— Согласна. Я хотела сказать, что он вырос в доме, где поддерживали нацистскую партию. Его родственники были членами этой партии. Старшими офицерами. Они арестовывали мужчин, женщин, детей и отправляли их в концлагеря. В лагеря смерти, которые создал, — она ткнула пальцем в изображение Гиммлера, — этот человек. — И поэтому Стивен бежал во Францию и сражался с нацистами, — сказал Арман, снова возвышая голос, перед тем как перейти почти на шепот. — Потому что он не мог это поддерживать. Даже ему самому показалось, что он говорит как расстроенный ребенок, который настаивает на чем-то, что не может быть правдой. — Возможно, вы правы, — признала Фонтен. — По месье Горовицу провели расследование. Союзники решили, что с его идеальным немецким и французским и поверхностным английским он будет полезнее им на свободе, чем в тюрьме. Им нужно было наказать куда более серьезных преступников. После того как ваш отец помог ему перебраться в Канаду, его дело закрыли и похоронили. Она сделала паузу, почти ненавидя свой следующий шаг. Почти. — Ваш отец отказался от военной службы по идейным соображениям, верно? Он отказался сражаться? — Pardon? Мой отец? Он-то какое имеет к этому отношение? — Ответьте, пожалуйста, на вопрос. Гамаш пристально посмотрел на нее и взял себя в руки, прежде чем ответить. — Он не верил в убийство людей на войне, такой далекой от дома. Но он пошел добровольцем в медицинское отделение Красного Креста. Знает ли она, что это такое? Невооруженные, нередко под плотным огнем, медики вытаскивали раненых солдат с поля боя и доставляли в безопасное место. Уровень потерь среди медиков был самым высоким из всех родов войск, за исключением десантников. Спецназовцев. — Позже мой отец изменил свое отношение к этой войне. То, что он увидел в концентрационных лагерях, оставило неизгладимый след в его душе. После войны он много времени отдавал тому, чтобы загладить свою вину. — И потому привез эту женщину — Зору — в Квебек и в вашу семью. — Oui. И помогал Стивену, и много чего еще. Он не стал бы делать это, если бы у него имелись хоть малейшие подозрения относительно Стивена. Я слышал, как он говорил об этом с моей матерью. Я четко помню. — Вы были ребенком, месье. Восьми или девяти лет? Дети понимают не все, а часто понимают неправильно. — Чего не понимают? Того, что мой крестный сотрудничал с нацистами, а мой отец помог ему уйти от правосудия? Вы думаете, я неправильно понял? Вы думаете, он это делал? — Я не знала вашего отца. — Фонтен выдержала его пронзительный взгляд. — И вы тоже. Жан Ги заметил, как руки Гамаша под столом, где никто другой не мог этого видеть, сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но Гамаш сдержал свою ярость. Сдержал свой язык. Сдержал своих коней. Пока. — Зачем поднимать этот вопрос сейчас? Какое это имеет отношение к нападению на Стивена и убийству Александра Плесснера? — Это говорит о характере Горовица. Возможно, вы не хотите этого видеть, и я вас ничуть не виню, но ваш крестный был именно таким. Всю свою жизнь Стивен Горовиц предавал друзей в обмен на свободу. Он предает коллег в обмен на богатство. Вот как он выжил. Вот как он попал в Канаду. Вот как он сделал свои миллиарды. — Он заработал свое состояние умом и трудом, — возразил Арман. — А еще тем, что, в отличие от других, вел бизнес с соблюдением деловой этики, был более цельным, более мужественным. — Он хотел, чтобы вы в это верили, но на самом деле Стивен Горовиц думал только о себе. Почему у него столько врагов? Он сидел на советах директоров, собирал конфиденциальную информацию, а потом использовал ее против тех людей, рядом с которыми сидел. Он ходил к ним на свадьбы, на крещения, на бар-мицвы, а потом ломал им жизнь. Предавал их доверие, как предал и своих товарищей по Сопротивлению. Он предатель. Такова его природа. — Нет. — Гамаш подался вперед. — Единственное, что изменилось после войны, — его местонахождение, — продолжала Фонтен, тоже наклоняясь вперед. — Горовица всегда интересовало и до сих пор интересует одно: он сам. Змея меняет кожу, но больше в ней ничего не меняется. Она остается тем же, чем была. — Стивен Горовиц сражался с нацистами в юности. А в бизнесе он всегда боролся с коррупцией, с нарушением закона. Он никогда никого не предавал. Они сами предавали себя, обманывая и обкрадывая инвесторов, многие из которых делали совсем маленькие вложения, сэкономленные гроши, рискуя их потерять. Он был и остается безжалостным. Да. Но он на стороне ангелов. Бовуар не поверил своим ушам: неужели Гамаш только что использовал ангелов в качестве аргумента? Но старший инспектор ничуть не казался смущенным. И комиссар Фонтен, как ни странно, не рассмеялась. А то, что она сказала, и вовсе удивило Жана Ги. — На стороне ангелов? Вы так уверены? А что, если ад пуст и все дьяволы… — Фонтен ткнула указательным пальцем в зернистую фотографию, на этот раз уперев его в лицо Стивена, — здесь? Гамаш медленно, почти небрежно откинулся назад, продолжая глядеть на нее в упор. Когда он заговорил, голос его звучал спокойно, рассудительно. Задумчиво. — Дюссо рассказал вам о любимом присловье Стивена? — Да. — А он не добавил к этому, что называл Стивена ангелом-мстителем? — Non. — Но я думаю, он ошибался, а вы правы, — сказал Гамаш, к удивлению тех, кто его слышал. — Действия Стивена во время войны были прелюдией к тому, что он делал потом всю свою жизнь. Он преследовал дьяволов среди нас. Он не ангел-мститель. Он — изгоняющий дьяволов. Пожалуй, я присоединюсь к остальным в парке, если только вы не намерены предпринять атаку на кого-нибудь еще из членов моей семьи. Он встал. — Нет, пожалуй, на этом все, — сказала Фонтен. Поднялись и все остальные. Гамаш коротко поклонился и вышел. Бовуар дождался, когда закроется дверь, и повернулся к Фонтен: — Оставьте мне досье. Я ему передам. — У меня его нет с собой. Я взяла только фотографию. Но мы можем доставить его вам. — Будьте добры. И кстати, чтобы вы знали: вы ошибаетесь. В том, что касается Стивена. Но вы совершили еще одну ошибку. Они подошли к двери, и Бовуар остановился. — Месье Гамаш может казаться вам старым. Сколько лет вы ему дали — сто? Больше ста? — Это была шутка. Бовуар кивнул и улыбнулся. Потом наклонился к ней: — Просто хочу предупредить. Не советую вам связываться с Гамашем. — О, неужели? И что же он может сделать? — Не он. Вы будете иметь дело со мной. Глава девятнадцатая Арман стоял на ярком солнце в небольшом парке напротив дома Даниеля. Он знал, что ему нужно проверить почту, сделать несколько телефонных звонков. Но ему так хотелось постоять еще немного. Посмотреть, как играют его внуки. Посмотреть на собственных детей, ставших родителями. Отвернуться от той жизни, какая была, и взглянуть на жизнь, какой она должна быть. Он подошел к Даниелю, который раскачивал Зору на качелях, и сказал: — Мы можем позже выпить по кружечке пива? Только мы вдвоем. — Зачем? — Затем, что мне нравится быть с тобой. Затем, что мне хочется наверстать пропущенное. Узнать побольше о твоей новой работе, твоем новом доме. — Продолжить допрос? Арман сумел сдержаться: — Просто я хочу знать, как твои дела. Мы не часто с тобой говорим. А на самом деле — никогда. — Я сейчас немного занят, — ответил Даниель. — Может быть, завтра. — Даниель… — Встретимся попозже, па. Он повернулся спиной к отцу и еще раз подтолкнул качели. Стоявшая чуть поодаль Рейн-Мари наблюдала за ними и перехватила взгляд Гамаша. — Все в порядке? — спросила Рейн-Мари, когда он подошел к ней. — Я почувствовала какое-то напряжение.