– Что ты делаешь?! – кричу я в отчаянии. Бабушка сгребает с моего стола стопку маминых дневников: – Это для твоего же блага, Дженна. На глазах появляются слезы. – Они не твои. Больно видеть, как она забирает все, что у меня осталось от мамы. Она словно бы сдирает с меня кожу, и я остаюсь голой и открытой всем ветрам. – Но и не твои тоже, – парирует бабушка. – Это не твои исследования и не твоя история. Ну надо же было додуматься – отправиться в Теннесси! Дженна, все зашло слишком далеко. Тебе пора отпустить прошлое и начать жить собственной жизнью. – Ненавижу тебя! – кричу я. Но бабушка уже идет к двери. На пороге она останавливается и говорит: – Ты все ищешь свою семью, Дженна. Но она всегда была у тебя под носом. Когда бабуля уходит, я хватаю со стола степлер и запускаю им в дверь. Потом сажусь, утирая нос тыльной стороной ладони, и начинаю разрабатывать план, как вызволить шарф и снова сшить его, как вернуть дневники. Но правда в том, что мамы у меня нет. И никогда не будет. Мне не дано переписать историю, надо лишь тупо брести к ее окончанию. На экране ноутбука – страница, посвященная исчезновению моей матери; там полно подробностей, которые уже больше ничего не значат. Я кликаю по меню с настройками сайта NamUs и одним щелчком удаляю эту страницу. Одна из первых вещей, которым научила меня бабушка, когда я была маленькой, – это как выбраться из дома во время пожара. В каждой спальне есть пожарная лестница, установленная под окном на всякий случай. Я четко усвоила: если вдруг почувствую запах дыма, потрогаю дверь и она окажется горячей, нужно поскорее открыть окно, приладить подвесную лестницу и спуститься вниз по стене в безопасное место. Не важно, что в трехлетнем возрасте я не могла поднять эту лестницу, а тем более открыть створку окна. Я знала, в каком порядке нужно действовать; предполагалась, что этого достаточно для предотвращения любой грозившей мне опасности. К счастью, пожаров в нашем доме не было. А старая пыльная лестница так и торчала под окном в моей спальне – служила полкой для книг, подставкой для обуви, столиком для рюкзака, но средством побега – никогда. Вплоть до сегодняшнего дня. На этот раз я оставляю бабуле записку: Я обязательно остановлюсь, обещаю! Но ты должна дать мне последний шанс попрощаться. Вернусь завтра к ужину. Открываю окно и вешаю на крюки лесенку. Она не выглядит особенно прочной. Вдруг не выдержит мой вес? Вот было бы смешно – упасть и разбиться насмерть, пытаясь спастись из горящего дома. Лестница позволяет мне спуститься только на покатую крышу гаража, что на самом деле ничего не дает. Но к этому моменту я уже чувствую себя мастером побегов, а потому осторожно свешиваю ноги через край, цепляюсь пальцами за водосточный желоб. До земли остается всего каких-нибудь пять футов. Велосипед стоит там, где я его оставила, – прислонен к перилам крыльца. Я вскакиваю на него и кручу педали. Ехать посреди ночи на велике совсем не то же самое, что днем. Я лечу, как ветер, чувствую себя невидимкой. Дороги мокрые, потому что прошел дождь, и асфальт сверкает везде, где не оставили след шины моего велосипеда. Задние фары машин, уменьшающиеся на ходу, напоминают бенгальские огни, с которыми я забавлялась в День независимости: сияние хвостом тянется в темноте за рукой, можно написать светом алфавит. Дорогу распознаю наугад – дорожных знаков не разглядеть – и, сама не заметив как, оказываюсь в центре Буна, возле бара под квартирой Серенити. Тут в разгаре вечеринка. Девушки в платьях в облипку виснут на мускулистых руках байкеров; к кирпичной стене прислонились несколько тощих парней – вышли на улицу перекурить, проветриться, прежде чем бухать дальше. Грохот из музыкального автомата наполняет улицу. Слышу, как кто-то настойчиво требует: – Пей! А ну пей, кому говорят! – Эй, малышка, – пьяным голосом окликает меня один из парней. – Купить тебе выпивку? – Мне всего тринадцать, – отвечаю я. – Я Рауль, а тебя как зовут? – не отстает он. Пригнув голову, прохожу мимо него, затаскиваю велик в дом Серенити. Снова волоку его вверх по лестнице, в вестибюль перед квартирой гадалки, на этот раз помня про столик. Уже заношу руку, чтобы тихо постучать – все-таки два часа ночи, – но не успеваю, потому что дверь распахивается. – Тоже не спится, дорогая? – спрашивает Серенити. – Откуда вы узнали, что я здесь? – Ну, скажем так: ты не паришь над лестницей, как фея, когда тащишь за собой этот чертов драндулет. Она отстраняется и пропускает меня в квартиру. Все здесь выглядит так же, как и в тот раз, когда я впервые пришла сюда. Когда я еще верила, что больше всего на свете хочу найти свою мать. – Я удивлена, как это бабушка разрешила тебе поехать ко мне так поздно, – говорит Серенити. – Я не оставила ей выбора. – Я опускаюсь на диван, хозяйка садится напротив. – Ох, до чего же мне тошно! Она не притворяется, что не поняла меня. – Погоди пока делать окончательные выводы. Верджил полагает, что… – К черту Верджила! – перебиваю я. – Что бы он там ни считал, маму это все равно не оживит. Сами прикиньте. Если ваш муж узнает, что вы ждете ребенка от другого, он вряд ли устроит по этому поводу праздник. Поверьте, я пыталась вызвать в себе ненависть к отцу, но не смогла: в сердце у меня только жалость и тупая боль. Если это отец убил маму, не думаю, что его привлекут к суду. Он уже и так в психушке; никакая тюрьма не станет более страшным наказанием, чем узилище его собственного разума. А это означает, что бабуля права: она единственный близкий человек, который у меня остался. Я знаю, что винить некого: я ведь сама попросила Серенити помочь мне найти маму, сама обратилась к Верджилу. Вот до чего доводит любопытство. Вы можете жить на вершине огромнейшей на планете свалки токсичных отходов, но если не будете копаться в ней, то газон перед вашим домом так и останется зеленым, а сад – роскошным. – Люди не понимают, как это тяжело, – сочувственно произносит Серенити. – Когда ко мне приходили клиенты и просили поговорить с дядюшкой Солом или любимой бабушкой, они интересовались только тем, чтобы передать им привет, сказать то, что не успели при жизни. Но когда открываешь дверь, приходится закрывать ее за собой. Ты можешь сказать «привет», но тебе не избежать и прощальных слов. Я смотрю на нее: – Я не спала, когда вы с Верджилом разговаривали в машине, и слышала ваши откровения. Серенити замирает. – Ну что ж, – вздыхает она, – теперь ты знаешь, что я мошенница. – Нет, это не так. Вы же нашли подвеску. И бумажник. Гадалка качает головой: – Просто они оказались в нужное время в нужном месте. Обдумав ее слова, я спрашиваю: – А разве это не означает быть экстрасенсом? Бьюсь об заклад, Серенити никогда не смотрела на дело под таким углом. А по-моему, никакая это не случайность, все гораздо сложнее. Какая разница, чувствуешь ты нечто нутром, как выражается Верджил, или задействуешь экстрасенсорные способности, – главное, что есть результат! Серенити поднимает упавший на пол плед, расправляет его и прикрывает им не только свои ноги, но и мои тоже. – Может быть, – соглашается она, – и все равно это не идет ни в какое сравнение с тем, что было прежде. Раньше мысли других людей вдруг появлялись у меня в голове. Иногда связь была просто идеальной, а иногда я как будто говорила по мобильнику в горах, когда улавливаешь только каждое третье слово. Но в любом случае это было нечто гораздо большее, чем случайно найти в траве блестящую побрякушку. Мы сворачиваемся под пледом, который пахнет стиральным порошком и индийской едой. По подоконнику стучит дождь. Я понимаю, что это очень близко к нарисованному моей фантазией образу: какой была бы моя жизнь, если бы мама не умерла. Я смотрю на Серенити: – Вам этого не хватает? Способности слышать ушедших людей? – Да, – признается она. Кладу голову ей на плечо и говорю: – Мне тоже. Элис Объятия Гидеона были самым безопасным местом в мире. Рядом с ним я забывала, как пугали меня перемены в настроении Томаса, как каждое утро начиналось со ссоры, а каждый вечер мой супруг запирался в кабинете наедине со своими секретами и, возможно, вновь впадал в безумие. Когда я была с Гидеоном, то могла притворяться, что мы трое – это и есть та семья, о какой я мечтала. А потом я обнаружила, что скоро нас станет четверо. – Все будет хорошо, – сказал Гидеон, когда я сообщила ему новость, однако я ему не поверила.