– Виктор, как это мило с твоей стороны. Мы никогда не знаем, какую практическую пользу приносят реальным людям исследования, которые делаем в лаборатории. – Она лучисто улыбается Дженне. – Ты, наверное, очень рада, что твоя мама нашлась? – О, я не… – начинает Серенити, а Дженна одновременно с ней произносит: – Гм, не совсем. – На самом деле, – берусь я объяснить ситуацию, – мы пока не нашли маму Дженны. Серенити помогает мне в этом деле. Она… экстрасенс. Талула прямым курсом устремляется к Серенити: – О, экстрасенс? Знаете, у меня была тетя. Она всю жизнь обещала, что ее бриллиантовые сережки перейдут мне. А потом умерла, не оставив завещания, и, представьте, эти серьги бесследно исчезли. Я хотела бы знать, которая из моих подлых кузин сперла их. – Обязательно сообщу вам, если что-нибудь выясню, – бормочет Серенити. Я достаю бумажный пакет, который принес с собой: – Хочу вновь попросить тебя об одолжении, Лулу. Она вскидывает бровь: – По моим подсчетам, ты еще не расплатился за предыдущую услугу. – Я обещаю, что в долгу не останусь, – обворожительно улыбаюсь я и играю ямочками на щеках. – Отблагодарю тебя по полной, как только разберусь с этим делом. – Да ты никак пытаешься меня подкупить, чтобы твой анализ оказался первым в очереди? Предлагаешь мне взятку? – Не взятку, а подарок, – отчаянно флиртую я. – Ты ведь любишь подарки? – Ты знаешь, что я люблю… – вовсю кокетничает Талула. Приходится еще некоторое время поддерживать игру, а потом я наконец вытряхиваю на стерильный стол содержимое бумажного пакета. – Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула вот на это. Рубашка грязная, рваная, почти черная. Талула приносит из кабинета ватную палочку, смачивает ее, трет ткань. Ватный кончик становится розовато-коричневым. – Прошло десять лет, – говорю я. – Не знаю, пригодно ли это вообще для идентификации. Но очень надеюсь, что ты скажешь мне, есть ли тут хоть какое-то сходство с образцом ДНК, который брали у Дженны. – Я достаю из кармана конверт с ногтем. – И здесь тоже. Если интуиция меня не обманывает, в одном случае сходство будет, а в другом нет. Дженна стоит по другую сторону металлического стола. Пальцами одной руки она прикасается к рубашке, а другой трогает свою сонную артерию, прощупывая пульс. – Меня сейчас вырвет, – бормочет она и выбегает из комнаты. – Я пойду с ней, – говорит Серенити. – Нет, позволь мне, – останавливаю ее я. Я нахожу Дженну у кирпичной стены позади здания, где мы с ней весело смеялись после прошлого визита в лабораторию. Только теперь она хрипло дышит, лицо завешено волосами, а щеки пылают. Я подхожу сзади и кладу руку ей на талию. Дженна вытирает рот рукавом. – Вы, когда были в моем возрасте, болели гриппом? – Еще бы. Конечно болел. – Я тоже. Поднялась температура, и я не пошла в школу. Но бабушку вызвали на работу. Так что рядом не было никого, кто причесал бы мне волосы, принес мокрое полотенце, налил морса и так далее. – Она смотрит на меня. – А было бы так приятно поболеть в окружении родных, понимаете? Но моя мама, вероятно, мертва, причем убил ее не кто иной, как отец. Она обессиленно съезжает вниз по стене, я сажусь рядом с ней и говорю: – Это пока точно не известно. Дженна поворачивает ко мне голову: – Что вы имеете в виду? – Ты первая сказала, что твоя мать не убийца. Что волос на трупе доказывает, что она как-то контактировала с Невви на месте, где ту затоптали. – Но вы же говорили, что видели Невви в Теннесси, живую. – Видел. Ну и что? Да, произошла путаница, и погибшую женщину звали иначе. Но это не означает, что Невви никак не причастна к делу. Вот почему я попросил Лулу проверить ноготь. Допустим, окажется, что кровь принадлежит твоей матери, а ноготь – нет. Это значит, что кто-то боролся с ней, перед тем как она умерла. Может быть, ситуация просто вышла из-под контроля, – объясняю я. – Но с какой стати Невви драться с моей мамой? – А с такой, – отвечаю я, – что не один твой отец мог расстроиться, узнав, что у нее будет ребенок от Гидеона. – Это общеизвестный факт, – произносит Серенити, – нет на земле силы более разрушительной, чем месть матери, потерявшей ребенка. Официантка, которая как раз подошла, чтобы подлить кофе, бросает на нее странный взгляд. – Тебе нужно вышить это на подушке, – говорю я. Мы сидим в столовой на улице, где расположена моя контора. Я не думал, что Дженна захочет есть, после того как ее вырвало, но, к моему удивлению, девочка жадно набрасывается на еду. Она слопала целую тарелку блинчиков, да еще и половину моей порции схомячила. – А сколько времени в лаборатории будут делать анализы? – спрашивает Серенити. – Понятия не имею. Но я предупредил Лулу, что это суперсрочно. – И все равно я не понимаю, почему Гидеон ввел полицию в заблуждение, – говорит Серенити. – Не мог же он не узнать Элис, когда нашел ее. – А мне кажется, все просто. Ведь в этом случае он автоматически стал бы подозреваемым. Вот Картрайт и решил, так сказать, совершить рокировку, поменять двух женщин местами. Невви отвезли в больницу, и она, едва придя в себя, сбежала оттуда, опасаясь, что ее арестуют за убийство. Уверен. Именно так все и было. Серенити качает головой: – Знаешь, если тебя утомит карьера частного сыщика, можешь сменить профессию. Из тебя получится неплохой экстрасенс. Теперь уже и другие посетители столовой начинают подозрительно коситься на нас. Полагаю, здесь принято говорить о погоде или бейсболе, но не о расследовании убийства и не о ясновидении. Подходит та же официантка: – Если вы уже поели, освободите, пожалуйста, столик, а то людям сесть некуда. Вранье. Столовка наполовину пуста. Я начинаю было возражать, но Серенити машет рукой. – Черт с ними! – говорит она, достает из кармана двадцатидолларовую купюру – достаточно, чтобы расплатиться по счету и оставить три цента на чай, – и швыряет ее на стол, после чего быстро выходит на улицу. – Серенити! – Дженна все время молчала, и я почти забыл о ней. – Вы сказали про Верджила, что он может стать неплохим экстрасенсом. А как насчет меня? Ясновидящая улыбается: – Милая, я уже говорила, что у тебя, вероятно, большой потенциал, ты просто себя недооцениваешь. – Вы меня научите? Серенити смотрит на меня, потом переводит взгляд на Дженну. – Чему? – Быть экстрасенсом? – Дорогуша, это так не делается… – А как это делается? – не отстает Дженна. – Вы и сами не знаете, верно? У вас уже давно ничего не получается. Так, может, попробовать себя в новом амплуа не такая уж и плохая идея? – Девочка поворачивается ко мне. – Я знаю, вам нужны факты, цифры и улики, которые можно потрогать. Но вы же сами признавались, что порой десять раз смотрите на одну и ту же вещь, но ничего не замечаете. А потом взглянете в одиннадцатый, и все вдруг становится ясно как день. Бумажник, подвеска, даже испачканная кровью рубашка – все это ждало целых десять лет. – Тут Дженна переводит взгляд на Серенити. – Помните, вчера ночью я сказала, что вы неспроста оказывались в нужное время в нужном месте? Но я ведь тоже там была, когда мы натыкались на эти предметы. А вдруг все эти знаки свыше предназначались не вам, а мне? Что, если вы не слышите мою маму, потому что она хочет говорить именно со мной? – Дженна, – мягко отвечает Серенити, – но получится полная ерунда: это все равно как слепой ведет слепого. – Но попробовать-то можно. Что вы теряете? – Она издает раздраженный смешок. – Может быть, самоуважение? Или душевное равновесие? – Дженна упорно гнет свою линию. – Или, может, вы боитесь лишиться доверия клиентки? – добавляет она. Серенити поверх головы девочки бросает на меня отчаянный взгляд, умоляя остановить ее. Но я на стороне Дженны. Я понимаю, зачем это ей нужно: в противном случае круг не будет завершен, получится переплетение нескольких линий, а линии имеют обыкновение уводить вас совсем не туда, куда вы собирались идти. Связать концы с концами критически важно. Именно поэтому, когда полицейские сообщают родителям, что их ребенок только что попал в аварию, те хотят знать, что и как произошло – был на дороге гололед или машина резко свернула, чтобы избежать столкновения с фурой. Им нужны детали последних мгновений, поскольку это единственное, что у них останется до конца дней. Вот почему мне нужно было сказать Лулу, что я не хочу больше с ней встречаться, ведь пока я этого не сделаю, в двери надежды всегда будет оставаться щелочка, куда она сможет просочиться. И недаром мысли об Элис Меткалф не давали мне покоя все эти десять лет. Я из тех парней, которые никогда не выключают видюшник на середине, какой бы дрянной фильм ни попался. Я жульничаю и всегда заглядываю в конец книги на случай, если вдруг внезапно умру, не успев дочитать. Я не хочу потом вечно пребывать в неведении и мучиться вопросом: что же там было дальше? Все это довольно занятно, потому как означает, что я, Верджил Стэнхоуп, заядлый скептик и убежденный материалист, должен верить – хотя бы совсем чуть-чуть – в ту метафизическую чепуху, которую несет Серенити Джонс. Так или иначе, я пожимаю плечами и говорю ей: