Андерсон выглядит слишком довольным, а Уорнер снова притих, и я не понимаю, чем такой расклад обернется для нас. Только меня начинает охватывать паника, причем по полной программе, раздается уже знакомый вопль. Звук чудовищной агонии. Не могу удержаться и не посмотреть, что происходит, несмотря на мутные вспышки, что застилают взор. В глазах дрожащая картинка… Уорнер стоит над телом Андерсона, правой рукой сжимая рукоять мачете, которое вонзил тому в грудь. Правой ногой он наступает отцу на живот и грубо выдергивает лезвие. Андерсон стонет так беспомощно, что мне почти его жаль. Уорнер обтирает лезвие о траву и бросает обратно Хайдеру, который ловит его играючи, хотя сам стоит вдалеке, ошарашенный, и не может отвести взгляда от… меня, как я понимаю. Меня и Назиры. Впервые он сорвал с себя маску. И, похоже, его парализовал страх. – Позаботься о нем, – кидает кому-то Уорнер. Он осматривает позаимствованный у отца пистолет и, удовлетворенный, устремляется в погоню за охранником. Вдалеке раздаются выстрелы. Глаза начинают меня подводить. Мысли путаются, сложно сосредоточиться. В какие-то моменты я слышу только собственное дыхание и биение сердца. По крайней мере, надеюсь, что это биение сердца. Вокруг резкие запахи, похоже на ржавчину и сталь. Внезапно я осознаю, что не чувствую пальцев. Слышу приглушенные звуки, рядом кто-то суетится… касается моего тела. Меня пытаются передвинуть. – Кенджи? – Кто-то меня трясет. – Кенджи, ты слышишь? Уинстон. Ответить бы… Губы словно приварены друг к другу. – Кенджи? – Снова трясут. – Как ты? Огромным усилием я разлепляю губы, но изо рта не вырывается ни звука. А потом, нераздельно: – Приииивет, друуууужище. Неадекватно. – Он в сознании, – произносит Уинстон, – но не соображает. Времени у нас мало. Я отнесу этих двоих. Попробуй найти способ переправить остальных. Где девушки? Ему что-то отвечают. Тянусь здоровой рукой, хватаю Уинстона за предплечье. – Не дайте им добраться до Джей, – пытаюсь выговорить я. – Не дайте… Элла Джульетта Открываю глаза и чувствую сталь. Я обвязана и вмурована всем телом, широкие серебряные ленты врезаются в мою бледную кожу. Я в клетке, размер и форма которой в точности повторяют мои очертания. Не пошевелиться, могу лишь чуть раздвинуть губы или похлопать ресницами. Я знаю, как выгляжу только потому, что вижу отражение в потолке из нержавеющей стали. Здесь Андерсон. Стоит в углу комнаты, вперившись в стену с таким видом, точно доволен и взбешен одновременно; странная ухмылка приклеилась к его лицу. Рядом с ним женщина, раньше я ее не видела. Светловолосая, практически белесая. Высокая, стройная и в веснушках. Она мне кого-то напоминает, кого я уже встречала, не вспомнить. А затем, вдруг… Эммелина. Эммелина. Она тайком прокралась в мое сознание. Эммелина. Ее присутствие столь сокрушительно, что мне пришлось впасть в забвение, меня уговорили заснуть. Я помню, как наконец очнулась, но воспоминания об этом моменте весьма туманны. По большей части в голове путаница. Искаженные части фильма. Улучив момент, проверяю, как у меня дела. Руки-ноги. Сердце. Разум. Все цело? Непонятно. Чувствую себя самой собой, хотя испытываю легкое головокружение. В памяти еще есть черные дыры, зато я наконец-то всплыла на поверхность своего сознания. И только теперь до меня доходит: я больше не чувствую Эммелину. Ни намека на ее присутствие. Очень быстро снова закрываю глаза. Пытаюсь нащупать в голове сестру, разыскать ее, – что меня удивляет, с отчаянным страхом. Эммелина? Ты здесь? В ответ меня пронизывает ласковое тепло. Мягкое дуновение жизни. Понимаю, что она, наверное, скоро умрет. Сердце пронзает боль. Моя любовь к Эммелине – чувство одновременно новое и древнее, сложное, даже не знаю, как поточнее выразить то, что сейчас внутри. Знаю лишь, что испытываю к ней сострадание. За ее боль, ее жертвы, ее сломленный дух, ее тягу к той жизни, которую она могла бы прожить. Я не чувствую ни злобы, ни обиды за то, что она вторглась в мой разум, силой разрушила мой мир, чтобы подготовить себе местечко в моем теле. Почему-то понимаю, что ее жестокая попытка была не чем иным, как отчаянной мольбой о дружеском плече в ее последние дни. Она хочет умереть с мыслью, что любима. И я… я ее люблю. Когда наши разумы были одним целым, я понимала, что Эммелина нашла способ разделить свое сознание, оставив необходимую часть там, в Океании, – играть свою роль. А крохотная частичка ее, что откололась, чтобы меня отыскать, – то была крохотная часть сестры, которая все еще оставалась человеком, остро чувствовала мир. Теперь, похоже, человеческая часть ее начинает угасать. Заскорузлые пальцы скорби сжали мне горло. Мысли прерывает резкое стаккато каблуков по камню. Кто-то идет. Я стараюсь лежать смирно. – Она должна была уже проснуться, – говорит женский голос. – Очень странно. – Возможно, успокоительное, что ты ей дала, оказалось сильнее. Андерсон. – Пожалуй, я сделаю вывод, что в твоей голове еще полно морфия, Парис. Это единственная причина, по которой я пропущу твое заявление мимо ушей. Андерсон вздыхает. Потом сухо произносит: – Уверен, она придет в себя в любую минуту. Страх запускает в моей голове сигнал тревоги. Что происходит? Я взываю к Эммелине. Где мы? Остатки ласкового тепла превращаются в палящий зной, который разгорается в моих руках. По коже бегут мурашки. Эммелина боится. Покажи, где мы, прошу я. Очень-очень медленно Эммелина наполняет мою голову образами комнаты, стальных стен и сверкающего стекла, длинных столов, заставленных разнообразными инструментами и хирургическим оборудованием. Микроскопы до потолка. Геометрический узор на потолке сияет теплым, ярким светом. А потом, вот она я. В металлическом саркофаге. Лежу на блестящем столе, широкие горизонтальные полосы удерживают меня в неподвижном состоянии. Одежды на мне нет, но грамотно расположенные оковы скрывают от чужих взоров все, что нужно. Я узнаю комнату, инструменты, стены. Даже запах… спертый воздух, искусственная лимонная отдушка, хлорка и ржавчина. Леденящий душу страх заползает в меня, сначала медленно, а потом охватывает меня целиком. Я снова на базе в Океании. Внезапно мне становится плохо. Я на другом краю света. На расстоянии международного полета от моей семьи, не кровной, а избранной, опять в доме ужаса, в котором выросла. Не помню, как я сюда попала, и не знаю, какую разруху оставил напоследок Андерсон. Не знаю, где мои друзья. Не знаю, что стало с Уорнером. Знаю одно: все ужасно, ужасно неправильно.