– Неправда это! Такое было лишь раз, тогда, когда я споткнулся перед гримерной и помял корзину с цветами. Но ведь и это было не напрасно: вся труппа смеялась и потом на все вечера любезно приглашали. Приговаривали: уж вы только, голубчик, берегите себя! Как же мы обойдемся без такого ярого поклонника? Вот так вот-с! Келер фыркнул. – Да-да, – продолжил Шипов, – и Наталья Николаевна тоже смеялась, и даже заботу особую проявила – розу в петлице мне поправила. И вообще, господа, сказать по правде, пусть я намеревался с Екатериной Павловной знакомство поближе устроить, но если ваших, Антон Карлович, цветов Наталья Николаевна более не принимает, то мне и для нее не жалко. – Это не ваше дело, Шипов, – процедил Келлер. – Впрочем, какого дьявола? Пускай! Ваши помятые корзины наверняка придутся ко двору! – Значит, это правда? Наталья Николаевна стала холодна с вами? Не обижайтесь, дружище – улыбнулся Шипов, – я сказал это просто так, чтобы прояснить диспозицию. – Вы допроясняетесь до дуэли, поручик! – Келлер залпом осушил свой стакан и грохнул им об стол. Шипов подпрыгнул на стуле: – Дуэли не боюсь! Да и что это такое? Если вас не принимают, имейте совесть, отойдите прочь! Келлер вскочил и схватил Шипова за грудки. Азаревич с Полутовым и Федоровым бросились разнимать спорщиков. – Господа, бросьте! Достаточно! Да перестаньте же, черт вас возьми! – Азаревич с трудом заставил Келлера ослабить хватку. – Вас вино разбередило! Глупые, пустые разговоры! А вы, Шипов, могли бы и последить за языком, если за картами и стаканом следить не умеете! Противники разошлись по углам. Шипов смутился: – Что правда, то правда! Глупость это – ввязываться в дуэль после вина и карт! После каждой попойки стреляться – так и пуль не напасешься! – Мне достаточно будет лишь одной, – огрызнулся из своего угла Келлер. Шипов пропустил его замечание мимо ушей. Он подошел к полке и снял с нее очередную бутылку. – Ладно, в сторону, – сказал он и поставил бутылку на стол. – Примирительная? Полутов разлил вино по стаканам, и все пятеро молча выпили. Глава IX «Вот так головоломка, – думал Азаревич, лежа в полудреме на своей койке. За окном было темно и тихо, и только где-то далеко в полях почему-то временами принимались галдеть галки. – Теперь думай, что может заставить этих молодых, талантливых и привлекательных девиц, которым рукоплещет весь город, взять да и согласиться на самоубийство. Чем их берет этот зверь? Какие мысли он им внушает, если они так легко по его приказу расстаются с жизнью?» После выпитого мысли Азаревича мешались. Он ворочался с боку на бок, но сон не шел. Оставалось лежать и лихорадочно размышлять. Времени оставалось совсем мало. Его в подобных сложных делах, конечно, мало всегда. Отец Азаревича, Александр Прокофьевич, очень гордился, когда мог быстро распутать непростой случай. Его мало устраивала роль помещика с обширными угодьями под далеким теперь Симбирском, ему всегда хотелось душу и разум применить для настоящего дела. После гибели жены оно заменило ему и службу, и охоту. Беглые каторжники, особо опасные бомбисты, революционеры, контрабандисты – все становилось его делом и его долгом, который он с доблестью отдавал государству. Соседи чурались его, крестьяне побаивались, а сын Петруша немного снисходительно относился к увлечению отца, никогда, впрочем, никоим образом того не выказывая. А потом возмужавший Петр Александрович был зачислен в полк… Дальше вспоминать не хотелось. Скука и мерзость! Уже через шесть месяцев он готов был выть от своей участи. Мерзость, бесполезность, муштра… Вытерпев еще три года, молодой Азаревич взял в полку годовой отпуск и приехал к отцу. Сначала он нанес визиты соседям, покрасовался перед местными девицами в военном мундире, потом даже попытался разобраться в сельском хозяйстве, выписав себе несколько журналов и рекомендованных иностранных альманахов по садоводству и земледелию. Ничего путного из этих затей не вышло. Соседи были бестолковее полковых фельдфебелей, девицы – жеманны и глупы, а земля – куда менее плодородна, нежели сулили ее сделать авторы европейских альманахов. И лишь старый отец его, бывалый охотник за головами, проводил все время за газетами с полицейской хроникой и делился с сыном воспоминаниями. Именно тогда Петр Александрович и узнал, что мать его не погибла в повозке, которую внезапно понесшая лошадь сбросила в овраг, а была убита в лесу беглым каторжником. Это открытие принесло перемены в характер юного Азаревича. К тому же, скоро отец с затаенной гордостью познакомил сына с главным полицмейстером города Симбирска, и эта встреча вовсе не показалась молодому человеку глупой, банальной и скучной. Петр Александрович неделю ходил сам не свой, а затем стал подробно обо всем расспрашивать отца. Внутренний Рубикон был перейден. Он подал в отставку и сделался обыкновенным симбирским помещиком. Вот только дружбу теперь он начал водить с первыми полицейскими чинами города. Первым его делом был поиск вора, обнесшего богатую ювелирную лавку. Несложный случай: когда заезжий поляк исчез с мешком золотых украшений, предварительно подпоив хозяина лавки, именно Азаревич доставил вора в околоток. Он просидел две ночи в засаде, но, в конце концов, оказался прав: поляк вышел именно к той переправе, где и ждал его Азаревич. То была вовсе не случайность – то был трезвый расчет. И деньги за поимку преступника – известного, как оказалось, ловкача по этой части – тоже были именно жалованием за хорошо сделанную работу, за ясный разум, наблюдательность и заметные аналитические способности. А потом были Петербург, Москва, Киев, Варшава… Что же об актрисах? Нет, ни разу в жизни их не увидев, совершенно невозможно предугадать их мысли! Пустое это… Надо пока подойти с другой стороны. Кто из этих четверых вновь прибывших в полк офицеров может провернуть весь этот спектакль? Первый, кто приходит на ум, это Келлер. Характер у него тяжелый: жестокий и необузданный. Да, это бросается в глаза. Даже здешнему бедному псу постоянно достается. Азаревич сразу же разузнал: Келлер – выходец из бедной немецкой семьи, седьмой ребенок в семействе. Он выбрал военную стезю, поднялся вверх по службе с самых нижних чинов, и все – отчаянной храбростью и личными заслугами. Несколько лет назад он участвовал в ряде не слишком афишируемых в прессе болгаро-турецких стычек на стороне болгар, а затем возглавлял русский отряд в бою против афганцев на Кушке. Дослужился Келлер до штабс-ротмистра, но после некоего неприятного происшествия в полку, не то растраты, не то дуэли, его понизили в чине до поручика и отправили сюда. В Благовещенск немец прибыл первым около месяца назад. Азаревич задумался: «Как же тут подступиться? Действовать с ним нужно особенно аккуратно. Неизвестно, где и как проявятся следы всех этих его афганских боевых будней. Да еще и не ясно, Келлер спит сейчас на соседней койке или тот самый изверг, кто скрывается за его личиной». «Хорошо, оставим Келлера, – Азаревич прислушался к раскатистому храпу, доносившемуся из дальнего угла. – Федоров… Этот тоже странен». Штабс-ротмистр, желая угодить Мышецкому, конечно же, рассказал Азаревичу все сплетни, которые долетели сюда задолго до приезда самого Федорова. С ним вышел особенный пассаж. Во время службы в городе N… он так втерся в доверие к начальству и к самому городскому голове, что тот заказал увлеченному живописью поручику роспись стен нового собора. В полку смотрели на такое сквозь пальцы – слово городского головы часто в небольших городках всеми воспринимается крайне учтиво. Вот только когда собор вознамерились освящать, и ради этого события приехал архиепископ, и вообще собрался весь цвет городского дворянства, росписи предстали перед публикой, и пошли по городу пересуды, что, дескать, лик Богоматери чрезвычайно напоминает молодую жену городского головы. А поскольку о художнике и раньше ходили не самые благопристойные истории, то эти фрески стали лишь подтверждением грязнейших слухов. Федоров тут же был переведен из города прочь. Правда, ему удалось выхлопотать отпуск для поправления здоровья, – Федоров был из уважаемой дворянской семьи, что помогло ему смягчить последствия своей выходки для собственной персоны, – и он на полтора года исчез из вида, якобы поправляя здоровье на водах в Италии. «И вот теперь он вернулся и объявился в Благовещенске… Эстет! В нем не чувствуется той жестокости, что исходит от Келлера. Но ведь и разыскиваемый нами призрак явно обожает не стрельбу и драки, а актрис и музыку Чайковского. Утонченные натуры, черт вас дери!» Азаревич перевернулся на другой бок. «Голова раскалывается… Так, кто следующий? Шипов… Шумлив, глуп и банален, пусть, наверное, и осознает это. Хотя вряд ли: слишком самоуверен! Но тоже театрал, при первом удобном случае сразу же летит знакомиться с актрисами. Ордена у него, видите ли…» Глаза Азаревича слипались, а ответа мозг так и не находил. Нет, и Шипова нельзя сбрасывать со счетов. Да и кто он на самом деле, все так же не ясно – таким бравым воякой, простаком и выпивохой притвориться не так уж сложно. Азаревич хорошо это знал: ему самому не раз приходилось надевать подобную маску. Обычный простой человек! Слишком обычный и слишком простой, он может оказаться способным на все… Притом штабс-ротмистр не смог поделиться сведениями с предыдущего места службы Шипова, ссылаясь на то, что бумаги в канцелярию запаздывали, а может, и вовсе потерялись. В армии такие случаи нередки. Никого этим не удивить… Полутов? Внезапно в сумраке Азаревич увидел его лицо – бледное, словно присыпанное мукой. Это было похоже на ночной кошмар… Где-то за стеной опять всколыхнулась стая галок, огласив окрестности жалобными криками. – Вы еще не спите, Петр Александрович? – прошептал он. – Я вот тоже. Слышу – ворочаетесь. Дай, думаю, спрошу: вы не сможете несколько билетов на завтрашний концерт предложить кому-нибудь? Очень уж меня просили… От неожиданности Азаревич вздрогнул, но, поняв, кто перед ним, тут же снова растянулся на койке: – Нет, Матвей Васильевич, увольте! Я для такого дела здесь еще никого не знаю, – ответил он, чувствуя, как снова погружается в дремоту. – Жаль, очень жаль! Я полагал, что вы со штабс-ротмистром дружбу водите. Предложили бы начальству, а? – Христос с вами, Мотя! Поручики со штабс-ротмистрами дружбу не водят… Полутов исчез так же внезапно, как и появился. Азаревич уже потерял волю бороться со сном. Он безуспешно попытался разлепить глаза. В его уже засыпающем мозгу вертелась последняя мысль: «И еще есть Полутов с этими его нехерувимскими глазами… Или как еще их там Федоров называл…» Глава X Появиться в парадной зале Дворянского собрания, где сегодня давали благотворительный вечер, нужно было эффектно. Иначе как еще обратить на себя внимание обеих ведущих актрис местной театральной труппы? Лучшего случая и не представится, а времени все меньше и меньше. От волнения и от осознания того, как стремительно утекают дни и часы, у Азаревича засосало под ложечкой. Он еще раз бросил взгляд на свое отражение в большом зеркале перед лестницей – украдкой, а не красуясь, как это делают молоденькие девицы и столь же юные полковые франты. Из-за зеркального стекла на него смотрел широкоплечий подтянутый красавец в новеньком драгунском мундире, с аккуратным пробором и пышными закрученными вверх усами, будто сошедший с иллюстрации в дешевом бульварном романе: бравый сорвиголова, готовый незамедлительно выхватить из-за пояса шашку или револьвер и любой ценой защитить честь своей прекрасной дамы. Азаревич усмехнулся: что же, похож! И револьвер у него с собой, и нож за голенищем в ножнах из кожи ягненка. Да, была история… Келлер бы оценил. Воролов осмотрелся. В широкое окно было видно, как к зданию чередой подъезжали возки и сани. Сегодня здесь будет все городское общество. Не так уж часты в этом военном городке развлечения, чтобы можно было просто упустить благотворительный вечер, после которого к тому же объявлен бал! Да и самолюбие как не потешить: по цене рублевого билета представители здешнего высшего света чувствовали себя настоящими просветителями и покровителями искусств, поскольку такие вечера позволяли театру расплатиться с рабочими и портными за декорации и костюмы, а также за потребности вроде нового занавеса, приобретение которого запланировали к премьере. К крыльцу подкатил очередной экипаж. Из него вышел штабс-ротмистр в парадном мундире, ведя под руку свою пышнотелую супругу; дородный швейцар с седой густой шевелюрой, поклонившись, распахнул перед ними двери. Через открывшийся проем Азаревич среди все прибывавшей публики заметил Пятакова. Петр Александрович мысленно ему посочувствовал: вести внешнее наблюдение в такую погоду – врагу не пожелаешь. Но вид у Пятакова был суетливый и бодрый. Он с видимым беспокойством похлопывал себя по бокам, все время озираясь и поглядывая на подъезжающие к крыльцу повозки. Денщик, спешащий передать кому-то поручение – какие могут быть сомнения… В зеркале уже отражалась необъятная жена штабс-ротмистра, поправляющая не менее необъятное декольте. Азаревич с поклоном уступил ей место, отдал честь ее супругу, мысленно стряхнул с себя полицейскую сосредоточенность и, галантно улыбаясь, вошел в залу. Свет нескольких дюжин свечей, отраженный во множестве зеркал, озарял большую комнату, полную военных. Среди армейских мундиров чернели пятнами фраки, но смотрелись они бледно, несмотря на то, что принадлежали самым видным людям города: первостатейным купцам, чиновникам, юристам. Театральный оркестр наигрывал полонез, и его звуки утопали в смехе и гомоне приветственных возгласов и разговоров. Выступление должно было начаться лишь через полчаса, а до танцев оставалось и того больше, поэтому музыканты играли вполсилы, стараясь не заглушать толпу и позволяя себе чуть фальшивить. В противоположном конце залы среди гостей Азаревич увидел степенного невысокого человека в строгом полицейском мундире в сопровождении дамы и двух юных девушек. Это был начальник уездной полиции с семьей. Именно по его ходатайству перед военными властями Азаревича по просьбе Мышецкого разместили в полку. Петр Александрович чуть поклонился ему. Тот ответил едва заметным кивком: прилюдно обнаруживать их знакомство здесь было совсем неуместно… – А вот и Петр Александрович! Я же говорил, что он придет! – из толпы появились Полутов и Шипов. – Я был уверен, что вы взяли билет, только бы от вас отвязались, – воскликнул Шипов. – Мне казалось, вы совсем не интересуетесь театром, – он с восторженной завистью оглядывал новенький мундир Азаревича. – Нет, отчего же, – ответил Азаревич, – если я заплатил, значит, я точно буду. – И то правильно, – согласился Шипов, поставив пустой бокал на поднос проходившего мимо слуги и взяв себе наполненный. – Вино здесь, господа, весьма достойное. Рекомендую! – Главное, Шипов, берегите силы, – улыбнулся Полутов. – А то, знаете, скоро танцы, и есть риск, что вы будете похожи на опустошенную вами же бутылку, раскрученную юлой. Одну из трех… А зачем же учинять обществу скандал и контузию? Шипов захохотал: – Слово чести, друзья, сегодня не больше одной! У меня планы…