега. Не колебался ни мгновения. Он подпрыгнул с разбега и ухватился за верх стены, подтянулся и перевалился на другую сторону. Наверху он повернулся и посмотрел назад. Прямо в лицо Бовуару. И исчез из виду. Бовуар подбежал к стене, подпрыгнул и ухватился за верх. Царапая пальцами кирпичи, цепляясь из всех сил. Но не удержался — упал. Он попытался еще раз и еще. Потом остановился. Согнулся, уперев руки в колени и тяжело дыша. — Черт, черт, черт, — пробормотал он, с каждым словом ударяя по стене. Потом он повернулся и зашагал домой, все быстрее и быстрее, и наконец сорвался на бег, а его мысли мчались впереди него. Что, если его просто отвлекли? Хотели проникнуть в дом, пока он преследовал этого человека?