— Он злится из-за этого разговора. Из-за того, что я задавал ему вопросы. — Он успокоится. Поймет, что ты делал это, чтобы помочь ему. — Не думаю, что он успокоится. Я пытался поговорить с ним, но… — Он поднял руки. В этом жесте она увидела всю боль и тщету последних двадцати пяти лет. Разочарование и печаль после тщетных попыток наладить отношения с ребенком, исчезнувшим в один день. Его дорогой мальчик ушел. Вместо него появился мрачный, недовольный ребенок. И они не знали, в чем дело. Рейн-Мари посмотрела на мужа и не в первый раз подумала о том, что вот перед ней стоит человек, который всю жизнь распутывал клубки жизней других людей, но никак не может распутать клубок своей, не понимая, что случилось с его собственным ребенком. — Я пригласила Дюссо на ужин, — сказала она. — Извини, что? — Клод и Моника придут к нам сегодня на ужин. Арман уставился на нее. Конечно, она не могла знать о неловкости разговора в префектуре всего час с чем-то назад. Но она знала, что одеколон, запах которого они чувствовали, стоя над телом в квартире Стивена, был тем самым одеколоном, которым пользовался Клод Дюссо. Что существуют подозрения в адрес префекта. — Зачем? — Мне кажется, я нашла этот одеколон, — сказала Рейн-Мари. — Тот самый запах. Но я хочу убедиться. Я подумала, если мы пригласим их… — И просто спросим его? «Клод, это ты был в квартире Стивена вместе с нами? Это ты убил Александра Плесснера? Улыбнись!» Она рассмеялась: — Нет. Конечно нет. Но может получиться. — С одеколоном? — Клод не знает, что мы почуяли его в квартире, верно? — Не знает. — Тогда не будет вреда, если мы спросим. — Вред будет. И очень большой, — сказал Арман, поворачиваясь к ней. — Рейн-Мари, прошу тебя. Обещай, что не будешь у него спрашивать. Пожалуйста. Сейчас опасное время. Может быть, он друг, ну а если нет, если он чувствует угрозу себе, если он загнан в угол… — Значит, ты подозреваешь его. — Боюсь, что на данном этапе я подозреваю всех. Кроме нашей семьи. Пожалуйста, обещай мне, что ты не будешь спрашивать у него про одеколон. — Обещаю. Считаешь, было ошибкой приглашать их? Давай я все отменю. Арман немного подумал: — Нет, может получиться даже хорошо. Он поискал глазами Жана Ги. Ему не терпелось услышать, что узнал Бовуар в ГХС полутора часами ранее. Жан Ги как раз показывал Оноре склеившиеся монетки. Пока мальчик пытался разъять их, Жан Ги огляделся. Осмотрел все вокруг. Гамаш узнал этот взгляд, далеко не беспечный. Тем временем, не сумев разъять монетки, раздосадованный Оноре бросил их в траву. Когда Жан Ги повернулся к сыну, монетки исчезли. Он тут же опустился на колени и лихорадочно засунул пальцы в рот Оноре, проверяя, нет ли там монеток. Мальчик заплакал. Арман подбежал к ним со словами: — Все в порядке. Он их выбросил. — Слава богу. Если бы что-то случилось с Оноре… — Он оглянулся на Анни. — Не хочу, чтобы меня обвиняли. Арман рассмеялся. Краем глаза он увидел, как Даниель подобрал монетки, чтобы никакой другой ребенок не проглотил их. Спрятав монетки в карман, Даниель отошел подальше от Жана Ги и отца. — Как вы? — спросил Жан Ги. — После всего, что наговорила Фонтен… — Это было потрясением. Я знаю, что это неправда, насчет Стивена, но даже просто слышать ее обвинения было отвратительно. — Я попросил у нее досье. Гамаш повернулся к зятю: — Кстати, тебя не удивило, что оно у нее оказалось? Следствие открыто только сегодня утром, но они уже вытащили на свет какое-то старое досье на Стивена, пылившееся в архивах семьдесят пять лет. Жан Ги кивнул, провожая взглядом Оноре, убежавшего играть с другими детьми. Потом он посмотрел на Анни, такую беременную, что казалось, она вот-вот взорвется. Анни сидела на скамейке и болтала с одной из матерей, выгуливавших своих чад. — Ты меня слышишь? — спросил Арман. — Извините. Я немного отвлекся. Арман проследил за его взглядом: — Рассказывай. Жан Ги понизил голос, словно заговорщик. Словно собирался сказать что-то постыдное. — Я очень волнуюсь. Правильно ли мы поступили? Что будет дальше? Господи, я стою рядом с Оноре и не могу уследить за ним — проглотил он монетку или нет. Как я вообще смогу обеспечить безопасность нашей дочери? Всю ее жизнь. Это никогда не прекратится. И… и… да простит меня Бог, я думаю о том, как мы счастливы втроем. Неужели мы совершили ошибку? Мне так страшно. Помолчав, Арман осторожно спросил. — Чего же ты боишься? — Я боюсь, что у нас ничего не получится. Что мы, что я не буду любить ее достаточно сильно. Я боюсь за Оноре. И да, я боюсь за себя. Что это будет значить для меня? Я просыпаюсь посреди ночи и думаю: что же мы сделали? И мне хочется убежать. Боже мой, неужели я и вправду такой эгоист? Даниель, который общался в парке с другими родителями, увидел, что его отец и Жан Ги погружены в какой-то очень личный разговор. Повернувшись к ним спиной, он сосредоточился на чужих для него людях. — Нет, конечно, ты никакой не эгоист. Послушай меня. — Арман прикоснулся к руке Жана Ги. — Ты меня слушаешь? Посмотри на меня. Жан Ги поднял глаза. — Ты был бы сумасшедшим, если бы не боялся. Если бы не беспокоился. Уже одно то, что ты в этом сейчас признался, говорит, каким прекрасным отцом ты станешь для твоей дочери. Мы все боимся. Боимся того, как бы с нашими детьми не случилось чего-то. Боимся, что не окажемся рядом, когда они будут в нас нуждаться. Боимся, что не сможем дать им необходимого. Бывают дни, когда мы все хотим забраться с головой под одеяло и спрятаться. Не все из нас признают это. Твоей дочери повезло. Я не знаю, как оно у тебя будет, но подозреваю, что она будет гораздо больше походить на других детей, чем отличаться от них. И я не сомневаюсь, что ты будешь ее любить, Жан Ги. Бовуар взглянул в глаза тестю, надеясь, что так все и будет. И тут заплакала маленькая Зора. Даниель подхватил ее на руки, прижал к себе, погладил по спинке. Позволил ей повопить, нашептывая на ушко: — Все хорошо. Все хорошо. Рейн-Мари и Арман подошли к ним. — Она что, упала? — спросила Рейн-Мари. Даниель поставил дочку на землю и спросил: — Тебе нигде не больно? Зора, заливаясь слезами, покачала головой. — Почему ты плачешь? — Нипочему. — Ладно, мне-то ты можешь сказать. — Нипочему. Арман дал сыну носовой платок, и Даниель отер лицо девочки и велел ей высморкаться. Подошла Флоранс, ее старшая сестра. — Это другие дети виноваты, — сказала Флоранс. — Вовсе нет, — пробурчала Зора. — Что они сделали? — спросил Даниель.