— Папа просто хотел дать тебе лишнюю возможность сказать то, что всем в этой комнате, а особенно полицейским, прекрасно известно. Что корпорациям убийства сходят с рук. — Он мог вообще не обращать внимания на мои слова, но вместо этого он намеренно выставил меня в плохом свете. — Правда? Ты никак не хочешь поверить, дурья башка. — Опять ребенок? — спросила Розлин. — Нет, это как раз я, — сказала Анни. — Ты сам выставил себя в плохом свете, и уж если мы говорим об этом, то ребенку интересно, как, черт возьми, ты можешь позволить себе новую квартиру? — Ты хочешь знать? — сказал Даниель, покраснев. Его дочери посмотрели на него, и он, чтобы успокоиться, сделал глубокий вдох. Понизив голос и стараясь говорить дружелюбным тоном, он сказал: — Это не твое дело, но я тебе все равно скажу. — Он стал загибать пальцы. — Мы накопили. Я получил повышение. У Роз превосходная работа, а мне дали льготные проценты на ипотеку. Удовлетворена? — Я рада за тебя. За вас обоих. Правда. Но ты должен понимать, что это выглядит подозрительно. Почему ты не сказал все копам? Это выглядит так, будто ты рассчитываешь на деньги, которые достанутся тебе после смерти Стивена. Отец пытался тебе помочь. Даниель покачал головой. Оноре подошел к Даниелю и предложил своему дядюшке игрушечную уточку, которую ему подарила бабушка Рут, когда они уезжали из Квебека. Если уточку сжать, она говорила «дак». По крайней мере, они думали, что она говорит «дак», а не что-то другое. Надеялись. — Merci, — сказал Даниель, беря игрушку. Он два раза сжал ее, и Оноре рассмеялся. — Мне нужно позвонить на работу, — сказал Даниель, вставая. Анни проследила за тем, как он выходит из комнаты, приложив телефон к уху. Тогда она вытащила свой телефон и тоже позвонила. — К сожалению, входить нельзя, месье, — сказал жандарм, охранявший дверь в квартиру Стивена. — Я могу поговорить со старшим агентом? — спросил Гамаш. — Он занят. Бовуар хотел сказать что-то, но Гамаш остановил его. Он достал бумажник и протянул агенту визитку: — Не могли бы вы передать ему это? Полицейский посмотрел на карточку. Она не произвела на него никакого впечатления. Какой-то незначительный старший инспектор из Квебека. — Un moment, — сказал он и закрыл перед ними дверь. — Вот так, — заметил Бовуар. — Это унизительно. Для вас. Гамаш улыбнулся: — Смирение ведет к просветлению. — Вы бесподобны, patron. Минуту спустя дверь открылась, и в коридор вышел полицейский лет сорока пяти, в гражданском костюме. — Désolé, — сказал он, протягивая руку. — Инспектор Жюно, Стефан Жюно. — Арман Гамаш. Это мой бывший заместитель Жан Ги Бовуар. Теперь он работает в Париже. — У нас? — Нет, в частной компании. — В охранной фирме? «Секюр Форт»? — Нет, в ГХС Инжиниринг. — Ah, oui? — сказал Жюно, приглашая их войти в квартиру. — Это что, в Ла-Дефанс? — Да. Жюно остановился в коридоре: — Комиссар Фонтен рассказала мне о том, что случилось вчера вечером и сегодня утром. — Он понизил голос. — Пожалуйста, извините агента Кальмю. Он молод и, откровенно говоря, глуповат. Когда мы с ним разговариваем, меня так и подмывает его выпороть. Чем я могу вам помочь? Гамаш видел, как молодой полицейский роется в кипе книг, сброшенных на пол. — Если не возражаете, мы бы хотели осмотреть квартиру. Я ее хорошо знаю. Это и вам может помочь. — Безусловно. Вы ищете что-то конкретное? — Да нет. Я уже был здесь сегодня, но подумал, что будет полезно вернуться. Посмотреть получше. Вы уже говорили с соседями? — Да. Никто ничего не видел и не слышал. Следующие в моем списке — консьержи. Гамашу и Бовуару выдали перчатки и позволили пройтись по квартире. — Выглядит хуже, чем утром, — заметил Бовуар, пока они прокладывали себе путь через беспорядок в гостиной. Гамаш сделал несколько фотографий комнаты, затем отодвинул стул, чтобы подойти к большой картине маслом. Прислонив ее к стене, он внимательно изучил ее. Потом повернул картину лицом к стене и осмотрел защитную коричневую бумагу, разрезанную, чтобы обнажить холст сзади. Точно так же он осмотрел вторую картину, сфотографировал сзади и спереди. — Мы тоже задавались вопросом, не нашел ли злоумышленник что-то спрятанное за картинами, — сказал присоединившийся к ним Жюно. — Не думаю, — откликнулся Гамаш, вешая полотно Ротко на прежнее место на стене. — Почему? — спросил Жюно. — Потому что он продолжал поиски уже после того, как разобрался со всеми картинами, — ответил Бовуар. Он показал на остальные лежащие на полу картины. Некоторые из них были почти погребены под вспоротыми подушками и разорванными книгами. — Верное соображение, — сказал Жюно. Его не очень порадовало, что парень из Квебека увидел это, а он, Жюно, — нет. Следующие несколько минут Гамаш откапывал картины, фотографировал их и вешал на стену. Жюно подошел к Бовуару и спросил: — С ним все в порядке? И действительно, Гамаш просто стоял и разглядывал картины. – Ça va, patron?[65] — спросил Бовуар. — Да-да, — ответил Гамаш. — Все хорошо. Однако он казался рассеянным. Не то чтобы расстроенным, но определенно озабоченным. Потом он взглянул на часы и резко повернулся: — К сожалению, я ничем не смогу вам помочь. По-моему, здесь ничего не пропало. — Он снял перчатки и протянул Жюно руку. — Нам пора. Спасибо вам за понимание. — Спасибо вам, старший инспектор. — Если защитная бумага сзади на полотнах была разрезана, значит налетчик предполагал найти там что-то спрятанное, — сказал Бовуар, когда они вышли. — Бумаги, документы. — Я согласен, — сказал Гамаш. — Картины играют важную роль. Анни Гамаш смотрела из окна своей квартиры на Эйфелеву башню, высившуюся вдали.