– Да как вы смеете? Как можете насмехаться над смертью моей дочери? Застигнутая врасплох, женщина отшатывается назад. Ее огромная сумочка падает на пол между нами. Серенити встает на колени и начинает собирать рассыпавшиеся вещи. – Что вы, да я никогда себе такого не позволяю, – оправдывается она. – Я пришла сказать, как сильно Дженна вас любила. Видите ли, Элис, она не понимала, что умерла. Думала, будто это вы ее бросили. То, что вытворяет эта шарлатанка, смертельно опасно. Я ученый и понимаю: эта женщина несет невообразимую чушь, однако ее слова сеют хаос в моем сердце. – Зачем вы пришли? – с горечью спрашиваю я. – За деньгами? – Я видела вашу дочь, – не унимается незваная гостья, – говорила с ней, трогала ее. Я не знала, что Дженна была призраком, принимала ее за обычную девочку-подростка. Смотрела, как она ест, смеется, ездит на велосипеде, проверяет голосовые сообщения на своем мобильнике. Она выглядела для меня такой же реальной, как вы сейчас. – Но почему вы? – слышу я свой голос. – Почему она пришла именно к вам? – Думаю, я была одной из немногих, кто ее замечал. Вообще-то, призраки повсюду вокруг нас: разговаривают друг с другом, регистрируются в отелях, едят в «Макдоналдсах», занимаются обычными делами, как мы с вами, но видят их только люди, способные отставить неверие в сторону. Например, маленькие дети. Пациенты психиатрических больниц. И экстрасенсы. – Серенити медлит. – Думаю, Дженна пришла ко мне, потому что я могла ее услышать. Но осталась, наверное, из-за того, что надеялась, что я помогу ей найти вас. Я плачу. Зрение туманится. – Уходите. Уходите, прошу вас. Серенити встает, собирается что-то сказать, но потом меняет решение, просто наклоняет голову и уходит по коридору. Взглянув на пол, я вижу какой-то маленький предмет, выпавший из ее сумочки, да так и оставшийся не поднятым. Надо закрыть дверь, вернуться в комнату. Но вместо этого я сажусь на корточки и беру его – маленького слоника, сложенного из долларовой купюры. – Откуда у вас это? – шепчу я. Серенити останавливается. Оборачивается посмотреть, о чем я говорю. – От вашей дочери. Девяносто восемь процентов научных данных измеряются количественно. Вы можете вести исследование до полного изнеможения; можете учитывать повторяющиеся способы поведения, случаи самоизоляции или агрессии, пока у вас не потемнеет в глазах; вы можете ссылаться на эти сведения как на индикаторы травмы. Но вы никогда не сумеете понять, что заставило слониху оставить любимую автомобильную покрышку на могиле лучшей подруги или что побуждает мать в конце концов отойти от мертвого детеныша. Это те два процента, которые невозможно измерить или объяснить с научной точки зрения, что никоим образом не отменяет существования подобных явлений. – Что еще говорила Дженна? – спрашиваю я. Серенити медленно делает шаг ко мне: – Много всего. Рассказывала, как вы работали в Ботсване. И что у вас с ней были одинаковые розовые кроссовки. Как вы брали ее с собой в вольеры со слонами и как злился из-за этого ее отец. Как она не переставала искать вас. – Понятно, – киваю я, закрывая глаза. – А не говорила ли она вам, что я убийца? Когда мы с Гидеоном добрались до нашего коттеджа, дверь в него была широко открыта, а Дженны внутри не оказалось. Я так перепугалась, что не могла дышать, не могла думать. Побежала в кабинет к Томасу, надеясь, что, может быть, девочка с ним. Но Томас сидел за столом в одиночестве, положив голову на руки, рядом – конфетти рассыпанных таблеток и полупустая бутылка виски. Но облегчение оттого, что он отключился не на глазах у Дженны, быстро прошло, как только я сообразила, что понятия не имею, где может быть моя дочь. Как и в прошлый раз, она проснулась, а меня нет. Ее ночной кошмар постепенно становился моим. В отличие от меня, Гидеон не утратил способности рассуждать здраво. Он попытался вызвать по рации Невви, которая совершала вечерний обход, но та не ответила, и тогда мы разделились и начали поиски. Это было просто какое-то дежавю: все происходило точь-в-точь как в прошлый раз, когда Дженна пропала; поэтому я не удивилась, увидев Невви за забором вольера с африканскими слонами. – Малышка с тобой? – крикнула я. Было темно, луну то и дело затмевали облака, и картина, которую мне удавалось разглядеть, мерцала серебристым светом и меняла очертания, как в старом фильме, когда кадры накладываются друг на друга. Но я заметила, что Невви замерла, услышав меня, а ее рот исказился улыбкой, кривой, как сабля. – Каково это – потерять свою дочь? – спросила она. Я принялась дико оглядываться, но темнота вокруг стояла такая, что дальше нескольких футов все равно ничего не увидишь. – Дженна! – крикнула я, однако никто не отозвался. Тогда я схватила Невви: – А ну говори, что ты с ней сделала? – Я пыталась вытрясти из нее ответ, а она только улыбалась и улыбалась. Невви была сильной, но я сдавила ее горло руками и заорала: – Отвечай! Она разинула рот, запрокинула голову назад. Если даже днем ходить по вольерам было опасно из-за ям, которые выкапывали слоны для сбора воды, то ночью это место становилось настоящим минным полем. Однако меня это не волновало. Мне нужен был ответ. Мы качнулись вперед, потом назад. И вдруг я споткнулась. На земле лежало маленькое окровавленное тельце Дженны. Разрывающееся сердце издает отвратительный, сочно шмякающий звук. А потом боль льется из него водопадом. «Каково это – потерять дочь?» Меня обуяла ярость, захлестнула, подхватила, и я кинулась на Невви с воплем: «Что ты натворила?!» – думая про себя: «Нет, это я сама во всем виновата». Невви отчаянно боролась за жизнь, а я мстила за смерть своего ребенка. Но потом мы полетели в старую яму с водой. Я пыталась ухватиться за Невви, за что-нибудь, прежде чем свет померк. Что было дальше, не помню, хотя, Богу известно, каждый день в течение последних десяти лет я пыталась вытащить это из памяти. Когда очнулась, все еще было темно, в голове гудело. Кровь текла по лицу и сзади по шее. Я вылезла из ямы. Но голова так сильно кружилась, что на ноги подняться я не смогла, а потому огляделась, стоя на карачках. Невви смотрела на меня пустым взглядом, лежа на земле. Череп ее был расколот. А тело моей девочки, оно пропало. Я вскрикнула, попятилась, отчаянно затрясла головой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение – здесь ведь только что была Дженна! Кое-как встав на ноги, я кинулась прочь. Я бежала, потому что за одну ночь дважды потеряла свою дочь. Бежала, потому что не помнила, я ли убила Невви Руэль. Бежала, пока весь мир не перевернулся вверх тормашками, а потом очнулась уже в больнице. – Медсестра сказала мне, что Невви мертва, а Дженна пропала, – объясняю я Серенити, сидящей на вращающемся стуле, сама же я пристроилась на краешке кровати. – Что мне было делать? Я видела тело своей дочери, но никому не могла сказать об этом, ведь тогда стало бы ясно, что это я убила Невви, и меня бы арестовали. Я думала, может, это Гидеон нашел Дженну и унес ее куда-то, но тогда он тоже наверняка видел, кто лишил жизни его тещу, и, вполне возможно, уже заявил об этом в полицию. – Но вы не убивали Невви, – уверяет меня Серенити. – Ее затоптал слон. – Видимо, это было уже потом. – Невви могла упасть, как вы, и удариться головой. И даже если бы это вы были виноваты в ее смерти, полиция наверняка отнеслась бы к ситуации с пониманием. – Ага, пока не узнали бы, что я спала с Гидеоном. Можно, конечно, было попытаться это скрыть, но, боюсь, получилось бы только хуже. – Я опускаю глаза. – В общем, я запаниковала. Понимаю, в этой ситуации убегать было глупо, но тем не менее я это сделала. Мне хотелось просто прочистить мозги, обдумать, как лучше поступить. В тот момент я поняла, что была жуткой эгоисткой, а расплачиваться за все пришлось другим: Грейс, Гидеону, Томасу, Дженне. Мама? Я гляжу мимо Серенити Джонс в зеркало над столом. Но вместо розовой прически вижу смутное отражение небрежно заплетенной рыжей косы. Мама, это я. У меня перехватывает дыхание. – Дженна? Голос ее радостно повышается. Я знала. Знала, что ты жива. До чего же это тяжело, хотя и прошло уже целых десять лет. – А я знала, что ты – нет, – шепчу я в ответ. Почему ты уехала? Мои глаза наполняются слезами. – В ту ночь я видела тебя… лежащей на земле. Я точно знала, что ты умерла. А иначе никогда, никогда не бросила бы тебя. Искала бы всю жизнь. Но, увы, было слишком поздно. Я не смогла уберечь тебя, поэтому попыталась спастись сама. А я думала, ты меня не любишь. – Я любила тебя. – Хватаю ртом воздух. – И очень сильно любила. Но видимо, как-то… неправильно, неумело. Изображение в зеркале постепенно проявляется. Я вижу топ, маленькие золотые сережки в ушах. Разворачиваю стул таким образом, чтобы Серенити тоже смотрела в зеркало.