Я отвел глаза. Я уставился в пол. – Виола, – сказал я ковру. – Ее зовут Виола. Мэр испустил долгий блаженный выдох. – Молодец, Тодд, – сказал он. – Я тебе очень благодарен. И повернулся к мистеру Коллинзу. – Под замок его. Часть I Тодд в башне 1 Старый Мэр [Тодд] Мистер Коллинз толкал меня по узкой лестнице без окон, вверх, и вверх, и вверх, то и дело поворачивая на площадках, но все равно только вверх. Когда я решил, што ноги сейчас отвалятся, перед нами оказалась дверь. Он открыл ее и пихнул меня так крепко, што я кубарем влетел в комнату и рухнул на деревянный пол. Руки совсем онемели, подставить их я не смог. Только застонал, с трудом перекатился на бок… …и уставился в тридцатиметровый обрыв. Я поскорей отполз по-паучьи от пропасти под хохот мистера Коллинза. Вдоль стен квадратной комнаты шла полка всего в каких-нибудь пять досок шириной. Посередине зияла кошмарная дыра с какими-то свисающими вниз через центр веревками. Я проследил их вверх по высоченной шахте – до самого гигантского, какой я в жизни видел, комплекта колоколов: два висели на одной деревянной балке, громадные такие, сами с целую комнату – хошь живи в ней! В стенах комнаты были пробиты арки, штобы звон было слышно на всю округу. Мистер Коллинз хлопнул дверью. Я подскочил. В замке раздался такой уверенный клик-клак, што мысли о побеге как-то все разом кончились. Я кое-как сел, привалился к стене и закрыл глаза, ожидая, когда снова смогу дышать. Я – Тодд Хьюитт, думал я. Я – сын Киллиана Бойда и Бена Мура. У меня через четырнадцать дней день рожденья, но я уже мужчина. Я – Тодд Хьюитт, и я – мужчина. (мужчина, который сказал мэру, как ее зовут) – Прости, – прошептал я. – Прости меня. Прошло время. Я открыл глаза и огляделся. По всему периметру этажа светились маленькие прямоугольные отверстия – на уровне глаз, по три на стену; сквозь завесу пыли внутрь сочился гаснущий свет. Я отправился к ближайшему. Конечно, это колокольня собора, очень высоко над землей, а внизу – площадь, первое, што я увидел в городе. Всего только сегодня утром, но кажется, целую жизнь назад. Смеркалось. Видимо, я довольно долго провалялся в отключке, прежде чем мэр привел меня в чувство. За это время он мог сделать с ней што угодно, мог даже… (заткнись, просто заткнись) Я окинул взглядом площадь. Все так же пуста, тиха тишиной безмолвного города. Города без Шума. Города, ждущего, когда придет армия и его завоюет. Города, который даже не пытался сопротивляться. Просто здесь объявился мэр, и они сдали все ему. Слухи об армии подчас эффективнее самой армии, или как он там сказал? Чистая правда, а? Все это время мы бежали сюда со всех ног, даже не думая, што мы найдем, на што будет похоже Убежище, когда мы до него все-таки доберемся, не произнося этого вслух, но надеясь, што тут будет безопасно, што тут рай. Говорю тебе, надежда есть, сказал Бен. Но он ошибался. Никакое это не убежище. Это Новый Прентисстаун. Я сморщился, потому што грудь сдавило, и посмотрел на запад: там, за площадью, были деревья и еще молчаливые дома и улицы, а потом – водопад, рушащийся с края долины, – довольно близко, кстати, – и дорога, зигзагом исчеркавшая склон ближайшего холма… дорога, где я дрался с Дэйви Прентиссом… где Виола… Я вернулся к комнате. Глаза уже привыкли к вянущему свету, но смотреть здесь все равно было не на што: доски и слабая вонь. До веревок с любой стороны было метра два. Я уставился наверх, сощурился, пытаясь разглядеть, где они там прикрепляются к колоколам, штобы звонить… потом заглянул в дыру, но там было темно, хоть глаз выколи, и што внизу, все равно не поймешь… Кирпичи, наверное. Хотя, если так посмотреть, два метра – это не так уж много. Можно одним прыжком их одолеть, вцепиться в веревку, слезть по ней вниз… Но тогда… – А што, довольно изобретательно, – заметил голос из дальнего угла. Я отшатнулся, вскинул кулаки, вздернул Шум. Там просто вставал человек – вставал, где сидел. Еще один бесШумный мужик. Только… – Если ты попытаешься сбежать по веревкам, которые тут так соблазнительно висят, – пояснил он, – все до последнего в городе об этом узнают. – Кто ты такой? – спросил я; в желудке было на редкость высоко и легко, но кулаки так сжатыми и остались. – Да, – сказал он. – Я так и думал, что ты не из Убежища. Он выступил из угла, дал свету упасть на лицо. Подбитый глаз, рассеченная губа, видимо, только-только заросшая. Пластырей на него пожалели, это как пить дать. – Забавно, как быстро забываешь его громкость, – пробормотал он почти себе под нос. Маленький это был человек, меньше даже, чем я, зато шире в плечах. И старше Бена, хотя и ненамного. Весь какой-то мягкий, даже с лица. Такую мягкость я побью, ежели придется. – Да, – кивнул он, – может, и побьешь. – Ты кто такой? – повторил я. – Кто я? – негромко повторил он и повысил голос, словно собирался кого-то сыграть. – Я – Кон Леджер, мальчик мой. Мэр Убежища. – Он растерянно улыбнулся. – Но точно не мэр Нового Прентисстауна. Покачал головой, глядя на меня. – А ведь мы даже начали давать беженцам лекарство, когда они к нам хлынули. Тут до меня дошло, што на лице у него никакая не улыбка, а гримаса. – Бог ты мой, мальчик, – сказал он. – Какой же ты Шумный. – Я тебе не мальчик, – заявил я, но кулаков не опустил. – Честно признаться, не вижу в твоем замечании ни малейшего смысла. Я мог бы ему сказать десять миллионов разных вещей, но любопытство решительно протолкалось вперед. – Так лекарство все-таки есть? Лекарство от Шума? – Конечно. – Он слегка поморщился, глядя на меня, словно попробовал што-то гадкое. – Одно местное растение с натуральным нейрохимикатом в составе, плюс еще несколько веществ, которые можно синтезировать, и пожалуйста. Новый свет наконец-то погрузился в тишину. – Но не весь Новый свет. – Разумеется, нет. – Он отвернулся посмотреть в прямоугольную бойницу, руки за спиной. – Его, между прочим, нелегко изготовить. Процесс долгий, медленный. Мы его довели до ума только в конце прошлого года – и это после двадцати лет непрерывных попыток. Мы сделали достаточно для себя и уже как раз собирались начать экспортировать, когда… Он рассеянно умолк, пристально глядя куда-то в город внизу. – Когда решили сдаться без боя, – бросил я, низко и ало рокоча Шумом. – Как последние трусы. Он повернулся обратно ко мне; болезненную улыбку смело с лица без остатка. – И почему мне должно быть интересно, что думает мальчик?