– Какая жена, Глеб? – осторожно спросил Валерка. – Вы о чем? В кухню вошла полная женщина, завернутая в изношенный халат. Перебирая руками узелок пояса и выражая полнейшую брезгливость по отношению к выпивающим, она подошла к окну и резко его распахнула. Ветер тут же поднял занавески и швырнул на пол горсти тающего снега. – У вас тут пропало что-то. Дурные поступки какие-то гниют. – Что вы сказали? – удивился Глеб. – Скорлупу яичную, говорю, выбрасывать надо, а не бросать вместе с бананами! – взвизгнула женщина, впиваясь пальцами в узелок пояса. – Вонища страшная! Я заявление напишу, чтобы вас выселили к чертовой матери! Она озлобленно зыркнула на Глеба и вышла из комнаты, растворившись в темноте коридора. Радио откуда-то из глубин коммуналки надрывалось: «Это все, что останется после меня…» – Действительно, пахнет гнильцой, – промямлил Валерка, провожая женщину взглядом. – Напомните мусор выбросить. – Может, правильно, что меня как наживку бросили, пусть жрет! – сказал Глеб, задумавшись. – Может, рыба эта – санитар леса, очищает город от таких, как я. А что? Верная мысль. Краткая и ясная. Зачем я нужен? У меня ни образования, ни семьи. Одна больная мать, которой я даже лекарств нормальных купить не могу. А ведь надо сделать в жизни что-нибудь правильное, хорошее. Он даже порывался подняться, но Валерка взял его за руку. – Глеб, вам надо прийти в себя. – Верно. Что это я? Надо бы еще выпить. Ты ничего странного во мне не замечаешь, Валерка? Вот тут или тут?.. Он налег на пиво, которого в холодильнике нашлось с избытком, и после третьего, что ли, литра почувствовал приятную легкость, осел на стуле и высказал мысль, которая только что пришла ему в голову: – Знаешь, а это даже смешно. Я на секунду подумал, что прожил жизнь не так, как мог бы. То есть мне вот кажется, что есть другая жизнь, где я нормальный отец, женат, не бухаю как черт. Тут недалеко у меня квартирка своя. Сыну купил новый компьютер и эту, как ее, приставку. Жене собирался на день рождения машину. Вот так бы я хотел жить. А что в итоге? Мучаюсь в коммуналке, прогнил насквозь… эх, был бы еще один шанс… было бы понимание, как прожить и зачем… Глеб махнул рукой и уставился на Валерку. У Валерки покраснели кончики ушей и нос. Еще одна мысль закралась в голову. Была она лучше, чем предыдущая. – А ты хирург? – спросил Глеб. – Почти, – ответил Валерка. – А что? Глеб подумал, что совершенно ничего о Валерке не знает. Разве что видел его комнату – забитую разными вещами под завязку, будто Валерка коллекционировал чужую старую одежду: шапки, джинсы, юбки, брюки, рубашки, туфли – мужские и женские, кроссовки всякие. Все это частью валялось у него под подоконником и под столом, а частью было разложено по полкам, что висели одна над другой до самого потолка по периметру комнаты. – Пойдем. Дело есть. Мысль провернулась в голове, как тугая шестерня, и встала в правильное место. Глеб потащил Валерку по коридору и вдруг совершенно ясно ощутил, что вокруг пахнет тухлыми яйцами, мочой, гнилью. Двери с двух сторон были приоткрыты. Радио сипело и хрипело. Женский голос причитал: «Это мышь в трубе сдохла! Не может так просто вонять!», а из другой двери: «Гнилой ты человек, Мясников!» и еще: «Полы надо вскрывать! Там труп спрятан, точно говорю! Уже и разлагается! Душок-то какой!» – Давай, Валерка, скорее, – заторопился Глеб. – Только ты мне теперь и можешь помочь. У тебя водка-то в комнате есть? – Водка? А как же. У Валерки в комнате царил беспорядок и остро пахло какими-то лекарствами. Стопки потрепанной одежды, рядки пустых бутылок, журналы, пивные банки – среди этого хлама Глеб вышагивал как по минному полю. Он закрыл дверь на щеколду и начал отдирать от живота скотч. Тупая внутренняя боль пробежала по позвоночнику до затылка. – Доставай водку и инструменты! – Какие инструменты? – не сообразил Валерка. – Медицинские, само собой, – отчеканил Глеб. Он старался придерживать расползающийся живот руками. – Скальпель, там, нитки всякие. Валерка обхватил голову руками, пробормотал заплетающимся языком: – Я же говорил, что не хирург, – но все же метнулся к небольшой тумбочке у батареи и действительно достал аптечку с большим красным крестом на крышке. Глеб обрадовался. Главное – не оставить запаха. Потом наступит спасение, новый шанс, новая жизнь. И уж он-то постарается ничего больше не испортить. – Теперь слушай, – сказал Глеб. – Тебе нужно будет разрезать меня вот отсюда досюда, вытащить внутренности, выскрести, как рыбешку, чтобы ничего не осталось, улавливаешь? – То есть как? – Валерка, достающий из аптечки скальпель, затрясся всем телом. – Убить вас, прямо здесь? Глеб, я же говорю, у вас депрессия. Надо к врачу. Не надо самоубийства. – Технически я уже мертв! – Глеб нащупал взглядом бутылку водки на столе, подошел, разлил по двум стаканам. Один протянул Валерке. Живот при каждом шаге болезненно натягивался и должен был вот-вот разойтись вновь. – Ты просто этого не видишь. А надо, чтобы увидел. То есть меня по-настоящему вычистить нужно. Как положено. Да ты не дрейфь, все будет нормально. Он даже рассмеялся, хотя на Валерку это не произвело впечатления. Глеб посерьезнел. – Пей, – коротко сказал он. – Мне отступать больше некуда. Или очиститься от гнили, или быть наживкой. А я так-то пожить еще хочу. Исправить жизнь. Валерка подчинился и выпил целый стакан водки чуть ли не залпом, покашливая и обильно потея. Взгляд его окосел. Валерку почти сразу же начало шатать. – А теперь – режь! – велел Глеб мрачно. И Валерка, нисколько не сопротивляясь, вонзил скальпель в пупок и начал разрезать настоящий Глебов живот. Лезвие прошло ровно по тому же месту, где был невидимый разрыв. Кожа расступалась быстро, поддаваясь. Глеб ощутил скальпель внутри себя, понял, что у него что-то рвется, что-то лопается, а потом внутренности вывалились, растянулись до пола кольцами, источая густую вонь. Валерку стошнило под ноги, он отступил на шаг, но Глеб схватил его за запястья и прорычал: – Не останавливайся! – Надо было пол застелить! – взвыл Валерка, шлепая ногами по красно-желтой вязкой жидкости. – Как это теперь отмыть? Я никогда не убивал в этой комнате! У Глеба подкосились ноги. Он плюхнулся на зад, упершись руками в пол. Ему казалось, что вместе с внутренностями из тела уходит жизнь. Легкие больше не гнали воздух, сердце не качало кровь, желудок давно где-то потерялся, почки валялись под Валеркиными ногами. Еще один последний вздох, и все, и прощайте. Но он не умер, а будто провалился в сладкую липкую полудрему. Глеб видел Валерку, который, разойдясь, с остервенением выдергивал из тела сосуды, рвал кишки, срезал с ребер ткани. А еще он увидел за спиной Валерки, в окне, большой радужный глаз белой рыбы. Она наблюдала за Глебом, выжидала. Хотела сожрать его, потому что не было для белой рыбы никого вкуснее, чем испуганный гнилой человечек. Он вспомнил, как торопился вчера домой, но не на Фонтанку, а глубже, на 3-ю Красноармейскую, за Техноложкой. Там его ждали Верка и сын, там была его настоящая жизнь, в нормальной квартире, а не в этой, насквозь искусственной и шаблонной коммуналке, которую он почему-то ненавидел, хотя даже не понимал, как тут оказался. Глеб заблудился. Он не знал ответы на вопросы. Кто усадил манекены в кухне? И что это за тварь каталась в инвалидном кресле? Почему он поил ее кровью из собственного живота? Почему считал милой, доброй, родной мамой? Глеб открыл рот, чтобы закричать, но Валерка, раззадорившись, воткнул в горло скальпель, разодрал нёбо, отхватил язык и принялся разрезать щеки. Мир погрузился в слякоть и туман, Глеб то ли потерял сознание, то ли провалился в какой-то еще сон. Он понял, что находится на улице. Его несут, переброшенного через плечо, как старый пиджак. Не было видно ни прохожих, ни фонарей, ни автомобилей или дорог. Мир будто завяз в снежной каше. Ветер трепал волосы и разорванный живот, но холода Глеб не чувствовал. Его пронесли к спуску Фонтанки, заскользили вниз по оледенелым ступенькам. Где-то крякали утки, было слышно, как неистово подвывает что-то огромное и невидимое. В какой-то момент Глеба бросили в снег. Он увидел тощую Валеркину фигурку. Валерка был одет в старый армейский бушлат, натянул на голову капюшон. Взгляд у него был совершенно безумный, едкий. Лед задрожал, начал трескаться, и сквозь линии трещин проступила черная вода Фонтанки. Глеб подумал, что хочет жить. Ему нужно было вернуться к семье, а не валяться тут, будто выпотрошенная наживка. – Ты не виноват, – сказал Валерка голосом любимой, дорогой мамы. – Не думай так. В Питере легко заблудиться, а дальше дело техники. Все вокруг вдруг взорвалось сотнями осколков льда, туман рассыпался, ветер взвыл и больно ужалил в глаза, в уши. Из воды показалась распахнутая пасть, дыхнуло илистой гнилью. Большая белая рыба набросилась на Глеба. Он успел почувствовать, как острые зубы рвут его плоть. Потом что-то рвануло его за шею, что-то впилось в затылок, в щеки, и Глеба резко выдернуло наверх, к небесам. Он увидел, как что-то большое, изогнутое протыкает голову рыбы изнутри и выходит над ее левым глазом. Рыба открыла рот, выпуская Глеба, но они уже были вместе, навсегда вместе, скрепленные рыболовным крючком. Он взлетел, корчась от боли, в неизвестность, в руки к кому-то, кто приходил сюда на рыбалку, искал наживку и, конечно, не слышал ни криков, ни жалоб, ни просьб. Последнее, что Глеб увидел перед смертью – а смерть в этот раз была настоящей! – это извивающийся в судорогах силуэт большой белой рыбы. Она действительно была большой и белой. Очень красивой. Очень прожорливой. 5 Валерка вернулся в коммуналку, стряхивая с плеч налипший влажный снег. Он что-то быстро вспомнил. В другой жизни Валерка был студентом меда, снимал комнату у старушки на Боровой, мало пил и увлекался лоботомией. В другой жизни он бы ни за что не стал сидеть в кабаке с незнакомым пятидесятилетним мужиком, а потом разделывать его скальпелем, как рыбу. Наваждение прошло, Валерка сразу же направился в комнату к маме. Любимая, дорогая мамочка лежала на кровати перед панорамным окном. Мама была давно прикована к постели, умирала от какой-то неизлечимой болезни. Комната пропиталась запахом мочи и гнили, а еще паркет был весь в крови, будто здесь орудовал маньяк. На огромной площади комнаты вдоль стен стояли безжизненные куклы, сотканные из липкой паутины: полная женщина в халате, Усачева-жена в бигудях и еще Усачев-муж с потрепанной прошлогодней газетой. Костлявый сынишка присел на пол в нелепой позе и будто бы изучал паркет. Валерка вспомнил, как много дней назад умудрился заблудиться – проклятая питерская погода играла в какие-то свои игры, будто в кошки-мышки. Валерка шел от Обводного канала к метро, но оказался почему-то на Фонтанке и никак не мог сообразить, как это его занесло в такую даль. Зачем его вообще понесло на Обводный? Наверное, он искал маме лекарство. Ей нужно много фосфора и железа. Мамочка заметила Валеркино появление, слабо взмахнула рукой. – Как улов? – спросила она. Валерка подошел ближе, с умилением разглядывая шишковатый череп, желтую кожу, густые черные вены, расползающиеся по лицу.