Тогда «Эрос» Версаче. Определенно нет. Тогда Ив Сен-Лоран… — Нет, эти часто встречаются, — сказала Рейн-Мари. — А я говорю об одеколоне, с которым не сталкивалась никогда прежде. — Вы уверены, что это был одеколон? — спросил он. — Может быть, вы наступили на что-то? Есть предметы с такими запахами. — Абсолютно уверена. Они продолжили. Молодой человек разбрызгивал или наносил на Рейн-Мари или вокруг нее различные запахи. Голова у Рейн-Мари кружилась все сильнее, но она не останавливалась. Наконец они дошли до конца. До безуспешного конца. Если только цель не состояла в том, чтобы обоих довести до тошноты. В таком случае это был определенно триумф. — Désolé, — сказал продавец. — Но есть еще одна вещь, с которой вы могли бы мне помочь. Пятнадцать минут спустя у дверей «Ле Бон Марше» она сунула ему в руку купюру в пятьдесят евро. Он не стал отказываться. Он чувствовал, что заслужил все до последнего евроцента. Рейн-Мари вернулась в бар «Жозефина». Тарелки Армана и Жана Ги уже унесли, но, как только она села, Жак поставил перед ней омара под майонезом. Лицо метрдотеля, обычно ничего не выражающее и уж тем более не осуждающее, исказилось гримасой. — Мадам, — сказал он и отпрянул. — Извините, Жак. Но я больше не хочу есть. Не могли бы вы упаковать это для меня навынос? — Конечно, — сказал он. Сделав глубокий вдох ртом, он наклонился и взял тарелку со стола. — Боже мой, Рейн-Мари, чем ты занималась? — спросил Арман, протирая заслезившиеся глаза. Она рассказала. — Хорошая была попытка, — сказал он, отодвинувшись от нее на несколько дюймов и жестом попросив Жака принести счет. Как можно быстрее. Жак издали махнул рукой, отметая это предложение. Их еда и напитки будут за счет заведения. Выйдя на свежий воздух и солнце бульвара Распай, Рейн-Мари и Бовуар заметили, что Арман остался внутри. Он задержался у входа — опять разглядывал мозаику на полу. Его пихали и отталкивали нетерпеливые гости. Арман же твердо стоял на своем месте и созерцал древний символ Парижа до того, как он стал Парижем. Жак сегодня процитировал латинский девиз. «Fluctuat nec mergitur». «Его бьют волны, но он не тонет». Арман видел эту мозаику на протяжении нескольких десятилетий, но только теперь осознал, что на ней, возможно, изображена сцена из шекспировской «Бури». Эта пьеса открывается сильнейшим штормом, во время которого терпит бедствие корабль. Молодой человек прыгает с палубы в воду навстречу неминуемой смерти с криком: «Ад пуст, и все дьяволы здесь». Арман поднял голову и огляделся. Прямо здесь? В отеле «Лютеция»? Глава четырнадцатая Бовуар спустился в парижское метро, чтобы попасть из центра города в район, известный как Ла-Дефанс[51], где он работал. В этом районе романтики было куда меньше, чем в его названии. Когда Бовуар узнал, что будет работать именно здесь, он воодушевился. Одно только название Ла-Дефанс вызывало в его голове детские образы рыцарей. Бесстрашные подвиги. Башни, воздвигнутые для защиты Города света. В Ла-Дефанс действительно были башни. Огромное их количество. Но они бы не выдержали удара камнем, не говоря уже о напоре армии. Они были стеклянные. В районе почти невозможно было найти дерево, трава встречалась редко. Здесь царил бетон. И стекло. Над головой нередко пролетали вертолеты, доставлявшие президентов компаний и высших менеджеров на важные собрания. Бовуар сомневался, что их ноги когда-нибудь касались земли. Это было место промышленности, финансов, невероятного богатства. Немыслимой власти. И он подозревал, что именно это они и защищали. Прибыв на место, он вышел из вагона и огляделся. Этому человеку, родившемуся и выросшему во внутреннем городе Монреаля, начинало не хватать здесь дерева. Одного. Или двух. А может быть, трех. Рейн-Мари простилась с Арманом на набережной Орфевр, но прежде передала ему бумажный пакет, приобретенный ею в «Ле Бон Марше». Она отправилась домой, чтобы принять долгий-долгий, горячий-горячий душ, а он — к старому зданию, выходящему на Сену. Тридцать шестой — под таким названием был известен этот дом, в котором когда-то размещалось кишащее людьми управление Парижской полиции. Сколько полицейских, сколько преступников входило в эту арку? Бóльшую часть подразделений перевели в более современные здания, оставили только БРИСО — бригаду расследований и специальных операций. Структуру для расследования тяжких преступлений. В этом же здании префект предпочел оставить свой главный офис. Когда Гамаш подходил к двери, завибрировал его телефон. Не успев еще поднести аппарат к уху, он услышал тревожный голос: — Что с мистером Горовицом? С ним что-то случилось? Звонила Агнес Макгилликадди. — Он жив, но его вчера вечером сбила машина. — С ним все в порядке? Он услышал в этом вопросе страх и надежду. Как может быть в порядке девяностолетний человек, сбитый вчера машиной? — Он в коме, — сказал Арман, стараясь, чтобы это прозвучало как можно мягче. Хотя он понимал, что ничто не может смягчить удар, который он сейчас нанесет восьмидесятилетней женщине, как и он, любившей Стивена. — Врачи не исключают, что он не поправится. Продолжая говорить, Арман отошел от дома 36 и по каменному склону спустился к пешеходной дорожке вдоль Сены. — Как вы это допустили? — грозно спросила миссис Макгилликадди. Арман открыл и закрыл рот, удивленный этим обвинением и пытаясь сформулировать ответ. Мог ли он предотвратить случившееся? — Мне очень жаль, — вот все, что он сумел сказать в ответ. — Я не видел машину. Миссис Макгилликадди, вы не знаете, зачем Стивен прилетел в Париж? — Встретиться с вами, конечно. И из-за предстоящих родов. Хочет быть там, чтобы поддержать вас всех. — Он здесь не только для этого. Стивен прилетел в Париж для участия в заседании совета директоров. — Нет, он этого не планировал.