Глядя в окно на проплывающий мимо Париж, Гамаш размышлял: — Мы не знаем, о чем эти письма. Она могла взять этот проект под особый контроль, потому что у нее возникли подозрения. — Верно, — сказал Бовуар, оживившись. Гамаш посмотрел на него: — Она тебе нравится. — Да. Не могу себе представить, что она вовлечена в какой-то криминал. — Будем надеяться, что ты прав. — Он спросил себя, а что они вообще знают о тех, кто их окружает. Даже о тех, кого знают всю жизнь. — Возможно, они запаниковали, когда поняли, что ты открываешь файлы. — Но я воспользовался компьютером Арбур. — Чтобы они подумали на нее? — сказал Гамаш, кивая. — Умно. Но… все же… — Его мозг быстро работал, сводя воедино все данные. — Если кто-то вел наблюдение за этим проектом и заметил, что Северин Арбур получила к нему доступ, и это задействовало режим тревоги, значит… Глаза Бовуара расширились. — Значит, она не имела доступа к этому проекту. Если бы имела, их это не взволновало бы и они не стали бы стирать файлы. Выходит, используя терминал Арбур, я подверг ее опасности? — Возможно. Ты знаешь, где она живет? — Non. Но у меня есть телефон. Он взял в руки свой айфон, но Гамаш остановил его: — Минутку. Все-таки нельзя исключать, что она задействована в проекте. Тревожный режим мог быть включен не компьютером, а камерами наблюдения. Наверное, тебя увидели за ее столом. Подумав, Гамаш вспомнил кое-что любопытное: — Во время нашего разговора с Фонтен в квартире Даниеля ты подошел к окну. Ты сказал, что проверяешь, как там дети, но парк оттуда не виден. Что именно ты высматривал? — Я ни в чем не уверен, но, когда я сегодня находился в ГХС, в офисе появился охранник. Раньше такого никогда не случалось. Он задавал мне разные вопросы. — Он подходил к столу мадам Арбур? — Non. Но я видел его, когда возвращался. В метро. Он ехал в том же вагоне, что и я. Гамаш замер. Сосредоточился. Устремил острый взгляд на Жана Ги, быстро обрабатывая информацию. И Жан Ги подумал, что Ирена Фонтен, возможно, была права. И старший инспектор Гамаш в элитном тактическом подразделении — во Второй объединенной оперативной группе — не ограничивался обучением рекрутов. Иногда Бовуару приходил в голову и такой вопрос: а что же случилось с Первой объединенной оперативной группой? — Ты выглядывал в окно, чтобы проверить, там ли этот человек, — сказал Гамаш. — Да. Но не заметил никаких признаков его присутствия. Наверное, он просто ехал домой. Он не вышел вместе со мной. Думаю, я просто струхнул. — Жан Ги поводил пальцем по своему телефону и показал экран Гамашу. — Я его сфотографировал. Его зовут Ксавье Луазель. Гамаш несколько секунд разглядывал фотографию, на случай если этот человек попадется ему на глаза, потом перевел взгляд на Жана Ги: — У тебя хорошие инстинкты. Что они тебе говорят? Жан Ги заерзал на сиденье. Ему очень не нравилось, когда Гамаш говорил об инстинктах или обвинял его в обладании интуицией. Жан Ги был уверен, что это оскорбление. Но он не сомневался, что его тесть использует эти слова как комплимент. — Мне кажется, этот охранник, Луазель, следил за мной. Но почему-то бросил слежку. — Может быть, у него был приказ напугать тебя. Что, по-твоему, происходит в ГХС? Бовуар выдохнул и покачал головой: — Хотел бы я знать. Хотел бы я понять, что в этом отчете. — Он показал на распечатку в руках Гамаша. — Может, там есть технические недостатки и они скрывают это. Может, они отмывают деньги. Наркотики? Торговля оружием? Возможности для этого у компании есть. Проекты по всему миру. Поставки оборудования в разные места на маршрутах, по которым перевозят наркотики, оружие, людей. Но люксембургский проект? — Бовуар покачал головой. — Фуникулер в Великом герцогстве? Маловероятно. Слишком уж мелко. Слишком ограничено временны́ми рамками. Они бы выбрали что-нибудь растянутое на годы, а не на месяцы. Гамаш молча кивал, словно слушая музыку. Или какой-то внутренний голос. — Что? — спросил Бовуар. — Либо с этим люксембургским проектом что-то не так, либо с ним все в порядке. Это прозвучало немного загадочно даже для Гамаша. Бовуар хотел уже попросить разъяснений, но внезапно сам все понял. — Вы думаете, они стирали переписку, чтобы мы не поняли, что в люксембургском проекте все нормально. Чтобы мы сосредоточились на этом проекте и не совались туда, где действительно есть вопросы. — Я этого не исключаю. — Черт, — сказал Бовуар. Он откинулся на спинку сиденья и уставился перед собой, лихорадочно размышляя. — Проблема в том, удастся ли нам разобраться в отчете и переписке достаточно хорошо, чтобы обнаружить дефект. — Нам нужны финансовый аналитик и инженер, — сказал Гамаш, глядя на Бовуара. — Oui. — Жан Ги широко открыл глаза. — Черт побери. Люди вроде Стивена и Плесснера. Телефон Гамаша завибрировал. Звонила миссис Макгилликадди. Жан Ги слышал ее голос, срывающийся от волнения. Она находилась в кабинете Стивена вместе с Изабель Лакост… В этот момент завибрировал телефон и у Бовуара. Звонила Изабель Лакост. Офис Стивена и его дом были взломаны, системы безопасности отключены. — Они все перевернули вверх дном, — сказала миссис Макгилликадди. — Агенты из его дома передают, что там тоже что-то искали, — сообщила Лакост ровным голосом. — Не могу сказать, чтó они искали, но, похоже, бумаги. — Нашли? — спросил Жан Ги. — Не уверена. Тут страшный кавардак. — Спроси ее о банковских ячейках Стивена, — сказал Арман, закрыв микрофон своего телефона рукой. На заднем плане раздавался голос миссис Макгилликадди. Расстроенный. Потрясенный. — Я слышала, — сказала Лакост. — Мы отсюда поедем туда. У миссис Макгилликадди есть карточка, по которой нас пропустят. — Да, карточка ЭМНП, — сказал Бовуар. — Держи нас в курсе. Арман продолжал говорить с миссис Макгилликадди, которая немного успокоилась. Слушая, он достал блокнот и записал что-то. Потом поблагодарил ее и отключился. — Код к ноутбуку Стивена. Клод просил. — Вы собираетесь отдать ему код? — Придется. Давай просто надеяться, что у Стивена на этом ноутбуке нет ничего важного. — Да, потому что люди не хранят там ничего существенного, — сыронизировал Бовуар, закатывая глаза. Такси подъехало к «Лютеции». Выйдя из машины, Гамаш направился к тяжелой двери, которую открыла для них женщина в ливрее. Внезапно он остановился. Хотя ему была известна история этого отеля, включая военное время, больше всего его волновал рассказ о том, как сюда сразу после освобождения были привезены выжившие в некоторых концентрационных лагерях. Он видел фотографии изможденных людей, их полосатую, в клочьях одежду, висевшую на истощенных телах. Они сидели с остекленевшими глазами в роскошной обстановке отеля. То, что он видел на этих фотографиях, было актом жестокости. Хотя и не злонамеренной. О чем думали освободители, привозя сюда выживших узников лагерей? О чем думали это люди-призраки, оглядывая интерьеры отеля? На их пустых лицах не было ни радости, ни триумфа. Эти фотографии говорили только о жестокости. О невыразимом бессердечии, которое становилось еще ужаснее — если только это было возможно — из-за окружающей их роскоши.