Усевшись на унитаз, нашел нужный лист. Очаровательная девушка смотрела на него с укоризной и легкой ноткой брезгливости. Ее взгляд как будто говорил: «Ну почему ты не можешь вести себя достойно?» А как достойно-то? В уголках глаз начало жечь, словно туда капнули лимоном. Как-то раз Живов пил текилу, выдавливая в глаза капли лимона. Это была какая-то то ли традиция, то ли творческая шизофрения, не вспомнить. Только с тех пор Живов текилу не пил, а к лимонам относился с подозрением. А вот шизофрения, кажется, не отступала. Последняя реальная девушка у Живова была года три назад. Вика. Или Вера. Может быть, даже Алена. Он плохо запоминал имена. Секс с ними был хоть и интересен, но даже близко не походил на то, что испытывал Живов, запираясь вот так с портретами незнакомок. Стыдливая похоть, раздирающая его сознание, накладывалась на острые ощущения, смешивалась с необычайно ярким оргазмом, и вся эта смесь выплескивалась из него с невероятной силой. Шизофрения во всей красе. Девушка с рисунка изогнула тонкую бровь. «Даже сейчас не можешь уняться?» Живов взял карандаш, добавил несколько штрихов. Подушечкой большого пальца углубил тени. Работа захватила его на несколько минут. Лицо девушки становилось все более реалистичным. Волосы… Тень от пальцев. Выражение ее лица… «Ну что. Спусти уже, наконец. Расслабься!» В самом деле? Второй раз за день? Впрочем, он не сопротивлялся. Скетчбук, лежащий на коленях, дрожал в такт. С уголка губы сорвалась капля слюны и упала на изображение в тот момент, когда Живов кончил. На листе расползлась темная влажная капля, но не стерла карандашные линии и словно впиталась в них. «Все хорошо, мой милый. Все хорошо». В больших нарисованных глазах читалось удовольствие. Девушке нравилось наблюдать. Перед глазами у Живова потемнело. Так часто бывало от сильного удовольствия. Кровь ударяла в голову, все дела. Он посидел несколько минут, шумно сопя. В воображении возникали совсем уж пошлые картинки. Хотя на фотографии (и на портрете тоже) было запечатлено лишь лицо девушки, Живов с яркостью талантливого художника нарисовал в уме ее всю, от шеи до пяток. Обнаженную. У девушки, без сомнения, было отличное тело: чуть широковатые плечи, узкая талия, небольшой животик и аккуратная грудь. Ноги хоть и не росли от ушей, но тоже были изящными и стройными, с роскошными бедрами и великолепной круглой попой – мечтой любой девушки. Все у нее было гладко выбрито: кожа блестела, словно намазанная кремом… и как это она смогла снова залезть в голову? Ведь только что… После онанизма на него нападала усталость и сонливость. Но чтобы фантазии возникли с новой силой? В третий раз? Он посмотрел на портрет. Девушка улыбалась, едва приподняв верхнюю губу. Были видны ровные белые зубки. Живов не помнил, чтобы рисовал зубы. За дверью что-то шумно упало и лязгнуло. Кто-то постучал в дверь. Живов вздрогнул и выдавил внезапно осипшим голосом: – Кто там? – Хотя, казалось бы, вопрос был глупый и неуместный. Из-за двери не ответили. А затем раздался звук, словно кто-то шел босыми ногами по кафелю. Шлеп. Шлеп. Вот только в номере был ковер. Шлеп. Звук, сначала далекий, резко приблизился. За дверью засопели, завозились. Кругляш ручки медленно провернулся и щелкнул. Благо, Живов рефлекторно закрылся на замок. – Я же спрашиваю – кто там? – спросил Живов негромко. Может быть, уборщица. Или друг вернулся. Забыл что-то. Некстати подумалось о том, откуда вообще у друга был ключ от номера? Как будто друг ждал только его, Живова. Глупо было вот так сидеть на унитазе, обхватив голые колени. Скетчбук соскользнул на пол и упал рисунком вниз. Из-за двери не ответили, а лишь снова коротко, осторожно постучали. Живов внезапно догадался. Это была она. Девушка с обложки. Темноволосая, глазастая, обнаженная. Все, как Живов представлял: аккуратная грудь с небольшими сосками, округлый животик, стройные ноги. Ногти на ногах покрашены в фиолетовый. Роста девушка была небольшого, на две головы ниже его. У Живова заныло в районе паха. Он открыл рот, но не смог ничего сказать. Шлеп. Стало тихо. Живов снова услышал собственное сердцебиение, а затем выдавил из себя нездоровый смешок. Ну чего, спрашивается, испугался? Наверняка же уборщица приходила. Вот только зачем уборщице приходить в десятом часу ночи? Он быстро заправился, но сперва не решался открыть дверь, ощущая в глубине души древний холодный страх, инстинкт самосохранения, который подсказывал не высовываться. Но потом, конечно же, Живов открыл, выглянул, обнаружил, что в номере никого нет. Шевелились занавески от сквозняка. Кто-то открыл окно. Или оно уже было открыто, еще до прихода Живова. В номере было прохладно. Снежинки падали на пол у батареи и мгновенно таяли. Живов коротко усмехнулся, словно старался убедить кого-то невидимого, что ни черта не боится. Он неторопливо переоделся, привел себя в порядок и, уже когда вышел из номера и пошел по узкому и плохо освещенному коридору к лестнице, вспомнил об оброненном в туалете скетчбуке и карандашах. Хорошо было бы вернуться и убрать за собой, но с другой стороны… На лестничном пролете его, замешкавшегося, перехватил старый друг. У друга в руках был пластиковый стаканчик с пивом. Друг был уже слегка навеселе. – Праздник начинается! – возвестил он. – Если бы ты знал, брат, как я долго ждал этого момента! Дело всей моей жизни! Собрать, значит, вас всех вместе! Организовать! В его речи, как обычно, было слишком много восклицательных знаков. Живова передергивало от напора старого друга, но он старался не перебивать. Лишь один раз вклинился с вопросом – кого это «вас всех», на что получил краткий ответ: «Гениев!» После чего Живов был подхвачен под локоть, увлечен на первый этаж, мимо пустующей стойки регистрации, налево по коридору, мимо туалета и хозяйственной комнаты к распахнутым дверям столовой. В столовой находилось человек двадцать. Люди разных возрастов, но почему-то одни мужчины. Кто-то сидел за столиками, кто-то стоял в очереди за едой, некоторые разбились на группы и о чем-то беседовали. Слева от столов возвышалась небольшая сцена на деревянных подмостках. На сцене стоял обычный табурет, а больше ничего не было. Вдобавок, на сцену не падал свет, и казалось, что сразу за табуреткой начинается темнота, в которой кто-то мог скрываться – невидимый для всех в столовой. Живова это почему-то смутило. Старый друг тем временем поволок его в конец очереди, попутно знакомя с людьми вокруг. Друг всех знал. Его тоже все знали. С каждым он перекинулся хотя бы парой слов, кивал, жал руки и всюду раскидывал восклицательные знаки, убеждая окружающих, что действие их ждет невероятное и, значит, грандиозное. Живов пригляделся и обнаружил, что из еды на шведском столе только овощи, причем в основном свежие. У организаторов фестиваля был своеобразный вкус. Пока друг наливал сок, Живов ухватил на тарелку несколько долек огурцов, веточку помидоров черри и оливки без косточек. В животе заурчало, и будто бы это услышали все вокруг. Люди повернули головы. Живову сделалось неловко, но он тут же сообразил, что смотрят не на него, а в сторону двери. Тогда Живов тоже обернулся и, будто в дурном фильме, выронил тарелку из внезапно задрожавших рук. Тарелка разбилась с оглушительным звоном, потому что вокруг внезапно наступила тишина. Оливки покатились под столы. Живов этого не заметил. Он не мог отвести взгляда от черноволосой девушки с небольшим шрамом на носу. Она была абсолютно обнаженной, гладкой, красивой, чистой – это была девушка с его рисунка. Девушка неторопливо двигалась в сторону сцены, кивая людям вокруг, будто старым знакомым. Кому-то улыбнулась, обнажив зубы, которые Живов не рисовал – но они были именно такими, как на рисунке! – кого-то похлопала по плечу, а проходя мимо Живова, провела длинными пальцами с фиолетовыми ноготками по его небритому подбородку и встретилась взглядом с его взглядом. Она безмолвно сказала: «Я знаю, что мы делали. О, это было забавно!» Живов же задрожал всем телом и вмиг почувствовал себя тем самым подростком, который много лет назад нарисовал портрет девушки с плаката: подростком, который возбудился так стремительно, будто от скорости эрекции зависела его жизнь. Девушка поднялась на сцену, и темнота одела ее в невидимое платье, заключила в свои объятия. – Что происходит? – пробормотал Живов, едва к нему вернулась способность что-либо говорить. – Кто это? – Богиня, – ответил друг и добавил: – Организатор фестиваля. Это всё ее. – В каком смысле? – Гостиница, еда, номера, вы. И я в том числе. Девушка села на стул, закинув ногу на ногу, положила руки на колено и молча осматривала столовую, вертя головой и улыбаясь. Свет внезапно сделался тусклым, будто лампочки решили светить вполсилы. Мало того, свет этот задрожал и зашевелился, по полу и по стенам вытянулись тени. Старый друг тихонько засмеялся, но на лбу у него разлилась блестящая испарина. – Какая мастерица, а? – прошептал он. – Эффектно! – Добрый вечер, – сказала девушка. Голос у нее был такой же прекрасный, как и внешность. Он звучал особенно громко во всеобщей тишине. – Рада вас сегодня здесь видеть. Рада, что все приехали, никто не опоздал. Именно так и было задумано. Двадцать два человека. Верно? – Верно! – крикнул друг и заторопился к сцене, расталкивая людей локтями. – Позвольте! Как и просили. Со всех концов света. Наиталантливейшие! Ярчайшие! У всех дар. По ягодке собирал, значит, чистый сорт! Торопливо поднявшись, он изогнулся в какой-то странной позе: упал на колени, уперся вытянутыми руками в пол и так и застыл, осматривая людей. Глаза у друга странно заблестели, рот приоткрылся, и сквозь зубы на губах проступила вязкая пузырящаяся слюна. – Ну что ж. Раз все в сборе, предлагаю начать! – сказала девушка и звонко шлепнула себя ладонями по обнаженным бедрам. Живову стало страшно. Именно этот самый ШЛЕП он слышал в собственном номере. Звук этот наложился на странность происходящего, на бесстыдную обнаженность, дурное освещение, сырые овощи, разбитую тарелку, и захотелось немедленно выскочить из столовой, подальше от людей, в пустоту коридора, или еще лучше – рвануть на улицу, в метель, где холодно и тоже темно, но темнота какая-то другая, своя, живая. Живов даже начал разворачиваться, оттолкнул носком ботинка оливку, как вдруг его окликнул звонкий голос девушки: – Живов, уже уходите? Он оглянулся, неосознанно и испуганно, увидел, что на него смотрят со всех сторон – теперь уже точно именно на него. И в первую очередь смотрит девушка со сцены. Она сидела раздвинув ноги, подавшись вперед, но в этой ее позе почему-то не было ничего вульгарного, а даже наоборот – к Живову вернулось саднящее сладкое желание. В уголке обоих глаз закололо, и мир вокруг обернулся дымкой. – Снова дрочить уходите? – спросила девушка таким будничным тоном, будто обсуждала с Живовым погоду. – Но я ведь здесь, перед вами. Зачем бежать в туалет или на холод? Оставайтесь. Начните прямо сейчас, а?