Он по-прежнему держит меня за руку, когда говорит в собственный передатчик: – Скажи Ибрагиму, пусть не вмешивается. У меня все под контролем. В полной тишине Андерсон наклоняет голову, слушая, что отвечают в невидимом наушнике. Мне остается лишь смотреть. И ждать. – Плевать, – со злостью заявляет он, неосознанно сжимая пальцами мое запястье. Я удивленно вздыхаю. Он поворачивается, и наши взгляды встречаются. Андерсон хмурится. Его приятный мужской аромат дурманит; почти не отдавая себе в этом отчета, я наслаждаюсь запахом этого человека. Сложно находиться так близко. Странное ощущение. Мысли путаются, голова плывет. Мой разум наводняют рваные образы – мимолетный отблеск золотых волос, пальцы, касающиеся кожи, – и снова меня тошнит. Становится дурно. Я практически валюсь с ног. Отвожу взгляд, Андерсон дергает мою руку вверх, к свету, щурясь, чтобы лучше видеть. Наши тела почти соприкасаются, и я внезапно оказываюсь так близко, что могу разглядеть край татуировки, темной, извилистой, подползающей к краю его ключицы. Широко распахиваю глаза от удивления. Андерсон отпускает мое запястье. – Я уже в курсе, что это он, – быстро говорит Андерсон, кинув на меня беглый взгляд. – Его код есть на временной метке. Молчание. – Просто удали вызовы. А потом напомни ему, что она отчитывается только передо мной. Когда он с ней поговорит и состоится ли вообще такой разговор – решаю я. Он опускает руку. Дотрагивается пальцем до виска. А затем смотрит на меня, прищурившись. Сердце выпрыгивает из груди. Я вытягиваюсь в струнку. Подсказки мне больше не нужны. Этот взгляд говорит о том, что я должна во всем сознаться. – Сэр, я заметила татуировку. Подумала, интересно, что на ней. Андерсон смотрит на меня с удивлением. Он наконец готов что-то сказать, но тут, словно на выдохе, открывается стальная дверь. Из дверного пролета вытекают клубы дыма, позади которых появляется человек. Высокий, выше Андерсона, с волнистыми темно-русыми волосами, светло-коричневой кожей и яркими светлыми глазами, цвет которых сразу и не уловить. На нем белый халат. Высокие резиновые сапоги. На шее болтается защитная маска, с дюжину ручек торчат из кармана на халате. Мужчина не пытается ни пройти вперед, ни уступить дорогу. Просто стоит в дверях, словно не определившись с решением. – Что происходит? – спрашивает Андерсон. – Я час назад послал тебе сообщение, а ты так и не объявился. А когда я сам прихожу к тебе под дверь, ты заставляешь ждать. Мужчина ничего не говорит. Он оценивает меня, взглядом ощупывая мое тело сверху донизу, демонстрируя неприкрытую ненависть. Не совсем понимаю, как объяснить такую реакцию. Андерсон вздыхает, улавливая что-то, не столь очевидное для меня. – Макс, – тихо произносит он. – Ты же не серьезно. Макс внимательно смотрит на него. – Не все здесь, как ты, железные. – И, отводя взгляд, добавляет: – По крайней мере, не целиком. Я с удивлением замечаю, что Макс говорит с акцентом, как и жители Океании. Андерсон снова вздыхает. – Ладно, – с прохладцей в голосе продолжает Макс. – Что ты хотел обсудить? Он вытаскивает из кармана ручку, снимает зубами колпачок. Лезет в другой карман и достает оттуда тетрадку. Открывает ее. Внезапно у меня пропадает зрение. За какую-то секунду все вокруг темнеет. Стирается. Вновь возникают подернутые дымкой образы, время то ускоряет, то замедляет свой бег. В глазах мелькают разноцветные всполохи, взрываются звезды, вспыхивают, искрятся огни. Доносятся голоса. Один-единственный голос. Шепот… Я настоящая воровка Магнитофонная лента перематывается назад. Воспроизводится заново. Кассета искажает звук. Я настоящая Я настоящая ЯЯЯ настоящая воровка воровка Я украла Я украла эту тетрадку и этуручкууодногоиздокторов – Ну, конечно, так и было. Резкий голос Андерсона возвращает меня в реальность. Сердце стучит. Страх воздействует на кожу, вызывая на руках мурашки. Глаза дергаются. В конце концов мой взгляд замирает на знакомом лице Андерсона. Он на меня не смотрит. С души падает камень. Мой антракт продлился лишь миг, а значит, я пропустила только пару реплик с каждой стороны. Макс разворачивается и с любопытством меня рассматривает. – Зайдем, – приглашает он и исчезает в двери. Я иду вслед за Андерсоном, и, как только переступаю порог, порыв ледяного воздуха заставляет меня ощутить озноб. Я только вошла, как сразу почувствовала растерянность. Изумление. Здесь конструкции выполнены по большей части из стали и стекла: гигантские мониторы, микроскопы, длинные стеклянные столы, заставленные мензурками и наполовину наполненными пробирками. Пространство комнаты рассекают гофрированные трубы, соединяя столешницы и потолки. В воздухе висят гирлянды ламп, издающих монотонное жужжание. Я иду следом за Андерсоном и Максом к дугообразному столу, больше похожему на центр управления. На его стальной поверхности штабелями лежат бумаги, сверху мигают экраны. Множество ручек засунуто в щербатую кофейную кружку, которая стоит на толстенной книге. Книга. Такая реликвия не попадалась мне на глаза уже очень давно. Макс садится, жестом указывает на стул, притулившийся под соседним столом, Андерсон отрицательно качает головой. Я продолжаю стоять. – Ладно, давай, – говорит Макс, искоса бросая взгляды в моем направлении. – Ты сказал, есть проблема. Внезапно Андерсон теряется. Он так долго молчит, что Макс не выдерживает. – Выкладывай, – произносит он, делая поощрительный жест с ручкой. – Что натворил на этот раз? – Ничего я не натворил, – резко обрывает Андерсон. Потом хмурится. – Во всяком случае, я так думаю. – Тогда зачем пришел? Андерсон делает глубокий вдох. – Она говорит, что ее… ко мне влечет. Глаза Макса расширяются. Он переводит взгляд с Андерсона на меня и обратно. А затем вдруг… Начинает смеяться. У меня горит лицо. Смотрю, не отрываясь, прямо перед собой, изучая причудливые аппараты, сложенные на полках у дальней стены. Краем глаза вижу, как Макс что-то строчит в блокнотике. Вокруг столько современного оборудования, а ему, похоже, нравится писать от руки. Странно. И я запоминаю эту информацию, не совсем отдавая себе отчет зачем. – Потрясающе, – замечает Макс, чуть покачивая головой. – Все, конечно, закономерно. – Я рад, что тебе смешно. – Андерсон явно раздражен. – Но мне это не нравится. Макс снова смеется, вытянув ноги, скрещивает их. Он явно заинтригован – даже, скорее, взбудоражен – таким развитием событий. Покусывает колпачок от ручки, рассматривая Андерсона. Глаза блестят. – Неужели великий Парис Андерсон признает, что обладает совестью? Или, скажем, нравственностью?