– Мы сбились с пути, – сказал Ганси. Он произнес это одновременно бесстрастно и с упреком, как будто виноват был лес. – Ты обратил внимание на деревья? – заметила Блу, выпустив руку Адама. Адам не сразу понял, что она имела в виду. На ветках кое-где висели бледно-желтые листья, но это была желтизна осени, а не весны. Листва, окружавшая их, по большей части была тусклого красно-зеленого цвета уходящего года, а лежавшая под ногами – коричневой и оранжевой. Листья, убитые первыми зимними морозами, до которых было еще далеко… Адам разрывался между удивлением и тревогой. – Ганси, который час? – спросил он. Тот повернул руку. – Пять двадцать семь. Секундная стрелка еще движется. Меньше чем за час они прошли через два времени года. Адам перехватил взгляд Блу. Та просто покачала головой. А что еще оставалось? – Ганси! – позвал Ной. – Тут какая-то надпись! Он стоял по ту сторону каменной груды, перед огромным, высотой ему до подбородка, валуном. Каменный лик был изрезан, покрыт трещинами и линиями, словно штриховкой. Ной указал на слова, написанные невысоко от земли. Какую бы краску ни использовал автор, она выцвела и полиняла; местами черный сменился фиолетовым. – Что это за язык? – спросила Блу. Адам и Ронан ответили одновременно: – Латынь. Ронан быстро присел на корточки. – Что тут написано? – спросил Ганси. Взгляд Ронана перебегал туда-сюда, пока он рассматривал надпись. Неожиданно он ухмыльнулся. – Это анекдот. Первая часть надписи. И латынь довольно паршивая. – Анекдот? – эхом повторил Ганси. – О чем? – Тебе будет не смешно. Латынь была трудным языком, и Адам даже не пытался прочесть надпись. Впрочем, эти буквы отчего-то его беспокоили. Он никак не мог понять, в чем дело. Сама форма… Он подозрительно спросил: – А почему на каком-то валуне написан латинский анекдот? Радость покинула лицо Ронана. Он притронулся к буквам, провел по ним пальцем. Его грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. – Ронан, – позвал Ганси. – Этот анекдот, – наконец ответил Ронан, не отводя взгляда от слов, – здесь на тот случай, если бы я не узнал собственный почерк. И тут Адам понял, чтó его встревожило. Теперь, когда Ронан об этом сказал, стало очевидно, что это действительно его почерк. Просто он был совершенно вырван из контекста: слова, написанные на камне какой-то таинственной краской, стертые и размытые дождем… – Ничего не понимаю, – сказал Ронан, продолжая водить пальцем по буквам. Он явно был потрясен. Ганси собрал волю в кулак. Ему нестерпимо было видеть кого-либо из своей компании сбитым с толку. Твердым голосом, как будто он ни в чем не сомневался – как будто просто читал лекцию по мировой истории, – Ганси произнес: – Мы уже видели, как силовые линии искажают время. И прямо сейчас мои часы это подтверждают. Время подвижно. Ты не был здесь раньше, Ронан, но это не значит, что ты не мог прийти сюда когда-нибудь потом. Через несколько минут, дней, лет. Оставить самому себе послание, написать на камне анекдот в качестве доказательства. Зная, что, возможно, время вернет тебя сюда и ты его обнаружишь. «Молодчина, Ганси», – подумал Адам. Ганси придумал такое объяснение, чтобы успокоить Ронана, но и Адам почувствовал себя уверенней. В конце концов, они были исследователями, учеными, антропологами исторической магии. Именно этого они и хотели. Блу спросила: – А что там сказано во второй части? – Arbores loqui latine, – прочел Ронан. – Деревья говорят на латыни. Это звучало бессмысленно – какая-то загадка – но, тем не менее, Адам почувствовал, как волоски у него на шее стали дыбом. Они все посмотрели на высившиеся вокруг деревья. Ребят окружала тысяча оттенков зеленого, миллион когтей, двигавшихся от ветра. – А последняя строчка? – спросил Ганси. – Это слово, кажется, не латинское. – Nomine appellant, – прочел Ронан. – «Назови его по имени». Он помедлил. – Кабесуотер. 26 – Кабесуотер, – повторил Ганси. Что-то в этом слове само по себе казалось волшебным. «Кабесуотер». Нечто древнее, загадочное. Слово, которое не принадлежало Новому Свету. Ганси перечитал латинский текст на камне – после того как Ронан сделал самое трудное, перевод казался очевидным, – а затем, как и остальные, обвел взглядом растущие вокруг деревья. «Что ты такое сделал? – спросил он себя. – Куда ты их завел?» – Я голосую за то, чтоб найти воду, – заявила Блу. – Так будет лучше – чтобы энергия проявила себя, как сказал Ронан. А потом… наверно, нам надо произнести что-нибудь на латыни. – Неплохой план, – согласился Ганси, подумав: какое же это странное место, если столь нелепое предложение кажется вполне резонным. – Пойдем обратно, как пришли, или двинемся дальше? Ной сказал: – Дальше. Поскольку Ной редко высказывал свое мнение, его слово оказалось решающим. Они снова пустились в путь, то уклоняясь в сторону в поисках воды, то возвращаясь. Они шли, а листья – красные, коричневые, серые – падали вокруг, пока деревья совершенно не обнажились. В тени показался иней. – Зима, – сказал Адам. Это, конечно, было невозможно, но, опять-таки, до сих пор они видели мало реального! Ганси примерно так чувствовал себя, когда они ездили в Озерный край с Мэлори. Спустя некоторое время количество невероятной красоты зашкалило, и Ганси просто перестал ее замечать. Она как будто сделалась невидимой. Зима никак не могла настать. Но это казалось не таким уж невероятным, учитывая всё, что успело случиться. Они дошли до купы обнаженных ив, стоявших на пологом спуске; внизу виднелся изгиб неспешного мелкого ручья. Мэлори некогда сказал: где ивы, там вода. Ивы размножаются, объяснил он, роняя семена в воду, которая затем несет их вниз по течению и оставляет на каком-нибудь далеком берегу. – Вот и вода, – сказала Блу. Ганси повернулся к остальным. Их дыхание вырывалось паром. Все были слишком легко одеты. Самый темный цвет кожи, опаленной солнцем, в этой бесцветной зимней атмосфере казался неуместным. Туристы из иного времени года. Ганси понял, что дрожит. Он не знал, отчего это – от внезапно наступившего холода или от предвкушения. – Так, – произнес он, обращаясь к Блу. – И что ты собиралась сказать на латыни? Блу повернулась к Ронану: – Ты можешь просто поздороваться? Из вежливости. Ронан скривился; с вежливостью он был плохо совместим. Но все-таки он произнес: – Salve. И пояснил для Блу: – Вообще-то это значит «будь здоров». – Прекрасно, – ответила Блу. – Спроси, не поговорят ли они с нами. Вид у Ронана сделался еще более несчастный, потому что выглядело это глупо (и, следовательно, совершенно не в его стиле). Тем не менее он запрокинул голову и спросил у верхушек деревьев: – Loquere tu nobis? Все стояли тихо. Послышалось шуршание, как будто слабый зимний ветер зашелестел листвой. Но листьев на ветвях не осталось.