Слышится мрачный смешок. – За последние два десятка лет дружба с Максом обеспечила тебя многим, но степень по медицине туда не входит. – Это всего лишь теория. Я думаю… – Меня не волнуют твои теории, – прерывает собеседник. – Зато меня волнует вопрос, какого черта ты решил, что ранить наш ключевой объект – хорошая идея, когда поддержание ее физического здоровья и психической стабильности критически важно для… – Ибрагим, будь благоразумен, – перебивает Андерсон. – После того, что случилось в прошлый раз, я просто хотел убедиться, что все работает как следует. Я лишь проверял ее вер… – Нам всем известно, Парис, пытки – твой фетиш, однако новизна твоего напрочь больного воображения поистерлась. Время на исходе. – Это не так, – спокойно отвечает Андерсон. – Всего лишь небольшая заминка. Макс сразу же все исправил. – Небольшая заминка? – грохочет Ибрагим. – Девчонка потеряла сознание. Риск регрессии остается высоким. Объект должен находиться в стазисе. Я дал тебе карт-бланш с девчонкой, потому что, честно, не думал, что ты окажешься таким идиотом. Потому что у меня нет времени с тобой нянчиться. Потому что и у Татьяны, и у Сантьяго, и у Ази, и у меня, у нас дел невпроворот, мы пытаемся выполнять и твою работу, и работу Иви, в дополнение к своей собственной. В дополнение ко всему остальному. – Я прекрасно справлялся со своей работой. – В голосе Андерсона пробивается лед. – Никто не просил тебя вмешиваться. – Ты забываешь, что потерял и работу, и континент в ту самую секунду, как дочь Иви выстрелила тебе в голову и заявила права на остатки с твоего стола. Ты позволил подростку забрать у тебя жизнь, средства, детей и солдат прямо из-под носа. – Тебе, как и мне, прекрасно известно, что она не простой подросток, – парирует Андерсон. – Она – дочь Иви. Ты понимаешь, на что она способна… – Но она этого не сделала! – кричит Ибрагим. – Девчонка должна была жить в изоляции, на то имелись причины, одна из которых – никогда не узнать масштаба своей силы. Она должна была подвергаться метаморфозам, потихонечку, незаметно, пока мы выжидали нужный момент, чтобы развернуться как движение. Ее передали тебе на попечение только благодаря многолетней дружбе с Максом, а еще потому, что ты был коварным выскочкой, согласным на любую работу ради продвижения. – Забавно, – совершенно не веселым тоном произносит Андерсон. – Раньше я тебе нравился именно за то, что был коварным выскочкой, согласным на любую работу ради продвижения. – Ты мне нравился, – негодует Ибрагим, – когда выполнял работу. Однако за последний год ты превратился в балласт. Мы предоставили тебе все возможности, чтобы исправить ошибки… Увы, ты, похоже, не в состоянии делать все правильно. Тебе повезло, что Макс смог так быстро вылечить ей руку, но нам до сих пор неизвестно состояние ее психики. И клянусь тебе, Парис, если в результате твоих действий разовьются непредвиденные, необратимые последствия, я прибью тебя, не дожидаясь решения комитета. – Не посмеешь. – Ты мог оставаться безнаказанным, когда Иви была жива, однако все знают, что единственная причина, по которой ты продвинулся так далеко, – то, что Иви потакала слабостям Макса, а тот по неведомым причинам продолжал за тебя ручаться. – По неведомым причинам? – смеется Андерсон. – Хочешь сказать, что запамятовал, почему все эти годы вы держали меня при себе? Давай я помогу освежить память. Насколько я припоминаю, больше всего я нравился, когда был единственным, кто согласился выполнять все те ужасные, аморальные, гадкие поручения, которые помогли создать это движение с нуля. – Повисла пауза. – Все эти годы вы держали меня при себе, Ибрагим, благодаря мне вы не замарали руки. Или подзабыл? Однажды ты даже назвал меня своим спасителем. – Да хоть пророком, плевать. Мы не можем и дальше платить за твою небрежность. Мы на войне и сейчас с трудом удерживаем свое превосходство. Если ты не в состоянии проанализировать возможный негативный эффект даже от небольшой заминки в решающий час, то не заслуживаешь быть среди нас. Что-то грохочет. Захлопывается дверь. Андерсон вздыхает, долго и медленно. Я почему-то понимаю, даже по звуку выдоха, что он не злится. Я удивлена. По-моему, он просто устал. Мало-помалу кольцо той жаркой волны разжимается, отпускает мое горло. Еще пара секунд тишины, и я открываю глаза. Смотрю на потолок, глаза приспосабливаются к яркому белому свету. Чувствую, что двигаться тяжело, однако в целом я в порядке. – Джульетта? Голос Андерсона звучит намного ласковее, чем я ожидала. Приложив некоторое усилие, я поворачиваю шею. Встречаюсь с ним взглядом. Он совсем на себя не похож. Небритый. Неуверенный. – Да, сэр. – Мой голос звучит грубо. Непривычно. – Как ты себя чувствуешь? – У меня все онемело. Он нажимает на кнопку, и кровать приходит в движение, подстраивается так, что я теперь сижу относительно прямо. Кровь устремляется от головы вниз. Андерсон отключает прикрепленные к телу приборы, я смотрю как завороженная. Потом он выпрямляется. Поворачивается ко мне спиной, лицом к крохотному оконцу. Оно слишком высоко, и вид из него мне недоступен. Андерсон поднимает руки и, вздыхая, пробегает пальцами по волосам. – Надо выпить, – обращается он к стене. Затем, кивнув сам себе, выходит в соседнюю дверь. Я сначала удивлена, что меня оставили одну, потом откуда-то доносятся приглушенные звуки и знакомое бряцанье стаканов, перезвон, и я уже не удивляюсь. Я в замешательстве. Не понимаю, где нахожусь. Иголок в теле нет, и я получаю чуть бо́льшую свободу перемещения. Однако, повертев головой и осмотревшись, осознаю, что я не в медицинском крыле, как ожидала вначале. Комната похожа на чью-то спальню. Или на номер в отеле. Все вокруг кипенно-белое. Стерильное. Я лежу на огромной белой кровати с белыми простынями и белым пуховым одеялом. Даже каркас кровати изготовлен из светлого дерева. Рядом с разнокалиберными тележками и замершей аппаратурой стоит одинокая тумбочка, украшенная одинокой же, простого вида лампой. Через хлипенькую, чуть приотворенную дверь льется косой свет, и мне кажется, я подглядываю в уборную, хотя в настоящий момент она, похоже, свободна. Рядом с дверью стоит чемодан, закрытый, но не застегнутый на молнию. На стене прямо напротив меня висит экран, а под ним – комод. Один из ящиков закрыт неплотно, что подогревает мой интерес. И тут до меня доходит: я же почти голая. Да, на мне больничная рубашка, только это не одежда. Осматриваю комнату в поисках военной формы – безрезультатно. Здесь ничего нет. В голове проясняется, и я вспоминаю, что, должно быть, залила всю одежду кровью. Помню, как стояла на полу на коленях. Помню, разливающуюся лужу собственной крови, в которую и упала. Опускаю взгляд на поврежденную руку. Я отрезала только указательный палец, однако замотана бинтами вся кисть. Боль превратилась в тупую пульсацию. Хороший знак, на мой взгляд. Осторожно начинаю разматывать бинты. И тут вновь появляется Андерсон. Пиджак он снял, галстук развязал. Две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты, виден чернильный завиток, волосы взъерошены. Андерсон остается в дверях и делает большой глоток из стакана, наполовину наполненного жидкостью янтарного цвета. Когда мы встречаемся взглядами, я говорю: – Сэр, я думала о том, где нахожусь. А еще о том, где моя одежда. Андерсон снова подносит стакан к губам. Делая глоток, он закрывает глаза, откидываясь на дверной косяк. Вздыхает. – Ты в моей комнате, – поясняет он, не открывая глаз. – Это здание огромно, и медицинские части – а их здесь довольно много – располагаются в большинстве своем в противоположном его конце, примерно в миле отсюда. Когда Макс оказал тебе помощь, я попросил его поместить тебя сюда, чтобы я мог всю ночь присматривать за тобой. Что касается одежды, понятия не имею. – Он снова отхлебывает из стакана. – Наверное, Макс ее сжег. Думаю, скоро тебе принесут что-то взамен. – Спасибо, сэр. Андерсон не отвечает. Молчу и я. Когда у него закрыты глаза, смотреть на него спокойнее. Я пользуюсь редкой возможностью разглядеть его татуировку, однако все равно не вижу в ней смысла. Но больше я смотрю на его лицо, выражение которого мне совсем незнакомо: мягкое, расслабленное, вот-вот – и он заулыбается. И все равно заметно: что-то его тревожит. – Что? – спрашивает он, не глядя на меня. – Что на этот раз? – Я думала, сэр, все ли у вас в порядке. Андерсон открывает глаза. Склонив голову, меня рассматривает. Взгляд загадочный. Потом медленно отворачивается. Залпом допивает содержимое стакана, сам стакан ставит на тумбочку и неторопливо устраивается в соседнем кресле. – Ты не забыла, что прошлой ночью я заставил тебя отрезать себе палец? – Нет, сэр. – А сегодня ты интересуешься, все ли у меня в порядке. – Да, сэр. По-моему, вы расстроены, сэр. Он с задумчивым видом откидывается на спинку кресла. Потом вдруг качает головой. – Знаешь, я теперь понимаю, что был с тобой излишне жесток. Через многое заставил пройти. Испытывал твою преданностью сверх меры. У нас с тобой долгая история, Джульетта. Простить тебя непросто. И, конечно, я ничего не забыл. Я молчу. – Ты понятия не имеешь, как сильно я тебя ненавидел, – признается он, обращаясь больше к стене, чем ко мне. – Как сильно порой я ненавижу тебя и сейчас. Тем не менее… – Он садится ровно, заглядывает мне прямо в глаза. – Теперь ты – само совершенство. Теперь ты совершенна целиком и полностью, а мне придется тебя отдать. Бросить твое тело в жерло науки. – Он снова поворачивается к стене. – Обидно. Подкрадывается страх, наполняет мою грудь. Стараюсь его не замечать. Андерсон встает, хватает пустой стакан с тумбочки и на минуту исчезает, чтобы его наполнить. По возвращении опять пристально меня рассматривает, стоя в дверном проеме. Я так же пристально смотрю на него. Мы молчим какое-то время. – Знаешь, когда я был очень молод, то хотел стать пекарем. Меня пронизывает удивление.