Я продолжаю стоять в дверях, подслушивая, и только задним числом до меня доходит, что надо было оставить их наедине. Однако к тому моменту я уже слишком вовлечен и уйти сложно. Я почти не сомневаюсь, что Андерсон рассказал Джеймсу правду об Уорнере. Или я ничего не понимаю в жизни. Не могу представить такое развитие событий, при котором Андерсон радостно скрыл от Джеймса, что Уорнер – его брат, или что сам он – его отец. Джеймсу все известно. Ему кто-то рассказал. Ясно по выражению лица. Момент истины. Сейчас Уорнер и Джеймс наконец-то встретились не как чужие люди, а как братья. В голове не укладывается. Они разговаривают очень тихо, я могу разобрать лишь отдельные обрывки фраз, поэтому решаюсь на шаг поистине достойный порицания: становлюсь невидимым и захожу в комнату. Уорнер мгновенно напрягается. Черт. Оглядывает комнату, по глазам видно – он в полной боевой готовности. У него слишком развиты чувства. Я тихонечко сдаю на пару шагов назад. – Ты не отвечаешь на мой вопрос. – Джеймс тыкает Уорнера в плечо. Тот сбрасывает руку и, прищурив глаза, смотрит на точку всего в тридцати сантиметрах от меня. Крайне неохотно Уорнер разворачивается лицом к десятилетнему ребенку. – Да, – несколько отрешенно реагирует он. – То есть… О чем ты говорил? – Почему ты мне не рассказывал? – Джеймс садится ровнее. Простыни спадают, сбиваясь на коленях. – Почему ты мне раньше ничего не говорил? Мы ведь так долго жили вместе… – Не хотел тебя напугать. – А с чего мне пугаться? Уорнер кидает взгляд в окно и тихо признается: – Все знают, обаяние – не мой конек. – Так нечестно, – произносит Джеймс. Он выглядит искренне расстроенным, однако истощение не позволяет реагировать излишне активно. – Я видал людей намного хуже. – Да. Теперь я понимаю. – И никто мне не сказал. Не могу поверить, что никто не сказал. Даже Адам. Я на него рассердился. – Джеймс колеблется. – И что, все знали? Кенджи тоже? Я напрягаюсь. Уорнер разворачивается, на сей раз смотрит прямо на меня и говорит: – Почему бы тебе самому не спросить? – Сукин сын, – бормочу я под нос, и моя невидимость испаряется. Уорнер почти улыбается. У Джеймса глаза вылезают на лоб. Да, не на такую встречу друзей я рассчитывал. Лицо Джеймса расползается в широчайшей улыбке, которая – и здесь я полностью честен – творит с моим самолюбием чудо. Мальчик сбрасывает покрывала и пытается спрыгнуть с кровати, босоногий, позабыв про торчащую из руки иголку, и за эти две с половиной секунды я умудряюсь испытать одновременно и радость, и ужас. С криком кидаюсь вперед, хочу его остановить, чтобы не открылась рана на плече. Уорнер меня опережает. Он уже на ногах, не очень аккуратно толкает мальчика обратно в кровать. – Ой, – вспыхивает Джеймс. – Извините. Я все же хватаю его в охапку, заключаю в долгие и крепкие объятия, и он так льнет ко мне, будто его в жизни никто не обнимал. Стараюсь подавить приступ гнева – тщетно. Ради всего святого, это же десятилетний мальчик! Он столько всего вынес. Почему его до сих пор никто не утешил? Когда мы наконец размыкаем объятия, Джеймс размазывает по лицу слезы, а я отворачиваюсь, сажусь в изножье его кровати и замечаю, как в глазах Уорнера мелькает боль. Доля секунды, но ее достаточно, чтобы я начал переживать за этого парня. Похоже, он снова стал человеком. – Привет! – Я впервые обращаюсь непосредственно к Уорнеру. – Так что ты… что ты тут делаешь? Уорнер смотрит на меня, будто на букашку. Фирменный взгляд. – А что я, по-твоему, тут делаю? – Серьезно? – Мне сложно скрыть удивление. – Я и не думал, что ты проявишь такую… эмоциональную ответственность. – Улыбаюсь Джеймсу. Тот с любопытством смотрит на нас. – Но я рад, что ошибся, дружище. И прости, что заблуждался на твой счет. – Я собираю информацию, – сухо отвечает Уорнер. – Джеймс – один из немногих, кто может сказать, где мой отец. Моя участливость мгновенно рассыпается в пыль. Потом загорается. Потом превращается в ярость. – Так ты пришел его допрашивать? – Я почти срываюсь на крик. – Совсем сбрендил? Ребенок только-только оправился от серьезных ран, а ты пытаешься выудить из него данные? Его, судя по всему, пытали! Черт возьми, он ребенок. Ты вообще нормальный? Мой пафос Уорнера нисколько не трогает. – Никто его не пытал. Это меня отрезвляет. Поворачиваюсь к Джеймсу. – Не пытал? Джеймс качает головой. – Не совсем. – Хм-м, – хмурюсь я. – Не пойми превратно, я удивлен, ведь если он тебя не пытал, тогда что он с тобой делал? Джеймс пожимает плечами. – Держал в одиночной камере. Меня не били, – добавляет он, задумавшись, потирая бока. – Но вот охранники обращались грубо. И почти не кормили. – Он снова пожимает плечами. – Если честно, самое худшее было не видеться с Адамом. Я опять притягиваю Джеймса и крепко-крепко его обнимаю. – Мне очень жаль. Это ужасно. Тебе вообще не разрешили видеться с Адамом? Даже разочек? – Я слегка отстраняюсь. Заглядываю Джеймсу в глаза. – Мне очень, очень жаль. Я уверен, с ним все в порядке, малыш. Мы его найдем. Не бойся. Уорнер издает какой-то звук. Фырканье, которое напоминает смех. Сердито разворачиваюсь. – Что ты себе позволяешь? – негодую я. – Это не смешно. – Разве? А по мне так весьма забавная ситуация. Я уже готов сказать Уорнеру то, что совсем не следует произносить в присутствии десятилетнего ребенка, однако мой взгляд падает на Джеймса, и я затыкаюсь. Он пылко качает мне головой, нижняя губа трясется. Похоже, сейчас начнет реветь. Я поворачиваюсь к Уорнеру. – Так, что происходит? Уорнер практически улыбается, когда произносит: – Их никто не похищал. У меня брови лезут на лоб от удивления. – Чего-чего? – Их никто не похищал. – Не понимаю. – Конечно, не понимаешь. – Сейчас не время, дружище. Объясни, что происходит. – Кент сам выследил Андерсона, – поясняет Уорнер, переводя взгляд на Джеймса. – И предложил свою верность в обмен на иммунитет. Все мое тело становится ватным. Я почти падаю с кровати. – Кент не врал, когда говорил, что постарается добиться амнистии, – продолжает Уорнер. – Но не упомянул про то, что станет предателем. – Нет. Не верю! – Никакого насилия не было. Как не было и похищения. Кент обменял себя на иммунитет для Джеймса.