– А такой, что можно десять раз смотреть на улики и ничего не видеть. А когда взглянешь в одиннадцатый, то, что ты искал, вдруг оказывается прямо перед глазами, и все становится ясно как день. Он снимает крышку с верхней коробки. Внутри бумажные пакеты, заклеенные скотчем. На пленке и на самих пакетах написано: «HO». – «HO»? – читаю я. – В каком смысле? Что в них? Верджил качает головой: – Это означает «Найджел О’Нил». Так звали копа, который собирал улики в ту ночь. По правилам, сотрудник должен поставить на пакете и пленке свои инициалы и дату, иначе вещественные доказательства не будут приняты в суде. – Он указывает на другие пометки, сделанные на пакете: номер участка и список вещей – шнурок, чек. В следующем хранится одежда потерпевшей – рубашка и шорты. – Откройте вот этот, – прошу я. – Зачем? – Считается, что иногда какой-нибудь предмет из прошлого способен оживить память. Я хочу проверить, правда ли это. – Но ведь жертвой была не твоя мать, – напоминает мне Верджил. Насколько я себе представляю, этот вопрос еще не решен. Однако бывший коп вскрывает пакет, натягивает взятые из коробки на полке перчатки и вытаскивает наружу шорты цвета хаки и рваную, задубевшую от спекшейся крови футболку с логотипом Слоновьего заповедника Новой Англии на левой стороне груди. – Ну что? – торопит меня Верджил. – Это кровь? – спрашиваю я. – Нет, засохший кисель, – отвечает он. – Если хочешь быть детективом, будь им. Но мне все равно немного страшно. – Это похоже на форму, которую носили все сотрудники. Верджил продолжает рыться в коробках. – Ага, вот оно! – С этими словами он вытаскивает совершенно плоский пакет. Есть ли в нем вообще хоть что-то? На этикетке написано: «№ 859, ВОЛОС ИЗ МЕШКА С ТРУПОМ». Верджил кладет пакет в карман, поднимает с пола две коробки, несет их к выходу и, глядя через плечо, бросает мне: – Не стой столбом, помоги. Я иду за ним с двумя оставшимися коробками в руках, подозревая, что он специально взял те, что полегче. Эти, кажется, набиты камнями. Ральф пробуждается от дремоты: – Приятно было повидаться, Вёрдж. Тот в ответ поднимает палец: – Ты меня не видел! – О чем речь! – подыгрывает ему Ральф. – Разве тут кто-то был? Мы выскальзываем наружу через служебный ход и тащим коробки к машине Верджила. Он каким-то чудом запихивает их все на заднее сиденье, которое уже и без того забито коробками со старыми CD-дисками, рулонами бумажных полотенец, толстовками и пустыми бутылками. Я залезаю на пассажирское место. – Что теперь? – Теперь нам нужно уговорить ребят из лаборатории, чтобы они сделали анализ митохондриальной ДНК. Понятия не имею, что это такое, но звучит солидно: наш сыщик явно настроен серьезно. Я под впечатлением. Смотрю на Верджила, который, должна признаться, теперь, когда не пьян в стельку, выглядит вполне прилично. Он принял душ и побрился, так что от него пахнет хвойным лесом, а не перегаром. – А почему вы ушли? Он косится на меня: – Потому что мы забрали все, что нужно. Больше никаких улик там нет. – Я имею в виду, почему вы ушли из полиции. Разве вы не хотели быть детективом? – Очевидно, не так сильно, как ты, – бормочет Верджил. – Мне кажется, я имею право побольше узнать о человеке, которому плачу деньги. – В любом случае торговаться уже поздно. – Он фыркает и сдает назад так резко, что одна из коробок слетает с сиденья. Из нее вываливаются пакеты. Я отстегиваю ремень безопасности и разворачиваюсь назад, чтобы навести порядок. – Ну и как разобраться, что из этого улики, а что – ваш хлам? – Я разгребаю кучу пустых пакетов из «Макдоналдса». – Вот это да! Не думала, что кто-то способен съесть пятнадцать рыбных филе. Вам плохо не стало? – Так не за один же раз, – оправдывается Верджил. Но я едва слышу его, потому что сжимаю в руке то, что выпало из пакета с вещдоками. Я разворачиваюсь вперед, держа на ладони крошечную розовую кроссовку фирмы «Конверс». Потом смотрю на свои ноги. Я ношу такую модель, сколько себя помню. Даже дольше. Высокие розовые кроссовки от «Конверс» – моя слабость. Хотя в остальном я совершенно непривередлива, это единственный предмет гардероба, который я выпрашиваю у бабушки. На всех детских фотографиях я запечатлена в этой обуви: сижу на ковре среди клана плюшевых медвежат или на траве на одеяле, в балансирующих на носу огромных солнечных очках; чищу зубы у раковины, голышом, в одних кроссовках. У мамы тоже были такие – старые, поношенные, она хранила их еще со времен учебы в колледже. Мы не носили одинаковых платьев, не делали одинаковых причесок. Но обувь у нас была схожая. Я и сейчас обуваю розовые кроссовки почти каждый день. Они для меня нечто вроде амулета. Я верю, что если не стану их снимать, то тогда, может быть, рано или поздно… ну, в общем, вы поняли. Во рту у меня пересыхает так, словно мы в пустыне. – Это мое. Верджил смотрит на меня: – Ты уверена? – (Я киваю.) – Ты что, бегала босиком, когда мать брала тебя с собой в вольеры? Мотаю головой. Все соблюдали строгое правило: на территорию заповедника без обуви не заходить. – Это же не поле для гольфа, – говорю я. – Там были травяные кочки, густые заросли. Можно было споткнуться, наступить в яму, вырытую слонами. – Я верчу в руках маленькую кроссовку. – Значит, я была там той ночью. И до сих пор не знаю, что же тогда случилось. Может, потихоньку выбралась из кроватки, улизнула из дому и забрела в вольер? А мама пошла меня искать? Вдруг именно из-за этого она и пропала? В голове крутится фраза из маминой статьи: «Негативные впечатления откладываются в памяти, тогда как травмирующие воспоминания стираются». Лицо Верджила непроницаемо. – Твой отец сказал нам, что ты спала, – говорит он. – Ну не могла же я спать в обуви. Кто-то должен был надеть на меня кроссовки и завязать шнурки. – Вот именно, – кивает сыщик. Прошлой ночью мне приснился сон. Мы с отцом играли в заповеднике в прятки. Он крался сквозь густую траву у пруда и звал меня по имени: «Дженна! Выходи, покажись, я никак не могу найти тебя!» Нам обоим ничего не грозило, потому что два африканских слона, обитавших в этом вольере, находились в сарае, где им осматривали ступни. Мне нужно было первой добежать до стены сарая, коснуться ее и крикнуть: «Палочка за себя!» Папа всегда побеждал, потому что бегал быстрее меня. Но на этот раз я не собиралась проигрывать. «Фасолька, – произнес отец (так он называл меня), – а я тебя вижу». Папа обманывал, это было ясно, ведь после этих слов он начал удаляться от того места, где я спряталась. Я закопалась на берегу пруда, как делали слоны. Мы видели это с мамой, когда наблюдали, как они играют, обливая друг друга водой из хоботов или катаясь в грязи, чтобы охладить разогретую на солнце кожу. Дожидаюсь, когда отец пройдет мимо большого дерева, где Невви и Гидеон раскладывали еду для животных: кубы сена, огромные тыквы и целые арбузы. Таким арбузом можно вполне накормить небольшую семью – или одного слона. Как только папа оказался в тени дерева, я вскарабкалась вверх по откосу, под которым пряталась, и бросилась бежать. Это было нелегко. Одежда перемазана, волосы слиплись и веревками болтаются на спине. Розовые кроссовки промокли: я провалилась в грязь у кромки воды. Но я знала, что обыграю отца, и с моих губ сорвался смешок, вроде как гелий пискнул, вылетая из горлышка воздушного шарика. Отцу только этого и надо было. Услышав мой смех, он развернулся и кинулся наперерез, надеясь добежать до места раньше, чем я успею хлопнуть грязной ладошкой по ржавой металлической стенке сарая. Уж не знаю, чем бы все закончилось на этот раз, если бы из-за деревьев вдруг не показалась сердитая Маура, которая трубила так громко, что я обмерла. Слониха размахнулась и ударила отца хоботом по лицу. Он упал на землю, схватившись за правый глаз, который мгновенно опух. Маура нервно пританцовывала между нами, так что папе пришлось откатиться в сторону, чтобы не попасть ей под ноги. – Маура, – выдохнул он, – ты что? Все в порядке. Успокойся, девочка… Слониха снова заревела так, что у меня в ушах зазвенело. – Дженна, не двигайся и ничего не бойся, – сказал отец, а потом пробурчал себе под нос: – Какой идиот выпустил слона из сарая? Я заплакала. Не знаю, испугалась я за себя или за папу, ведь, когда мы с мамой наблюдали за Маурой, я ни разу не видела, чтобы слониха проявляла агрессию. Вдруг дверь сарая мягко отъехала в сторону, и в дверном проеме появилась моя мать. Она быстро окинула взглядом сцену – отца, Мауру и меня. – Что ты ей сделал? – спросила она мужа.