– А что, вполне возможно, что в словах Дженны есть определенный смысл. Элис Одна из причин, почему дети не могут вспомнить события, происходившие с ними, когда они были совсем маленькими, состоит в том, что малыши не владеют языком для их описания. До определенного момента голосовые связки у них недостаточно развиты, а потому дети используют гортань только в экстренных случаях. На самом деле у малышей существует защитный механизм, напрямую соединяющий миндалевидное тело головного мозга с гортанью: так что в критических ситуациях дети моментально заливаются ревом. Плач младенца – это такой универсальный звук, что, согласно проведенным исследованиям, практически каждый человек, даже юноша-первокурсник, у которого нет опыта общения с грудными детьми, услышав его, попытается оказать помощь. По мере роста ребенка гортань его развивается, и постепенно он становится способным к речи. У малышей старше двух или трех лет меняется даже сам звук плача, и, когда это происходит, окружающие не только демонстрируют меньшую отзывчивость, но и реагируют на детский рев с раздражением. По этой причине дети учатся пользоваться словами, ведь теперь для них это единственный способ привлечь к себе внимание. Но что происходит с этим изначальным отростком – нервом, который идет от миндалевидного тела к гортани? Вообще-то… ничего. Хотя голосовые связки разрастаются вокруг него, словно бурьян, он остается на своем месте и в дальнейшем используется крайне редко. Не задействуется до тех пор, пока в летнем лагере кто-нибудь не выпрыгнет из-под вашей койки посреди ночи. Или, допустим, вы вдруг не наткнетесь на енота, который прошмыгнет у вас под ногами в темном переулке. То есть это происходит в моменты, полные животного ужаса. Когда это случается, звучит сигнал тревоги. И вы издаете звук, который не сможете повторить, если попытаетесь закричать так намеренно. Серенити Раньше, в период моего расцвета в качестве экстрасенса, если мне нужно было пообщаться с каким-то конкретным умершим человеком, я полагалась на Десмонда и Люсинду, своих духов-проводников. Я считала их кем-то вроде секретарей, операторов на телефонной линии, которые переключали звонки на мой кабинет. Это значительно удобнее и эффективнее, чем держать дом открытым и разбираться с ордами посетителей в поисках человека, с которым необходимо поговорить. Последний вариант называется связью по открытым каналам: вы вешаете вывеску, открываетесь для делового общения и собираетесь с силами. Это немного напоминает пресс-конференцию, когда журналисты наперебой выкрикивают вопросы. Для медиума такое «общение» превращается в ад. Но, полагаю, гораздо хуже, когда ты выставляешь антенну приемника, однако вообще никто не желает выходить с тобой на связь. Я прошу Дженну найти для меня место, которое, по ее мнению, было особенным для Элис. Поэтому мы втроем снова едем в заповедник, идем туда, где растет огромный дуб, распростерший над полянкой с фиолетовыми грибами мощные ветви, похожие на руки титана. – Я иногда гуляю здесь, – говорит Дженна, – а раньше меня сюда приносила мама. Благодаря этим грибам, похожим на маленький волшебный ковер, место выглядит каким-то сказочным. – Почему они растут только здесь? – спрашиваю я. – Я не знаю, – качает головой Дженна. – Судя по маминым дневникам, здесь похоронили слоненка Мауры. – Может быть, таким образом природа хранит память о нем, – высказываю я предположение. – Скорее, тут просто в почве больше нитратов, – бурчит Верджил. Я бросаю на него сердитый взгляд: – Не нужно скепсиса. Духи могут это почувствовать. Верджил выглядит так, будто пришел на прием к стоматологу и ему сейчас будут сверлить зубы. – Может, мне лучше погулять где-нибудь? – Он машет рукой в сторону. – Нет, останься, ты нам тоже нужен, – отвечаю я. – Просто помалкивай, чтобы не портить энергетику. Мы все трое садимся на землю. Дженна сильно нервничает, у Верджила весьма недовольный вид, а я… честно говоря, я в отчаянии. Закрываю глаза и взываю к высшим силам: «Я никогда больше не попрошу вернуть мне Дар, если вы сегодня позволите мне помочь этой девочке». Может быть, Дженна права, и ее мать все это время пыталась связаться именно с ней, но ведь до сих пор девочка не желала мириться с тем фактом, что Элис мертва. Теперь она наконец готова ее выслушать. – Ну что? – шепчет Дженна. – Может, нам взяться за руки? Я привыкла, что клиенты постоянно спрашивали, как им лучше сказать своим любимым, что они скучают по ним? «Просто скажите», – отвечала я. Больше действительно ничего не нужно. То же самое я прошу сделать Дженну: – Объясни маме, почему ты хочешь с ней поговорить. – Разве это не ясно? – Мне ясно, а ей, может быть, и нет. – Ну-у. – Дженна сглатывает. – Мама! Не знаю, можно ли скучать по тому, кого едва помнишь, но я очень по тебе тоскую. Раньше я придумывала разные истории о том, почему ты не можешь ко мне вернуться. Тебя захватили пираты, и тебе приходится плавать по Карибскому морю в поисках золота, но каждую ночь ты смотришь на звезды и думаешь: «По крайней мере, Дженна тоже их видит». Или ты потеряла память и изо дня в день ищешь ключи к своему прошлому, маленькие стрелочки, которые укажут путь ко мне. Или тебя отправили в качестве спецагента за границу с секретным заданием, и ты не можешь никому открыться, чтобы не разрушить легенду, а когда наконец вернешься домой, будут развеваться флаги и тебя станут радостно приветствовать целые толпы людей, а я увижу тебя настоящей героиней. Учителя английского говорили, что у меня богатое воображение, но они не понимали: это не фантазии. Придуманные истории были настолько реальными, что иногда мне становилось физически больно: так колет в боку после слишком быстрого бега или ломит кости при простуде. Но похоже, ты просто не могла вернуться ко мне. Вот поэтому я сейчас и пытаюсь связаться с тобой. Я смотрю на девочку: – Хочешь еще что-нибудь добавить? Дженна глубоко вдыхает: – Нет. Что заставит Элис Меткалф, где бы она ни была, остановиться и послушать? Иногда, если очень просишь, Вселенная дает вам подсказку. Я наконец понимаю, что необходимо сделать. – Дженна! – изумленно ахаю я. – Ты видишь ее? Девочка вертит головой: – Где? – Вон там, – указываю я. – Я ничего не вижу, – удрученно произносит она, и чувствуется, что бедняжка вот-вот заплачет. – Ну же, ты должна сосредоточиться… Даже Верджил тянется вперед и прищуривается. – Я не могу… – Значит, плохо стараешься! – резко бросаю я. – Она становится ярче, Дженна! Этот свет, он поглощает ее. Она покидает этот мир. Ну же, это твой последний шанс. Что может привлечь внимание матери? Плач ее ребенка. – Мама-а-а! – кричит Дженна, потом ее голос переходит в хрип, и она падает на эту полянку с фиолетовыми грибами. – Мама ушла, да? – в полном отчаянии всхлипывает Дженна. – Она и правда ушла? Я на карачках подползаю к ней и обнимаю за плечи, думая, как лучше объяснить девочке, что на самом деле не видела никакой Элис, что солгала, стремясь вынудить ее излить сердце в этом крике. Верджил хмуро встает и бормочет: – Я так и знал, что все это полнейшая чушь. – Что это? – спрашиваю я и морщусь. Какая-то невидимая острая штуковина, спрятавшаяся под шляпками грибов, больно впилась мне в икру. Я тяну руку, роюсь в земле и вытаскиваю зуб. Элис Все это время я повторяла, что слоны обладают сверхъестественной способностью справляться с переживаниями, вызванными смертью близких, не позволяя скорби покалечить себя. Но есть и исключения. Так, в Замбии была одна слониха-девочка, осиротевшая из-за браконьеров. Она прибилась к группе молодых слонов. В человеческом обществе мальчики-подростки в качестве приветствия хлопают друг друга по плечу, а девочки обнимаются; точно так же и поведение этих молодых слонов сильно отличалось от того, к чему привыкла юная слониха. Они терпели ее присутствие рядом, потому что могли с ней спариваться, – как Энибади в «Вестсайдской истории», – но по большому счету не хотели видеть самку рядом. Она родила слоненка, когда ей было всего десять лет, и, поскольку у нее не было ни матери, которая могла бы ее направлять, ни опыта всеобщего материнства в стаде, она обращалась с детенышем так же, как обходились остальные с ней самой. Когда малыш засыпал, она вставала и куда-нибудь уходила. Слоненок пробуждался и начинал реветь, призывая мать, но она не обращала внимания на его крики. Для сравнения: в нормальном стаде, если малыш закричит, по крайней мере три слонихи устремляются к нему, чтобы погладить его и проверить, что случилось. В дикой природе самка получает опыт всеобщего материнства задолго до того, как родит своего собственного детеныша. У нее есть пятнадцать лет практики в качестве старшей сестры по отношению ко всем родившимся в стаде слонятам. Я видела, как эти малыши подходят к молодым самкам, чтобы пососать их и успокоиться, хотя молока у тех еще нет, да и молочные железы пока не развились. Слонихи же гордо выставляли вперед ногу, как делали их матери и тетки, и изображали из себя кормящих мам. Слониха может вести себя как мать, не неся реальной ответственности за малыша, пока сама не будет готова к материнству. Но если у молодой самки нет семьи, где ее научили бы, как растить детеныша, дело может обернуться совсем плохо. Когда я работала в Пиланесберге, там тоже произошло нечто похожее. Молодые слоны, которых насильно перевезли на другое место, стали нападать на машины и даже убили одного туриста. И только после того как в заповеднике было найдено больше сорока мертвых белых носорогов, мы наконец поняли, что на них нападали эти молодые слоны-недоросли; прежде нам подобное и в голову не приходило – настолько эта их агрессия выходила за рамки нормы. Что является общим знаменателем для странного поведения группы воинственных молодых слонов и юной слонихи, которая не заботилась о своем детеныше? Ответ очевиден: недостаток родительского внимания. Но единственная ли это проблема? Нет. Все эти слоны видели, как во время охоты или в процессе выбраковки убивали их родичей. Феномен скорби, который я изучала в дикой природе, например когда стадо теряло старую самку-матриарха, необходимо отделять от скорби, возникающей вследствие наблюдения за насильственной смертью члена семьи, потому что в отдаленной перспективе последствия этих травмирующих ситуаций разительно отличаются. После естественной смерти стадо побуждает горюющего слона вернуться к нормальной жизни. После массового убийства животных людьми уже по определению не остается никакого стада, члены которого могли бы оказать поддержку своему собрату. До определенного момента сообщество исследователей животных не желало признавать, что на поведение слонов может влиять травма, полученная в результате наблюдения за убийством соплеменников. Я думаю, протесты в данном случае не имели под собой научного обоснования, а причиной был элементарный стыд – все-таки именно мы, люди, виновны в этом насилии. А потому при изучении феномена скорби у слонов очень важно помнить: смерть – естественна, а убийство – нет.