– Разных – промедола, омнопона и просидола. Но, самое интересное, налоксона: у нас его всегда было мало, но все запасы испарились примерно в течение месяца, и я ума не приложу, куда он мог подеваться! Это действительно странно, ведь основное применение налоксона – передозировка морфином, а я что-то не припоминала, чтобы в последнее время в отделение поступали такие пациенты. – Но не это самое интересное. Занятно, что больше всего наркотиков списано Шемякиной! В обязанности анестезисток и в самом деле входит списание наркоты, но до последнего времени мне и в голову не приходило проверять Киру: никто со склада не жаловался, а в противном случае повода нет. Видимо, так думала и Охлопкова. До недавнего времени. – Агния Кирилловна, вам что-то об этом известно? – испытующе глядя на меня, спросила она. – Мне?! – У вас на лице написано. – Ну… Понимаете, не то чтобы… – Говорите прямо, Агния Кирилловна, а то вы вынуждаете меня плохо о вас подумать: вы знаете что-то, чего не знают другие? – Проблема в том, что другие как раз в курсе, – вздохнула я. – А я сама только недавно… Не знаю, имеет ли это отношение к пропаже препаратов, да и человека зря подставлять не хочется… – Вы о ком? – О Кире, о ком же еще? Она умерла, и… – Печальный факт смерти Шемякиной не поможет нам объясняться насчет наркотиков. Так что вам известно? – Сын Киры наркоман! – выпалила я, и брови Охлопковой взлетели к линии роста волос: видимо, только мы двое и оставались в неведении. – Это… может все объяснить, – пробормотала она, снова потирая переносицу. – Откуда вы узнали? – Похоже, все знали. Несмотря на то, что мы долго проработали с Кирой, она не посвящала меня в детали своей личной жизни. То есть я слышала, что у нее есть сын, но понятия не имела о его зависимости! – Я вам верю, – кивнула она. – Не нужно оправдываться: если кто и виноват, то это я! Ко мне приходил следователь… Не тот ли это человек, который работает с вами в ОМР? Мне кажется, мы встречались. – Это он – подполковник Карпухин. – Как вы с ним общаетесь? Весьма неприятный тип! – Он вынужден задавать неудобные вопросы, – поспешила я оправдать Артема Ивановича. – Служба такая. – Возможно, возможно, – с сомнением протянула Охлопкова. – Только этого нам и не хватало для полноты картины: погибла пациентка, а потом и анестезистка свела счеты с жизнью! – Считаете, Митин серьезно – насчет суда? – А зачем, вы думаете, он притащил с собой адвоката? Они нам еще попортят крови, помяните мое слово! * * * Арам Анастасович Карапетянц оказался невысоким тщедушным пареньком чуть за тридцать, и Леониду оставалось лишь подивиться тому, как ему удалось так рано очутиться на посту главного редактора одного из основных «желтых» изданий города. Он носил мятый спортивный пиджак, и когда сел, закинув ногу на ногу, патолог заметил, что у редактора носки разного цвета. – Какая трагедия! – воскликнул он, стоило Кадреску упомянуть имя Нины Митиной. – Такая талантливая девочка – просто настоящая звезда! Я чувствовал, что у нее большое будущее, и вот… Да-а, человек предполагает, а бог… – Давайте не будем впутывать высшие силы, – поморщился Леонид: убежденный атеист, он свято верил в торжество науки. – Что вы можете пояснить по поводу последнего материала вашей сотрудницы? – Вы про врачебные ошибки? Признаться, я отговаривал Ниночку от этой затеи: видите ли, наша газета, как бы это сказать, чтиво развлекательное, а тут – такие серьезные темы! Вот если бы она какое-нибудь громкое убийство вскрыла… Вы же понимаете, что доказать врачебную ошибку трудно, врачи друг за друга горой… Корпоративная этика, будь она неладна! – Ну, написали бы опровержение – подумаешь! – пожал плечами Кадреску. – Полагаю, оно было бы не первым и не последним? – Вы, конечно, считаете «Правду жизни» несерьезным изданием, но это не значит, что мы печатаем ничем не подкрепленные гипотезы, – покачал головой Карапетянц. – Потому-то я и предупредил Нину, что не выпущу ее серию статей до тех пор, пока она не соберет достаточно доказательств. – Собрала? – А статьи вышли? – вопросом на вопрос ответил редактор. – Понятия не имею, я не поклонник вашей газеты. – Заметно! Так вот, к вашему сведению, ни одна статья не выходила. Правда, в последний раз, когда мы виделись, Нина упоминала, что готова представить мне достаточно оснований для того, чтобы я дал добро. – А вы знаете, где Нина могла хранить свои записи? – В своем ноуте, разумеется. А он, полагаю, у нее дома. – Понятно. Что ж, спасибо… Один вопрос: откуда у Нины интерес к медицинской теме? – Кажется, ее мать была связана с медициной. – Какого профиля? – Простите, не интересовался. Нина, по-моему, даже поступила в медицинский университет, но потом что-то не заладилось… Короче, она ушла и решила стать журналисткой. По конкурсу не прошла, кто-то посоветовал ей поработать и набраться опыта, а потом попробовать еще раз. Нина пришла к нам курьером, но через полгода показала мне очень даже приличную статью, и я согласился вставить ее в очередной выпуск. С тех пор она стала писать – сначала внештатно, а позже мы нашли для нее ставку. В будущем году она намеревалась снова поступать, и один мой знакомый, акула пера, обещал дать ей лестную характеристику… Не сложилось, выходит? * * * – О чем мечтаешь? Голос Андрея вывел меня из состояния задумчивости. – Да так, о разном… Главным образом о моей анестезистке. – Это о той, которая пациентку угробила? – Зачем ты так? – упрекнула я. – Еще ничего не выяснено! – Думаю, вы напрасно ищете черную кошку в темной комнате: что из того, что она отрицает… отрицала свою причастность? Это нормально, что человек пытается обелить себя. С кем не случается? Даже в моей клинике анестезисток не хватает – одна на две-три операционные. Текучка у них, ведь зарплата маленькая, а требований больше, чем в государственных больницах. Я работаю только с двумя анестезиологами, а они, в свою очередь, предпочитают двух анестезисток – тех, кому полностью доверяют. Одна карты отлично оформляет, у нее каллиграфический почерк, а вторая лучше справляется в операционной – прямо электровеник! Первая, что помоложе, иногда подтормаживает – может, к примеру, атропин с прозерином перепутать, так как коробки рядом лежат… А вторая обычно ходит за препаратами крови и совмещает ее, хотя я бы на месте анестезиолога такого не позволял. – Кира никогда не допускала ошибок! Может, это связано с ее сыном? – Наркоманом? – Сегодня я имела неприятный разговор с Охлопковой. Она говорит, что обнаружила перерасход наркоты. – Но как такое возможно, ведь на списание остатков в госучреждениях нужны подписи анестезиолога и членов комиссии по наркотикам – начмеда, старшей сестры и старшего оперуполномоченного по борьбе с незаконным оборотом наркотических средств! – Не знаю, как у Киры это выходило… Я настолько доверяла ей, что, видимо, просто не обращала внимания на то, что «остатков» практически не остается! – Но в карте же ты тоже расписываешься, так? Во столько-то введено столько-то того-то, врач-анестезиолог такой-то… – Я раньше проверяла, но в последнее время… Наверное, я так привыкла, что в карте исполнения Киры комар носа не подточит, что полностью на нее положилась! Однако, как мне кажется, я все же одним глазом следила за тем, чтобы все сошлось. Охлопкова, между прочим, меня ни в чем не обвиняла, ведь Кира работала и с другими анестезиологами… – Это хорошо: не хотелось бы придумывать отговорки, чтобы тебя отмазать! Думаешь, твоя Кира для сына наркоту доставала? – Понимаешь, у нее куда-то утекал налоксон, а на моей практике он вообще ни разу не применялся. – А его ведь наркошам дают, да? Типа лечение от морфиновой зависимости… – И другие наркотики: такое впечатление, что у Киры были безотходные операции! – Радуйся, что она тебя за собой не потянула, – хмыкнул Андрей. – Как считаешь, мне следует поговорить об этом с Карпухиным? – Зачем? Это же вроде самоубийство… С другой стороны, ты можешь оказаться права: просто так Артем не взялся бы за такое очевидное дело – видимо, не так уж все очевидно! Позвони ему. Может, мы зря беспокоимся, но в любом случае хуже не будет! – Ты с Леонидом говорил? – сменила я тему. – При чем тут Леонид? – удивился Андрей. – Ты ведь ему поручил заняться тем мальчиком, Попковым? – Откуда ты знаешь? Неужели Кадреску…