– Ты убил проповедника Аарона? Не верю! Мэр промолчал, только послал Морпета рысью пошибче. Дэйви гнусно мне ухмыльнулся и поскакал следом. – Следуй, – ржанул Морпет. – Следую, – взвизгнула лошадь Дэйви. Следую, подумала моя и припустила за ними, подкидывая меня на седле хуже прежнего. На скаку я все время озирался по сторонам – вдруг увижу ее? – хотя шансов на это не было никаких. Даже если она еще жива, вряд ли уже может ходить, а если может, значит, ее уже заперли с остальными женщинами. но я все равно озирался… (потомуш вдруг ей удалось сбежать) (потомуш вдруг она меня ищет) (потомуш она…) И тут я услышал. Я есмь Круг и Круг есть я. Чисто, как колокол, прямо у меня в голове голос мэра обвился вокруг моего собственного голоса, словно произнес эти слова мне прямо в Шум, – так внезапно, по-настоящему, што я дернулся, выпрямился и чуть не слетел с коня. Дэйви воззрился на меня – весь Шум в вопрошаниях, на што это я сделал стойку? Но мэр просто ехал себе по дороге, будто ничего необычного не случилось. Чем дальше мы забирали от собора на юг, тем менее глянцевым становился город: вскоре мы уже хрустели по гравию. Дома тоже сделались проще – длинные деревянные постройки на приличном расстоянии друг от друга, словно кирпичи, аккуратно разложенные по лужайкам. Дома излучали женскую тишину. – Совершенно верно, – одобрил ход моих мыслей мэр. – Мы въезжаем в новый Женский квартал. Мне начало знакомо давить сердце; безмолвие подымалось, тянулось к нам, словно жаждущий сжаться кулак. Я попытался сесть повыше: она наверняка здесь… где-то здесь ее лечат… Дэйви снова незаметно подвалил ко мне; его жалкие, едва заметные на лице усишки искривились в гадкую ухмылку. Я скажу тебе, где твоя шлюха, сообщил его Шум. Мэр Прентисс пружиной развернулся на седле. От него престранно полыхнуло звуком – будто крик, но безмолвный и где-то очень далеко, вообще не в этом мире, как если бы миллион слов слетел с языка сразу и так быстро, што, клянусь, мне взъерошило волосы словно порывом ветра. Но предназначались они Дэйви… Голову ему откинуло назад, как от удара, и пришлось даже схватиться за поводья, а не то он бы свалился с коня, завернув скотину вбок. Глаза у парня сделались огромные и как сковородкой стукнутые, челюсть отвалилась, даже слюна закапала. Какого чер… – Он ничего не знает, Тодд, – сказал мне мэр. – Все, что говорит о ней его Шум, – чистой воды ложь. Я перевел взгляд на Дэйви, все еще оглушенного, моргающего от боли… потом опять на мэра. – Это значит, што она в безопасности? – Это значит, что он ничего не знает. Не так ли, Дэвид? Да, па, сказал его Шум, все еще трепеща. Мэр Прентисс поднял бровь. Дэйви Прентисс стиснул зубы. – Да, па, – произнес он вслух. – Я в курсе, что мой сын – лжец, – сказал мэр. – Я в курсе, што он – задира и скотина, понятия не имеющая о многих вещах, которые мне дороги. Но он все равно мой сын. – Он отвернулся и посмотрел на дорогу. – И я верю в искупление. Мы поехали дальше. Шум Дэйви молчал, но в нем што-то темно и багрово кипело. Новый Прентисстаун поблек вдали, здания по обочинам дороги практически пропали. Теперь через гряду деревьев проглядывали, взбегая по склонам холмов, зеленые и красные фермерские поля, засеянные то чем-то знакомым, то чем-то новым, чего я не узнавал. Безмолвие женщин малость отлегло. Долина стала более дикой: в канавах росли цветы, в кронах трескуче переругивались восковые белки. Солнце светило чисто и невозмутимо, словно ему было на все наплевать. На излучине реки мы обогнули холм, и я увидел большую металлическую башню, торчащую в небо у него из вершины. – Это што такое? – Хочешь знать? – оживился Дэйви, хотя дураку было понятно, што он и сам ничего не знает. Мэр молчал. За башней дорога снова вильнула и покатилась вдоль длинной каменной стены, которая вдруг вынырнула из деревьев. Потом ее перебили большие арочные ворота с огроменными деревянными створками. Больше никаких проемов в стене не было, што в одну сторону, што в другую. Дорога дальше становилась грунтовой, словно ехать было уже некуда и незачем. – Первый и последний монастырь Нового света, – возвестил мэр, останавливаясь у ворот. – Построен как прибежище мирного созерцания для наших самых святых людей. Еще в те времена, когда мы верили, что сумеем победить заразу Шума с помощью самоотрицания и дисциплины. – Голос его сделался жестче. – Заброшен еще не законченным. Он повернулся к нам. В Шуме Дэйви взмыла странная счастливая искра. Мэр Прентисс наградил его предупреждающим взглядом. – Тебе, наверное, интересно, – обратился он ко мне, – почему я назначил сына твоим надзирателем. Я быстро глянул на Дэйви: тот улыбался в сторону. – Тебе нужна твердая рука, Тодд. Ты даже сейчас думаешь, как бы тебе улизнуть при первой же возможности и попытаться найти твою драгоценную Виолу. – Где она? – тут же спросил я, хоть и знал, што ответа не получу. – И я не сомневаюсь, – продолжал мэр с той же точки, – что Дэвид сумеет должным образом обеспечить тебе эту твердую руку. Шум и рожа означенного Дэвида гнусно просияли. – А взамен Дэвид научится тому, что такое настоящая храбрость. – Гнусное сияние исчезло. – Он научится тому, как это – поступать по чести, поступать как настоящий мужчина. Поступать, короче говоря, как ты, Тодд Хьюитт. – Он последний раз глянул на сына и развернул коня. – Я буду необычайно рад послушать, как прошел ваш первый день вместе. И, ни слова больше не сказав, он отбыл в Новый Прентисстаун. Интересно, зачем он вообще с нами ездил? Наверняка же у него есть дела и поважнее. – Несомненно, есть, – отозвался он, не оборачиваясь. – Но не надо недооценивать себя, Тодд. Ускакал. Мы с Дэйви оба подождали, пока он удалится за пределы слышимости. Я заговорил первым: – Говори, што случилось с Беном, или я вырву твое етьское горло нахрен. – Я – твой босс, парень, – возразил Дэйви, соскакивая с коня и кидая рюкзак на землю. – Лучше-ка относись ко мне с уважением, или па за себя не… Но я уже летел вниз с Ангаррад и бил его со всей силы в рожу, метя прямиком в это печальное недоразумение под названием «усы». Удар он принял, но и со своим не замедлил. На боль я наплевал, он тоже, и мы покатились по земле кучей кулаков, пинков, локтей и коленей. Он все равно был покрупнее меня, но не сильно, и разницы никакой я уже не чувствовал… но из-за этого «покрупнее» он уже через минуту опрокинул меня навзничь, уселся верхом и прижал мне горло локтем. Из губы у него текла кровь, из носа тоже – в точности как у меня, – но меня это в тот момент не сильно заботило. Потому што дальше Дэйви полез за спину в кобуру и извлек оттудова пистолет. – Твой па все равно ни в жисть не позволит тебе меня застрелить, – прошипел я. – Это да, – ответил он. – но у меня все равно есть ствол, а у тебя – нет. – Бен тебя побил, – прохрипел я под локтем. – Он тебя остановил, а мы сбежали. – Он не остановил меня, – расплылся Дэйви. – Я взял его в плен. И привез к па, а па отдал его мне, на пытки. И я запытал его до смерти. А у него в Шуме… Я… Не могу толком сказать, што у него в Шуме (он врет, он врет!), но оно придало мне достаточно сил, штобы спихнуть его с себя. Мы еще немного подрались (Дэйви отгонял меня, размахивая рукоятью пистолета), но вскоре уже я въехал ему локтем в горло и уронил наземь. – Ты еще вспомнишь это, мальчик, – закашлялся Дэйви, не выпуская пистолета из рук. – Когда мой па будет говорить про тебя всякие хорошие слова. Это он велел мне пытать Бена. – Ты врешь, – бросил я. – Бен тебя победил. – Да ну? И где же он сейчас, твой Бен? Спешит тебе на выручку?