– Понимаю, – продолжает он, отпивая очередной глоток янтарной жидкости. И почти смеется. – Не ожидала, да? Но я всегда любил торты. Немногие понимают, что выпечка требует безграничной точности и терпения. Очень хлопотная и беспощадная наука. Из меня вышел бы превосходный пекарь. – А потом добавляет: – Сам не пойму, зачем все это тебе рассказываю. Наверное, слишком долго не мог открыто с кем-то побеседовать. – Мне вы можете рассказать все, что угодно, сэр. – Да, – тихо произносит он. – Я начинаю в это верить. Мы оба замолкаем. Голову наводняют вопросы, на которые нет ответа. Проходит еще секунд двадцать. – Ладно, что там еще? – сухо спрашивает Андерсон. – Что тебя гложет теперь? – Извините, сэр, – начинаю я, – мне просто интересно… Почему вы не попробовали? Стать пекарем? Он пожимает плечами, вертит в руках стакан. – Когда я стал постарше, мать заливала мне в горло отбеливатель. Или нашатырный спирт. Все, что находила под раковиной. Не так, чтобы меня убить, – продолжает он, встретившись со мной взглядом. – А так, чтобы подольше помучить. – И залпом допивает остатки. – Можешь считать, тогда я и потерял вкус к выпечке. Мне не удается быстро скрыть свой ужас. Андерсон надо мной смеется, смеется над выражением моего лица. – Веской причины так со мной поступать у нее никогда не было, – говорит он, отворачиваясь. – Просто она меня ненавидела. – Сэр… Сэр, я… В комнату вваливается Макс. – Что, черт возьми, ты натворил? – На этот вопрос сложно ответить однозначно, – оглянувшись, реагирует Андерсон. – Будь добр, поконкретнее. И, кстати, что ты сделал с ее одеждой? – Я про Кента, – со злостью выпаливает Макс. – Что ты натворил? Андерсон в нерешительности переводит взгляд с Макса на меня и обратно. – Наверное, нам следует обсудить это в другом месте. Однако Макс, похоже, потерял самообладание. Взгляд у него дикий; сложно понять, злится он или напуган. – Пожалуйста, скажи, что записи были подделаны. Скажи, что я ошибаюсь. Скажи, что ты не провел процедуру на себе. Андерсон, похоже, одновременно испытывает и раздражение, и облегчение. – Успокойся. Я миллион раз смотрел, как это делает Иви. И в последний раз на мне. Мальчишка уже был выжат как лимон. Ампула стояла там, на столе, а ты был слишком занят… – Он бросает на меня беглый взгляд. – Кроме того, мне пришлось ждать, и я решил: раз уже зашел, сделаю себя чуточку полезнее. – Поверить не могу… и, конечно, ты не видишь в этом никакой проблемы, – выдыхает Макс, вцепляясь рукой в волосы и качая головой. – Ты никогда не видишь ни в чем проблемы. – Несправедливые какие-то обвинения. – Парис, Неестественные не просто так обладают только одной способностью. – Макс начинает мерить шагами комнату. – Сочетания двух суперспособностей в одном человеке – крайне редки. – А как же дочь Ибрагима? – спрашивает Андерсон. – Разве это не твоя работа? Не работа Иви? – Нет, – с нажимом говорит Макс. – Это вышло случайно, ошибка природного свойства. Обнаружив ее, мы удивились не меньше других. Внезапно Андерсон напряженно застывает. – А в чем конкретно заключается проблема? – Это не… Раздается вой сирен, и Макс не успевает договорить. – Только не это, – шепчет он. – Боже, только не это. Андерсон бросает на меня взгляд, потом исчезает в своей комнате и на сей раз выходит оттуда в полной боевой готовности. Проверяет в пистолете обойму, прячет его обратно в потайную кобуру. – Джульетта. – Его голос звучит резко. – Да, сэр? – Приказываю тебе оставаться здесь. Не важно, что ты увидишь, не важно, что услышишь, тебе запрещено покидать эту комнату. Без моего приказа ничего не предпринимать. Ты поняла? – Да, сэр. – Макс, найди ей что-нибудь из одежды, – рявкает Андерсон. – А потом – чтоб ни шагу отсюда не сделала. Отвечаешь за нее головой. Кенджи План был таким: мы становимся невидимками – Уорнер позаимствует способности у нас с Назирой – и выпрыгиваем из самолета незадолго до приземления. Затем Назира активирует свои летательные способности, с помощью Уорнера ее силы возрастают, и мы трое пролетаем мимо вознамерившегося нас прикончить комитета по встрече. Затем сразу отправляемся в сердце гигантского штаба искать Джульетту. А вот что происходит на самом деле: мы втроем становимся невидимками и выпрыгиваем из самолета заранее. Эта часть срабатывает. Зато мы совсем не ожидаем, что комитет по встрече (убийству) предвидит все наши действия. Мы поднимаемся в воздух, летим над головами по крайней мере двух дюжин до зубов вооруженных солдат и одного чувака, который выглядит, как мог бы выглядеть отец Назиры. Вдруг у кого-то в руках блестит длинноствольное орудие, направленное прямо вверх, в небо. Похоже, он что-то пытается там увидеть. Нас. – Он ищет источники тепла, – объясняет Уорнер. – Вижу. – В голосе Назиры звучит досада. Она набирает скорость, только это уже ничего не меняет. Спустя пару секунд парень с тепловизором что-то кричит еще одному солдату, и тот целится в нас другим оружием, от которого немедленно пропадают наши способности. Звучит-то страшно, а на деле еще хуже. У меня нет ни малейшего шанса закричать. Нет времени подумать о том, что сердце строчит как пулемет, или о том, как трясутся руки, или о том, что Назира – бесстрашная, неуязвимая Назира – пугается. Даже Уорнер ошарашен. До этого, от одной только мысли, что меня подстрелят в небе, я уже почти с ума сошел. Теперь же, признаюсь честно, совсем деморализован. Это принципиально новый уровень ужаса. Мы трое становимся видимыми и стремительно, кружась по спирали, летим вниз, навстречу смерти, а солдаты внизу пялятся на нас, выжидая. И я думаю: Чего они ждут? Почему стоят и смотрят, как мы погибаем? К чему столько усилий: перехватывать самолет, сажать его в этом месте, не разбив… Чтобы всего лишь посмотреть, как мы упадем с неба? Их это забавляет? Время течет непривычно. Словно оно бесконечно, словно его не существует. Поток ветра холодит мне ноги, и все, что я вижу – стремительно приближающуюся землю. Даже в самых страшных кошмарах мне не снилось, что я умру именно так. Никогда не думал, что меня убьет сила тяготения. Что именно так мне суждено покинуть мир. Неправильно, нечестно. В голове лишь одна мысль: мы падаем и ничего не поделать… И вдруг я слышу взрыв. Вспышка огня, нестройные крики, кричащий вдалеке Уорнер, – и вот я уже не падаю, меня больше не видно. Все происходит быстро до головокружения. Назира, обхватив меня рукой, тянет вверх, что дается ей нелегко, рядом возникает Уорнер, подставляя плечо. Его существование выдают только резкий голос и знакомое чувство его присутствия. – Отличный выстрел! – Назира, запыхавшись, практически орет мне в ухо. – Сколько у нас, по-твоему, времени? – Десять секунд. Потом до них дойдет, что можно палить вслепую, – кричит Уорнер. – Надо выйти из зоны обстрела. Живо! – Принято, – кричит ему в ответ Назира. Мы еле-еле уходим от стрельбы: резко, по диагонали, падаем вниз на землю, все втроем. К счастью, мы достаточно снизились, поэтому быстро приземляемся в центре поля, далеко от солдат: как раз, чтобы получить небольшую передышку, однако довольно далеко от штаба, чтобы передышка не затянулась. Согнувшись пополам и упершись руками в колени, я стараюсь перевести дыхание и успокоиться. – Что ты сделал? Что, черт возьми, сейчас было? – Уорнер метнул гранату, – объясняет Назира. А потом, обращаясь к Уорнеру, интересуется: – Нашел в сумке Хайдера? – Да, и еще парочку полезных вещиц. Так, нам нельзя стоять на месте. Я слышу звук его удаляющихся шагов – ботинки топчут траву – и спешу следом.