Наращиваю скорость; приходится поторапливаться, чтобы успеть. До меня доходит: Андерсон ни разу не оглянулся, и я задумываюсь, а что бы он предпринял, обнаружив, что я потерялась? Потом, так же быстро, эта мысль поражает своей дикостью. Ему и не надо оглядываться. Я бы никогда не потерялась. Сегодня в штабе оживленнее, чем обычно. Через громкоговорители передают объявления, атмосфера вокруг пышет азартом. Называют чьи-то имена, раздают какие-то приказы. Прибывают и куда-то отправляются люди. Мы идем по лестнице. Андерсон не останавливается и, кажется, не знает, что такое запыхаться. Он обладает силой молодого человека и в то же время твердостью, которая вырабатывается годами. При встрече с ним у людей бледнеют лица. Многие отводят взгляд. Некоторые, наоборот, не могут оторвать глаз. Одна женщина, когда он случайно ее задел, практически грохнулась в обморок, а Андерсон даже не сбился с шага. Я восхищена. Раздается треск громкоговорителей. Приятный механический женский голос объявляет «зеленый код» так спокойно, что я не могу не подивиться общественной реакции. Я становлюсь очевидцем чего-то очень похожего на хаос, по всему зданию хлопают двери. Такое впечатление, что все происходит синхронно, сверху и донизу по коридорам штаба эхо разносит цепную реакцию. Набегают и толпятся мужчины и женщины, все в белых халатах, суетливо удаляясь, застревают в проходах. Андерсон по-прежнему идет вперед. Мир поспешно освобождает для него место. Зато он ни под кого не подстраивается. Ни под кого и ни подо что. Беру это на заметку. Наконец мы доходим до какой-то двери. Андерсон прикладывает руку к биометрическому сканеру, потом смотрит в камеру, та считывает изображение сетчатки. Дверь отъезжает. Стерильный запах, похоже, антисептик; как только мы входим внутрь, он обжигает ноздри, от него слезятся глаза. Вход очень необычный: короткий коридор скрывает оставшуюся часть комнаты от взора вошедшего. По мере продвижения вперед я слышу, как три прибора пикают на разном уровне громкости. Сворачиваем за угол, и комната увеличивается в размерах в четыре раза. В просторном помещении яркий естественный свет дополняется пронзительным белым свечением искусственных ламп над головой. Кровать, привязанный к ней человек – и все, больше ничего. Пикают не три прибора, а целых семь, каждый из которых, похоже, присоединен к телу лежащего без сознания юноши. Я его не знаю, он ненамного старше меня. Волосы обриты почти наголо; мягкий темный ежик испещрен впаянными в череп проводами. Мне видно только спокойное лицо – все тело до шеи скрывает простыня, однако что-то во всей этой картине кажется знакомым. Меня накрывает воспоминание. Туманное, искаженное. Пытаюсь счистить мутные слои, мельком улавливаю какой-то образ – пещеру, высокого черноволосого мужчину, резервуар с водой, – и меня пронзает жгучая ярость, от которой трясутся руки. Судорожно отступаю на шаг, слегка мотаю головой, пытаясь собраться с мыслями. Мой разум затуманен, я сбита с толку. Когда я беру себя в руки, то понимаю: Андерсон за мной наблюдает. Он медленно делает шаг вперед, смотрит на меня, сощурившись. Ничего не говорит, но я чувствую – отводить взгляд нельзя. Я должна поддерживать зрительный контакт, пока он этого хочет. Жестоко. – Ты что-то почувствовала, когда сюда зашла, – произносит он. Это не вопрос. А я не уверена, что нужно отвечать. И все же… – Ничего существенного, сэр. – Существенного, – повторяет он, тень улыбки ложится на его губы. Сцепив за спиной руки, Андерсон делает пару шагов по направлению к одному из громадных окон. Какое-то время молчит. – Любопытно, – наконец произносит он. – Мы никогда не обсуждали, что существенно, а что нет. Ко мне подползает страх, взбирается вверх по спине. Глядя в окно, он неторопливо продолжает: – Ты не будешь ничего от меня скрывать. Все твои ощущения, каждое твое переживание – все принадлежит мне. Ясно? – Так точно, сэр. – Ты что-то почувствовала, когда мы сюда вошли, – напоминает он. На сей раз его голос звучит мрачно, пугающе. – Так точно, сэр. – И что же? – Ярость, сэр. При моих словах он оборачивается. Удивленно приподнимает брови. – А потом я почувствовала, что сбита с толку. – Ярость? – Он делает ко мне шаг. – Почему? – Я не знаю, сэр. – Ты узнаешь этого юношу? – спрашивает он, указывая на распростертое тело. – Нет, сэр. – Нет, значит… Однако он тебе кого-то напоминает. Я медлю. Меня вот-вот затрясет, но я справлюсь. Взгляд Андерсона пристальный и тяжелый, мне сложно смотреть ему в глаза. – Да, сэр. Андерсон прищуривается, ждет. – Сэр, – тихо говорю я. – Он напоминает вас. Андерсон вдруг впадает в ступор. Изумление перекраивает выражение его лица, а потом неожиданно… Он начинает смеяться. Смех такой искренний, что, похоже, его он шокирует даже больше, чем меня. В конце концов смех превращается в улыбку. Андерсон засовывает руки в карманы и прислоняется к оконной раме. Он смотрит на меня, не отрываясь, с еле заметным восхищением: миг такой чистый, такой незапятнанный злым умыслом, что этот человек внезапно кажется красивым. И даже больше. От одного его вида – что-то в его глазах, что-то в движениях, что-то в манере улыбаться… От одного его вида сердце вдруг екает. Первобытное чувство. Калейдоскоп мертвых бабочек, которых поднял ввысь резкий, сухой порыв ветра. Меня начинает мутить. Лицо Андерсона вновь приобретает каменное выражение. – Вот. Прямо сейчас. – Указательным пальцем он рисует в воздухе круг. – Это выражение. Что это было? Глаза выдают мой испуг. Меня переполняет смущение, горят щеки. Я впервые запинаюсь. Он проворно приближается ко мне, грубо берет мое лицо за подбородок и приподнимает. На таком расстоянии не может быть никаких секретов. Я не в силах ничего скрыть. – Быстро, – велит он низким голосом. Злобно. – Быстро признавайся. Я отвожу взгляд, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, а он рявкает на меня, приказывая смотреть в глаза. Силюсь исполнить приказ. Потом начинаю ненавидеть себя, ненавидеть свой рот за то, что предает разум. Ненавидеть разум за то, что там крутятся мысли. – Вы… Вы очень привлекательны, сэр. Словно обжегшись, Андерсон отдергивает руку. Отстраняется, и впервые кажется, что ему… Не по себе. – Ты… – Он замирает, хмурится. А потом, практически мгновенно, его лицо омрачает злость. Голос перекатывается раскатами грома. – Ты мне врешь. – Никак нет, сэр. Мне претит звук собственного голоса, тревожный, с придыханием. Взгляд Андерсона пронизывает насквозь. Должно быть, что-то в моем лице заставляет задуматься, ибо его раздражение улетучивается. Он удивленно моргает. А потом задает уточняющий вопрос: – То есть, стоя в центре всего этого… – Он обводит рукой комнату, демонстрируя спящего юношу, подключенного к аппаратам, – всех этих вещей, которые могли бы занять твой разум, ты размышляла о том, что… что я, по-твоему, привлекателен. Предательский жар заливает лицо. – Так точно, сэр. Андерсон снова хмурится. Похоже, он хочет что-то сказать, однако раздумывает. Впервые он кажется каким-то растерянным. Между нами зависла пара секунд мучительной тишины.