* * * – Агния, надо встретиться. Вот не ожидала, что Кадреску станет мне названивать! С тех пор как Андрей запретил мне заниматься делами ОМР, я не видела никого из группы, за исключением Вики: она частенько заскакивала, чтобы передать Андрею документы и отчитаться о проделанной работе. Вика – наш компьютерный вундеркинд. Не знаю, можно ли так называть девушку двадцати четырех лет, но она и в самом деле удивительная. Окончила биофак в пятнадцать лет, потом – аспирантуру, стала работать на Андрея, когда ей еще и восемнадцати не исполнилось. В интернет-пространстве она ориентируется как рыба в воде и может собрать компьютер из подручных материалов: иногда мне кажется, что она из консервных банок бы его соорудила! Так что звонок Леонида меня удивил. Мы не виделись с того самого дня, когда он сообщил мне о результатах теста на ДНК. Несколько раз меня подмывало набрать его номер и извиниться за сухость, с которой я с ним общалась, – удар, произведенный его новостью, был силен, и в тот раз я едва могла себя контролировать от расстройства. И вот он звонит сам! Так как я рано заканчивала работу, то предложила встретиться в больничном скверике. Ровно в назначенное время (что для меня вообще-то редкость!) я шла по тропинке, усыпанной розовым гравием. Леонида приметила еще издалека: его крупная фигура заметно выделялась на фоне распускающейся зелени. Как всегда элегантный, Кадреску поприветствовал меня кивком. – Отлично смотритесь, – сказал он. Мог бы сказать «отлично выглядите», но нет – в этом весь Леонид Кадреску, и его способ подбора слов так же отличается от общепринятого, как и его внешность. – Материнство обычно изматывает. – У меня прекрасная няня, – улыбнулась я. – Просто находка! – Я думал, дочь Лицкявичуса присматривает за вашей дочерью? – Ей тоже помощь не помешает, – уклончиво ответила я, не желая вдаваться в подробности. – Чем порадуете? – Вы мне все тот тест припоминаете? – нахмурился он. – Не моя вина, что… – Да бросьте, Леонид! – перебила я. – Я без всякой задней мысли спросила, ведь вы не стали бы просто так меня выдергивать! – Это правда. Речь пойдет о том мальчике, с опухолью Вильмса, помните? Еще бы я не помнила! Мои мысли то и дело возвращались к молодой матери, и я не могла не испытывать чувства вины перед ней за то, что бросила дело, не доведя до конца. Андрей не сказал, что подрядил на это Леонида – странный выбор! – И как оно? – спросила я. – Материал получили? – Получил. Результатов анализа еще нет, но я собрал все диагнозы из разных учреждений, где обследовался пацан. Знаете, что поражает воображение? – Что? – Они все разные. Четыре диагноза, четыре разные опухоли! Кстати, только один, от профессора Георгиади, рак. Я даже с чехами разговаривал, и они подтвердили доброкачественную онкоцитому. – Да ну?! То есть не факт, что пареньку была показана операция? – Во всяком случае, не радикальная нефрэктомия. Ставили даже микроскопическую аденому почки, так как она выглядит похожей на низкодифференцированный почечно-клеточный рак, – короче, сдается мне, что анализ покажет доброкачественную опухоль. – А с Георгиади вы беседовали? – Она абсолютно уверена в собственном диагнозе и стоит на своем неколебимо, как Медный всадник [6]. – Странно, что такая заслуженная дама, пишущая умные книжки, вообще выдвинула подобную гипотезу, – заметила я. – Верно, – согласился Кадреску. – Опухоль Вильмса обычно встречается у маленьких детей и мало характерна для подростков. Тем не менее из разговора с Георгиади я понял одно: она считает, что удаление почки правильно в любом случае, даже если опухоль была доброкачественной. – Я затрудняюсь сказать, так как плохо разбираюсь в онкологии. – Я тоже не спец, поэтому обратился к профессионалу. Она даст свое заключение через несколько дней. – Зачем Георгиади подмахивать заведомо неправильный диагноз? – Возможно, собственная ученость замылила ей глаз и она не была достаточно внимательна, – пожал плечами Леонид. – А возможно, дело не в этом. Мамаша рассказывала вам о журналистке? – Что-то припоминаю. Кажется, журналистку звали Надя? – Нина. Я решил, что было бы правильно поболтать с этой журналисткой – не просто же так она «накачала» Ирину Попкову? – И что, встретились? – Вы действительно не понимаете? – Что я должна понимать? – Нина Митина умерла. В вашей больнице. Конечно, пациентка, которой вкололи летальную дозу адреналина! – Она… умерла? – пробормотала я. – То есть наша Нина и есть та самая… Надо же, какое совпадение! – И не говорите. Так что, выходит, с ней встретиться возможным не представляется. Однако я намерен повидать ее редактора – вдруг он сумеет прояснить ситуацию? Я не могла поверить, что это на самом деле происходит: два таких разных дела пересеклись, объединенные одним человеком – разве это не удивительно? – Могу я вас попросить, Леонид? – О чем угодно. – Позвоните мне, когда поговорите с редактором Нины, ладно? – Не вопрос. Он поднялся так внезапно, что я отпрянула. Высокая фигура патологоанатома на мгновение заслонила солнце. – Ждите звонка, – бросил он через плечо и удалился, не прощаясь. Я осталась сидеть на скамейке. А как хорошо начинался этот день! * * * На следующее утро дежурная сестра сказала, что меня вызывает Охлопкова. В кабинете, помимо заведующей, находились двое – статный немолодой мужчина и полная дама с модной короткой стрижкой. – Заходите, Агния Кирилловна, – пригласила Охлопкова. – Позвольте представить: это, – она кивнула на мужчину, – отец Нины Митиной, Валерий Анатольевич Митин. А это – его адвокат. – Галина Степановна Ищенко, – не стала дожидаться полного представления дама. – Адвокат господина Митина. А вы… – Агния Кирилловна Смольская, наш ведущий анестезиолог, – ответила вместо меня Охлопкова. – Значит, у вас есть настоящие специалисты? – хмуро произнес вышеозначенный Митин. – И почему же моей дочери достались коновалы? – Мы пока не знаем, в чем причина смерти вашей дочери, – спокойно заметила Охлопкова, и я в очередной раз поразилась ее выдержке. – Неужели? – хмыкнул Митин. – А вот патологоанатом убежден, что знает: причина в вопиющей халатности, проявленной сотрудниками вашего отделения, и я намерен доказать это в суде. – Это ваше право, – согласила Елена Георгиевна. – А вот вы, – внезапно обратился ко мне мужчина, сверля пронзительным взглядом, отчего я сразу же ощутила неловкость, – скажите, легко ли перепутать чистый адреналин с… что вы там обычно колете? Я беспомощно посмотрела на Охлопкову, и она поспешила вмешаться: – Бесполезно обращаться к доктору Смольской: в ее практике таких случаев не встречалось! Это вообще большая редкость, и можете не сомневаться, что виновные обязательно понесут наказание. – Будьте уверены, – встряла адвокат, – мы это проверим. Мы проведем самое тщательное расследование, вскроем все случаи халатности в вашем отделении и в больнице в целом, соберем свидетельства, и тогда вам придется искать себе работу в цветочных ларьках! Брови заведующей опасно сошлись на переносице, но Ищенко уже подхватила своего клиента под руку и потащила к двери. – Ну, и как вам это нравится? – устало спросила Охлопкова, снимая очки и потирая оставленный ими след. – Ужасно! – пробормотала я. – В сущности, они правы: именно наше отделение виновато в смерти девушки. Это мой личный ляп, ведь я занимаюсь подбором персонала и должна знать, на что способен каждый из моих работников. Но я вас вызывала не для того, чтобы вы завели «приятное» знакомство с родственниками покойной. Речь пойдет о перерасходе препаратов. – Вы серьезно? – К сожалению, да. Вы же понимаете, что в связи с этим происшествием нас станут проверять? Так вот, я решила всех опередить и сама подняла бумаги за последние несколько месяцев. Знаете, что я выяснила? – Что же? – У нас обнаружился значительный перерасход наркотических средств. – Каких?