Еще ниже Стивен написал: «Ужин, семья, Жювениль» и время. — Вы сказали, он собирался встретиться с кем-то за бокалом вина, прежде чем прийти на ужин, — сказал Жан Ги. — Думаете, это был Плесснер? Гамаш кивал, разглядывая страницу. — Жак? — обратился он к метрдотелю. — Oui, месье Арман? — Месье Горовиц заходил сюда вчера? — Bien sûr[45]. Заходил. Полакомиться мороженым. — Кто с ним был? — Никого, месье. Он пришел один. Я сам его обслуживал. — Вы уверены? — Абсолютно. Он к вам присоединится? Арман уставился на метрдотеля и понял, что тот ничего не знает о случившемся. Да и с чего бы ему знать? Гамаш встал и повернулся лицом к Жаку: — К несчастью, его сбила машина. У Жака отвисла челюсть. — Non, — прошептал он. — Это серьезно? Его голубые глаза, проницательные, как всегда, обученные замечать самые тонкие движения, малейшие изменения выражения на лице клиента, теперь выдавали его собственные чувства. Жак знал месье Горовица с первого своего дня службы в «Лютеции». Стакан заезжего канадца был практически первым, который он наполнил водой. Жак сильно нервничал, слишком сильно наклонил серебряный кувшин и пролил воду на скатерть. Ему тогда было всего пятнадцать, и он в ужасе уставился на пятно на скатерти, потом поднял глаза на сидящего за столом человека. Лицо клиента было спокойным, как будто ничего и не случилось. Он только улыбнулся едва заметно и кивнул, подбадривая юношу. Все было в порядке. Все остальное в первые несколько дней работы Жака было как в тумане, но канадский бизнесмен произвел впечатление. И не только своим добрым поступком. Прежде всего, своей речью, которая представляла собой смесь немецкого, английского и французского. И была малопонятна для новенького помощника официанта. Если другие клиенты были явно богаче, влиятельнее, то этот производил впечатление своей уверенностью. Он чувствовал себя здесь на своем месте. К тому же он сунул в карман начинающему официанту чаевые. Три сотни франков. Жак столько за неделю зарабатывал. В то время Стивен еще не был богат, хотя Жак не догадывался об этом. Но Стивен увидел и вознаградил в Жаке трудолюбие. Чувство ответственности за свою работу. А кроме того, Стивен Горовиц знал, какая смелость нужна, чтобы обслуживать столы, за которыми сидят трудные, даже пугающие клиенты. Смелость всегда должна вознаграждаться. Еще одно, что запомнилось Жаку, — это то, как он увидел в длинном коридоре месье Горовица, который остановился перед напольной мозаикой у входа в отель «Лютеция». Там был выложен символ отеля, являющийся одновременно древним символом Парижа. Первоначальное название Парижа — Лютеция. А его эмблема представляла собой корабль, застигнутый штормом в море. Этот символ и был выложен на полу при входе в отель. Месье Горовиц повернулся к юному Жаку и сказал: «Fluctuat nec mergitur»[46]. Каждый парижский школьник знал, что это значит. Таким был девиз древнего поселения Лютеция. И Парижа. «Напоминает мне о „Буре“», — сказал месье Горовиц, кивком показывая на мозаику. Жак оглядел тихий коридор. Трудно было найти место, менее напоминающее бурю. «„Мы созданы из вещества того же, что наши сны“[47], — процитировал Шекспира месье Горовиц. Он перевел взгляд своих кристально чистых голубых глаз на недоумевающего парнишку. — А иногда из кошмаров, верно, молодой человек? — Он огляделся. — Кто знает, где мы столкнемся с дьяволом?» «Oui, monsieur», — ответил Жак, хотя он понятия не имел, о чем говорит этот человек. Их разговор состоялся почти пятьдесят лет назад. И теперь перед ним стоял молодой Арман — Жак про себя именно так думал об этом человеке. И молодой Арман принес ему новости. Жак был вовсе не глуп. Месье Горовиц находился в более чем почтенном возрасте. Он становился все слабее. Жак знал, что однажды получит плохие новости. Но то, что они будут такими плохими, даже не представлял. — Он в больнице Отель-Дьё. Его сбила машина и скрылась. «Не нужно сообщать подробности», — подумал Гамаш. — Merde[48], — прошептал Жак. — Désolé, — быстро добавил он, потрясенный тем, что произнес бранное слово при клиенте. Он бы немедля уволил официанта, который позволил бы себе подобное. — Вы правы, — сказал Арман. — Настоящее merde. Мы пытаемся разобраться, где он был вчера и с кем встречался. — Понятно. Понятно ли было Жаку на самом деле, Арман не знал. На лицо метрдотеля вернулась профессиональная маска. — Он пришел сюда в три тридцать и заказал свое обычное мороженое с мятой. Арман чуть не улыбнулся: — С горячей карамелью? — Конечно. В три тридцать, подумал Арман. Именно в это время он и привел сюда Стивена из сада Родена. Все совпадает. Он сидел здесь один, ел свое мороженое. И?.. Ждал ли он кого-то? Может быть, месье Плесснера? А тот, может быть, уже лежал мертвый по другую сторону улицы? Арман услышал, как Жан Ги разговаривает по телефону с Изабель Лакост в управлении Квебекской полиции в Монреале. Он просил ее разузнать что удастся об Александре Френсисе Плесснере. — Oui, канадский гражданин, вероятно, живет в Торонто. — Месье Горовиц встречался здесь с кем-нибудь в последние десять дней? — спросил Гамаш у Жака. — Десять дней? Я думал, что он только-только прибыл. Арман показал фотографию на своем телефоне: — Вам этот человек не знаком? Это был снимок лица Плесснера крупным планом. Казалось, что он спит. Если не считать неестественной бледности. — Он мертв? Судя по его виду, он мертв. — Пожалуйста, скажите мне, был ли он здесь недавно или вообще когда-нибудь. Вы его узнаете? — Нет. Арман кивнул: — Bon. Merci, Жак. Ах да, в какое время Стивен ушел вчера отсюда? — Я бы сказал, в начале пятого. — К нам он пришел в восемь, — заметил Жан Ги. — Где находился четыре часа — непонятно. — Пока непонятно, — уточнил Арман.