— Меня повысили на работе, — сказал Даниель, медленно краснея. — Не можете же вы всерьез думать… — начала Рейн-Мари, но остановилась, не в силах произнести это вслух. Зато у Бовуара сил хватило. — Вы думаете, что кто-то из нас пытался убить Стивена? Ради денег? — Не стоит изображать такое потрясение, — сказала Фонтен. — На моем месте вы бы задавали те же вопросы. Не в первый раз алчность становится мотивом убийства. Какими бы замечательными вы ни были, вы все же остаетесь людьми. Но более всего ее интересовала реакция Гамаша. Однако он не взорвался, как она надеялась, когда преднамеренно обвиняла его семью, атаковала его семью, — напротив, он стал еще спокойнее. Если бы Клод Дюссо присутствовал при этом, он заметил бы предупреждающие сигналы. Но Ирена Фонтен ничего не заметила. — Это правомерный вопрос, — сказал Гамаш. — Но давайте расставим точки над i. Никто в этой семье никогда не наносил вреда другому человеку ради собственной выгоды. Тон его голоса оставался вежливым, но сила его личности была почти подавляющей. Возмущение становилось гораздо сильнее из-за того, что его сдерживали. Фонтен подумала, что это все равно что наблюдать за тем, как центурион пытается сдерживать фыркающих и бьющих копытами боевых коней, готовых к сражению, но осаживаемых назад. Как он с бесконечным терпением выжидает момента, когда их можно будет выпустить в поле. — Вы говорите, «ради собственной выгоды». Значит ли это, что есть другие причины, по которым они могут убить? — продолжала провоцировать его Фонтен. Все остальные, казалось, слились с мебелью. А они остались вдвоем. Вынужденные довести дуэль до конца. Старший полицейский офицер из Квебека, с его странным акцентом. И она. Второй полицейский чин во всем этом долбаном Париже. Если бы они состояли в одной структуре, то по рангу Фонтен была бы старше его. Она пыталась найти в этом утешение и уверенность, хотя и ощущала шаткость своей позиции. Теперь она сомневалась, стоило ли ей вообще переходить эту черту. Но она должна была знать. Должна была надавить на него. Префект дал ей поручение сделать все возможное, но выяснить, что известно этому человеку. И лучший способ состоял в том, чтобы наносить удары по больному месту. — Нет, — сказал Гамаш. — Никто из присутствующих здесь никогда бы не поднял руку на Стивена. По крайней мере, — он впился в нее взглядом, — никто из членов моей семьи. Неужели он только что намекнул, что она может быть каким-то образом замешана? А если она, то, значит, и префектура? Может быть, даже сам префект? Гамаш нанес ответный удар, удар немалой силы. Теперь Ирена Фонтен понимала, почему месье Дюссо призывал ее быть поосторожнее с этим человеком. — Вам известно содержание его завещания? — спросила она, пытаясь подражать его тону. — Я — один из душеприказчиков. Другие душеприказчики — миссис Макгилликадди и личный юрист Стивена. Но самого завещания я не видел. — И он никогда не упоминал ни о каких дарениях вам или вашей семье? — Нет. — Хотя было бы вполне разумно, — сказала Фонтен, с большим трудом выдерживая его взгляд, — предполагать, что вы получите что-то. И может быть, даже весьма существенное. — Безусловно, есть вероятность, что Стивен оставит свои миллиарды нам. И вполне в рамках человеческой природы предполагать, что это будут за деньги. — Он улыбнулся. — Разве у вас в голове не возникали бы такие мысли? — А у вас? — У меня? — Улыбка сошла с его лица, выражение стало почти задумчивым. — Нет. Мне никогда ничего не нужно было от Стивена, кроме его общества. Ее губы искривились в усмешке. Но Гамаш продолжал неотступно смотреть на нее. И в этом взгляде присутствовала известная доля сочувствия. Он словно приглашал ее понять, что значит любить настолько бескорыстно, чтобы не искать ничего, кроме общества другого человека. Фонтен помнила его слова, сказанные в квартире Горовица. Гибель родителей. Крестный. Девятилетний мальчик. И на минуту ей стало ясно, кем, вероятно, был этот своенравный финансист для мальчика. И для мужчины. Она поймала себя на том, что верит ему. Но это вовсе не означало, что его дочь-адвокат и сын-банкир с дорогой новой квартирой не мечтают о немыслимом богатстве. И может быть, даже вышли за рамки мечты. Гамаш наклонился вперед: — Никто из этой семьи не имеет никакого отношения к нападениям. Подумайте вот о чем. Даже если, даже если, — он сделал акцент на «если», — у нас был мотив убить Стивена, то зачем убивать месье Плесснера? — Приняли его за другого, — сказала Фонтен, пока не готовая раскрыть свою версию. — Никто из вас не знал, что месье Горовиц остановился в «Георге Пятом», а не в своей квартире. — Да бога ради… — начала было Рейн-Мари, но замолчала, услышав смех мужа. — Прошу прощения, — сказал Гамаш, откидываясь на спинку дивана. — Но неужели вы и в самом деле хотите сказать, что кто-то из нас отправился в квартиру Стивена, принял месье Плесснера за человека, которого мы все знали всю жизнь, и убил его выстрелами в позвоночник и голову? У него была причина выразиться так конкретно. Он не сказал «в спину», сказал «в позвоночник». И увидел, что его логика принесла плоды. Вот только… Комиссар Фонтен слегка повернулась. Ее взгляд устремился на Жана Ги Бовуара. — О, да бросьте вы, — сказал Бовуар, явно уловив ход ее мыслей. — Я? Вы думаете, это сделал я? Ерунда. — Судя по вашим словам, убийство было совершено по спецназовским лекалам, — сказала Фонтен, снова обращаясь к Гамашу. — Насколько я понимаю, месье, вы входили в канадское подразделение специальных операций. Во Вторую объединенную оперативную группу. — Я похож на спецназовца? — спросил Гамаш, раскинув руки. Фонтен вынуждена была признать, что он больше походит на профессора истории в Сорбонне. Если только не смотреть в его глаза. Во главе элитных подразделений стояли такие люди, как он. Они думали так же четко, как и действовали. Они думали, прежде чем действовать. И при необходимости могли быть жестокими. — Сегодня? — сказала она. — Наверное, нет. Но лет сто назад… Гамаш рассмеялся и покачал головой. — Вы это отрицаете? — спросила она. — Но разве спецназовцы не дают клятву хранить тайну после ухода со службы? И говорить, если на них надавят, что их выгнали или что они были простыми инструкторами? — Вот как? Если я это признаю, то я настоящий спецназовец. Если буду отрицать, то тоже спецназовец? Вы бы сделали хорошую карьеру в инквизиции, комиссар. — Улыбка исчезла с его лица. — Послушайте, это немного нелепо, но я действительно был инструктором Второй объединенной группы. Не членом. — В самом деле? Это ваше официальное заявление? — Это правда. — Понятно. Это означает, что вы, вероятно, обучали ваших курсантов тактике спецназа. Почему бы и нет? Ваши люди часто приходят первыми. — Тогда, комиссар, вы должны знать, что любой знакомый с этой тактикой обучен точно определять, что он убивает того, кого нужно. А не случайного прохожего. — Бывают ошибки. — Да. Когда ситуация выходит из-под контроля. Но у нас не тот случай. Все было под контролем. Один невооруженный пожилой человек в частной квартире. Ошибок тут быть не могло. Тот, кто убил Александра Плесснера, почти стопроцентно знал, что он убивает Александра Плесснера. Эти слова прозвучали. Откровенное заявление, настолько основательное, что Фонтен не могла придумать никакого возражения. — Что вам удалось узнать про убитого? — спросил Бовуар, надеясь перевести огонь на себя. Фонтен оторвала взгляд от Гамаша и посмотрела на Бовуара: — Мы нашли одну из коллег месье Плесснера в Торонто. Она, конечно, была потрясена. Известие о его смерти пока не предано гласности, и я попросила местных следователей осмотреть его офис и дом. Насколько нам известно, месье Плесснер имел диплом инженера-механика и, видимо, использовал свои знания для правильного инвестирования преимущественно в малые, внешне ничем не примечательные изобретения или инновации, от которых отказывались другие, но которые в конечном счете принесли ему целое состояние. — Многие подобные вложения заканчиваются ничем, — заметила Розлин. — Да, но если случится хотя бы одно попадание, инвестор заработает кучу денег, — сказал Даниель. Рейн-Мари услышала вздох мужа и долгий выдох раздражения на сына, который не умеет держать язык за зубами. — Верно, я забыла, что вы тоже занимаетесь венчурными капиталами, — сказала Фонтен, на самом деле ничего не забывшая. Если где-то была поставлена ловушка, то Даниель непременно в нее попадался. Если ловушки не было, Даниель сам ее создавал. И попадался в нее. — И все же вы не знаете месье Плесснера? — с любезным видом спросила Фонтен. — Никогда о нем не слышал. Если у него офис в Торонто, то откуда бы я про него узнал? Есть множество людей, которые думают, что могут найти следующий «Эппл» или «Фейсбук». И некоторые находят. И тогда их жизнь меняется. А иногда теряют, подумал Гамаш, глядя на сына.