– Нет ответа, – сказал Ронан. – А чего ты ожидала? – Тихо, – велел Ганси. Потому что шуршание сделалось значительно громче простого шелеста. Оно превратилось в нечто, явственно напоминавшее сухой шепот. – Вы слышали? Все, кроме Ноя, покачали головами. – Я слышал, – к облегчению Ганси, произнес Ной. Ганси сказал: – Попроси их повторить. Ронан попросил. Шипение раздалось вновь, и на сей раз стало ясно, что это голос, что с самого начала это не было шуршанием листвы. Ганси отчетливо услышал трескучую фразу на латыни. Повторив ее Ронану на слух, он немедленно пожалел, что мало занимался. – Они говорят, что уже обращались к тебе, но ты не слушал, – сказал Ронан. Он потер бритый затылок. – Ганси, ты не шутишь со мной? Ты правда что-то слышишь? – Думаешь, Ганси настолько хорошо знает латынь? – резко спросил Адам. – Это ведь твоим почерком, Ронан, было написано на камне, что деревья говорят на латыни. Так что замолкни. Деревья вновь зашипели, и Ганси передал их слова Ронану. Ной поправил один из глаголов, который Ганси недослышал. Взгляд Ронана метнулся к Блу. – Они говорят, что рады видеть дочь ясновидящей. – Меня! – вскрикнула Блу. Деревья что-то прошипели в ответ, и Ганси повторил. – Не понимаю, – сказал Ронан. – Еще они рады вновь увидеть… не разберу, чего они говорят. Грейуорен… если это латынь, я такого слова не знаю. «Ронан, – прошептали деревья. – Ронан Линч». – Это ты, – удивленно сказал Ганси, чувствуя мурашки. – Ронан Линч. Они называют твое имя. Они рады вновь видеть тебя. Лицо Ронана ничего не выражало. Все чувства были надежно скрыты. – Еще раз. – Блу прижала ладони к покрасневшим от холода щекам. Глаза у нее расширились, и в них в полной мере читались трепет и волнение, которые ощущал Ганси. – Потрясающе. Деревья?.. Потрясающе. Адам спросил: – Почему их слышите только вы с Ноем? Запинаясь – даже в классе он редко говорил на латыни, и странно было превращать в устную речь те мысли, которые он видел написанными в своей голове, – Ганси сказал: – Hic gaudemus. Gratias tibi… loquere… loque pro nobis. Он посмотрел на Ронана. – Как спросить, почему ты их не слышишь? – Блин, Ганси. Если бы ты был повнимательней на уроках… – Закрыв глаза, Ронан ненадолго задумался. – Cut non te audimus? Ганси не нуждался в Ронане, чтобы перевести тихий ответ деревьев; он был достаточно прост. Он произнес вслух: – Дорога еще не пробудилась. – Силовая линия? – уточнила Блу. И с легкой завистью добавила: – Всё равно это не объясняет, почему только ты и Ной слышите деревья. Раздался шепот: – Si expergefacere vis, erimus in debitum. – Если разбудите линию, мы будем у вас в долгу, – перевел Ронан. Несколько секунд все молчали, глядя друг на друга. Нужно было многое обдумать. Ведь дело заключалось не просто в том, что деревья говорили с ними, а в том, что они оказались разумными существами, способными следить за их действиями. Это касалось только здешних деревьев или вообще любых? Может, они всегда пытались к ним обратиться? А еще невозможно было выяснить, злые они или добрые, любят или ненавидят людей. Соблюдают ли правила, способны ли на сочувствие. Ганси подумал: деревья – как пришельцы. Пришельцы, с которыми мы очень долго обращались дурно. «Будь я деревом, у меня не было бы поводов любить людей». Чудо произошло. Он столько лет ждал. Ганси сказал: – Спроси, не знают ли они, где Глендауэр. Адам как будто испугался. А Ронан немедленно перевел. Шипящие голоса ответили не сразу – и Ганси вновь не понадобился перевод. – Нет, – сказал он. Что-то в нем напрягалось, напрягалось и напрягалось, пока он не задал этот вопрос. Он думал, от ответа ему станет легче, но не стало. Все смотрели на Ганси, и он не понимал, почему. Возможно, у него было странное выражение лица. Ганси чувствовал, что оно какое-то не такое. Он отвел взгляд от остальных и сказал: – Очень холодно. Valde frigid. Как отсюда выйти? Пожалуйста. Amabo te, ubi exitum? Деревья шептали и шипели, и Ганси понял, что ошибся: голос, судя по всему, с самого начала был только один. Подумав об этом, он сразу усомнился, что слышал его наяву. Вполне возможно, что голос звучал лишь в его голове. Это была тревожная мысль, и она отвлекла Ганси. Ной помог ему припомнить ответ деревьев, и Ронан надолго задумался, прежде чем перевести. – Извините, – сказал он. Он слишком сосредоточился и, казалось, забыл, что надо выглядеть равнодушно и мрачно. – Это трудно. Они говорят, что нам нужно вернуться назад во времени. Против… пути. Линии. Они говорят – если мы пойдем обратно вдоль ручья и свернем налево у большого… платана… кажется, так… тогда мы выйдем из леса и найдем дорогу… в наш день. Не знаю. Я местами пропустил, но, кажется… извините. – Всё нормально, – сказал Ганси, – ты отлично справился. Понизив голос, он спросил у Адама: – Как по-твоему, стоит это делать? До меня дошло, что, может быть, не надо им доверять. Нахмуренный лоб Адама намекал, что эта мысль пришла в голову и ему, однако он ответил: – А у нас есть выбор? – Я думаю, надо им поверить, – сказала Блу. – Они узнали меня и Ронана. И на камне не было никаких предостережений. Так ведь? Она попала в точку. Надпись почерком Ронана, подчеркнуто убедительная – чтобы они не усомнились в ее происхождении, – подсказала им, что нужно заговорить с деревьями, но ни о чем не предупредила. – Пошли обратно, – сказал Ганси. – Осторожно, не поскользнитесь. Он произнес громче: – Gratias. Reveniemus. – Что ты сказал? – спросила Блу. Адам ответил вместо него: – Спасибо. И что мы вернемся. Указаний, которые получил Ронан, было нетрудно придерживаться. Ручей стал шире, холодная вода медленно текла среди покрытых инеем берегов. Они шли под горку, вниз по течению, и постепенно воздух вокруг нагревался. На ветвях появились редкие красные листья, а когда Блу заметила огромный платан – облупленный бело-серый ствол был таким толстым, что она вряд ли сумела бы обхватить его руками, – они уже оказались в жаркой хватке лета. Листья сделались сочными и зелеными, они двигались и терлись друг о друга с неумолчным шелестом. Даже если голос продолжал звучать, Ганси не мог его расслышать.