– Не только это, Джимми, не только это, — скривил губы президент. В узком кругу к ним — и они между собой — обращались просто по имени, причем всегда уменьшительно. Это нравилось обоим и создавало доверительную, почти домашнюю атмосферу. Вот и сейчас, наклонившись к президенту, так что поля их черных цилиндров соприкоснулись, Монро произнес вполголоса, словно его мог услышать кто-то посторонний: – Плюнь на него, Джим, не стоит он того, чтобы еще и себя винить. Надо действовать, и действовать решительно. Иначе мы действительно все проиграем. – И что, по-твоему, надо делать? – Во-первых, собрать Конгресс и заявить, что мы не имеем права отступить и не отступим перед временными трудностями. Не для того мы вырвались из-под ига метрополии, чтобы склонить перед ней свои знамена. Во-вторых, убедить конгрессменов, что трудности действительно временные. Наши каперы успешно захватывают и топят британские корабли, генерал Харрисон покончил с Текумсе[22] и его Конфедерацией. Президент в сомнении покачал головой: – Ходят слухи, что Харрисон убил Текумсе, когда тот, безоружный, пришел к нему с просьбой пропустить стариков, женщин и детей. И вроде бы по его приказу с вождя содрали кожу… – Это мелочи, — жестко сказал Монро. — Важно то, что нам теперь открыт путь на запад, к Тихому океану. – А что будем делать с нашими индейцами?[23] — тихо спросил Мэдисон. – Пусть пока воюют за нас. Время решит их судьбу[24]. А в-третьих, Джим, на этом заседании надо убрать Армстронга из правительства и назначить меня военным министром. – Тебя?! — поразился Мэдисон. – А что тебя удивляет? Я — офицер с восемнадцати лет, полковником стал в двадцать четыре, так что кое в чем разбираюсь лучше Армстронга. И, кроме всего прочего, мне надо зарабатывать политический вес. – Ты хочешь стать президентом? – Ну, после тебя вряд ли получится. На следующих выборах будут наверняка соперничать наши генералы — Харрисон и Джексон, а вот после Харрисона… – После Харрисона? — перебил Мэдисон. – Ну, может, после Джексона. Кто из них победит… А в чем, собственно, дело, Джим? – Ты не думал о проклятии Текумсе? – Это о том, что каждые двадцать лет президент США будет умирать раньше времени? Чего о нем думать?! Оно было обещано Харрисону, и я в любом случае под него не попадаю. Да и вообще — мне следует думать о себе, о своем паблисити. Не зря говорят: как постель постелишь, так на ней и полежишь[25]. Так что время терять нельзя! – Ну, у тебя времени — еще целый фургон! – Главное — надо раскрутить мою идею: освободить Западное полушарие от европейских колоний. Здесь, у нас, должно быть царство свободы и демократии, а на его вершине — Соединенные Штаты! – Это замечательно, Джимми! — Монро уловил в усталом голосе президента нотки иронии и нахмурился. — Не спеши обижаться — я говорю совершенно искренне. Но пока надо кончить войну. Я отклонил предложение русского императора Александра быть посредником между нами и Англией. – Почему? – Он неискренен, даже двуличен. – Ну, этим нас с тобой трудно удивить, — засмеялся Монро. — И в чем же ты усмотрел его второе лицо? – Ты, конечно, знаешь, что Россия на Западном побережье ежегодно расширяет свое колониальное присутствие, покупая у индейцев новые земли? Что она способствует зарождающейся индейской империи? – Плохим бы я был госсекретарем, если бы не знал этого. Мне даже известно, что империя будет называться Орегон, а в императоры намечается молодой вождь племени мака Маковаян, который больше года был у Текумсе то ли учеником, то ли помощником. По крайней мере, именно ему Текумсе доверил нести индейцам Скалистых гор и Западного побережья свое Слово Огня… – У тебя хорошие информаторы, — перебил президент. — А само Слово Огня тебе знакомо? – Нет. Но я слышал, что оно поднимает даже немощных, а воинов наполняет неистощимой силой… – Значит, у нас на Западе будут большие проблемы, — задумчиво произнес Мэдисон. — Индейцы и русские — гремучая смесь! Глава 17 Лето 1817 года Антон Козырев сидел на корточках возле каверны, напоминающей каменную чашу, наполненную маслянистой жидкостью, и задумчиво разглядывал свой палец, только что использованный в качестве пробника. Глянцевая поверхность жидкости отражала скалу за спиной Антона и бледно-голубое небо с застывшим на нем кучковатым облаком. Жидкость сочилась из-под скалы — там была расщелина, — наполняла каверну и вытекала из нее, струясь дальше по склону блескучим под низким солнцем ручейком, заполняя мелкие ямки и рытвинки. Антон снова макнул палец. Коричневые струйки стекали и падали крупными каплями обратно в чашу. До мгновения соприкосновения капли с жидкостью ей навстречу с поверхности взлетал островерхий холмик, и, соединившись, они вместе исчезали в глубине, не оставляя расходящихся кругов, какие появляются на обычной воде. Над чашей висел запах, похожий, как ему помнилось, на болотный дух в его родной Мещере, только намного гуще. Там над трясинами гуляли огни, и старый конюх Фома сказывал деревенским мальцам про чертей да кикимор, упырей да леших, кои этими огнями заманивают людей в гиблые места, в зыбуны, спрятанные под веселенькой ряской, и топят… топят… Антон мотнул головой и огляделся. Камни… камни… трава и кустики, кое-где низкорослые деревца… Болота — и следа нет. Пологий склон в ямах, заполненных вот такой каменной смолой. Из некоторых рытвин смола так же истекает ручейками, и трава вдоль ручьев не зеленая, а желтая. Мертвая. У подошвы горы стояла походная экспедиционная яранга мын'тыг'ак'. Антон за пять лет скитаний по Юконскому краю так и не научился выговаривать это слово. Как, впрочем, и много других из инуитского языка. Первые три года экспедицию возглавлял доктор Георг Шеффер — он изучал растения Аляски и рисовал карты походов, а рудами занимался Антон. Постоянными членами экспедиции были инуит Чунгагнак, по православному крещению нареченный Петром, и его огромный черный пес-маламут по имени Амарок. Антон никогда не решился бы назвать это имя кличкой, поскольку, во-первых, безмерно уважал умного, сильного и отважного пса, а во-вторых, инуиты называли так грозу охотников, гигантского волка-демона. Чунгагнак же дал своей собаке это имя, считая, что оно добавляет маламуту силы и, при случае, пес защитит и от злых духов туурнгакиит, и от настоящего амарока. Были еще ездовые собаки хаски со своими кличками, но их никто не считал членами экспедиции. Обыкновенные работяги. Два лета тому назад главный правитель отозвал Шеффера, чтобы направить его на Гавайи, поскольку Тимофей Тараканов из-за предательства шкипера Водсворта не смог в свое время добраться ни до Росса, ни до Гавайев, а люди, бывшие с ним, составили первый отряд волонтеров под командой — кто бы мог подумать?! — Емельяна Епифанцева, Емельки Пугача, которому верховный вождь союза индейских племен Маковаян вскоре присвоил почетное имя Текумсе — за его победы над штатовскими рейнджерами, главным образом — за разгром отрядов Томпсона. Тараканов же, из-за недогляда за шкипером, впал в немилость главного правителя и был отодвинут как бы на задворки управления — занимался разной мелочевкой. Шеффера Баранов отправил на Гавайи, а начальником геологической экспедиции назначил Антона Захаровича Козырева. Тоже не за так — за его ценнейшие находки угля, свинца, железа и серы, глины, годной на кирпичи, и песков для производства стекла. На Юконе, крупнейшей реке Аляски, напоминающей сибирскую Лену, нашлось и золото, россыпное и довольно богатое, но главного правителя все-таки больше всего обрадовали железные руды. Он уже снарядил артели для обустройства копей и обозначил первый горнозаводский округ, в который вошли будущие рудники и заводы. Под началом у Антона были три человека — все местные: проводник инуит Чунгагнак, то бишь Петр, и два алеута, Унук и Вальтыргин, подсобники. Петр выбирал дорогу, занимался собаками и снабжением свежениной, алеуты — остальным хозяйством: ставили и убирали ярангу, били шурфы, перетаскивали тяжести. Ботаника на замену Шефферу не нашлось, поэтому экспедиция занималась только подземными ископаемыми, а начальник еще и рисовал карты. И вот сегодня наткнулись на каменное масло. Антон слышал, что оно очень хорошо горит — много лучше китового жира, которым заправляли светильники, — и ему хотелось это проверить, но он опасался, что огонь по трещинам проникнет в глубину земли и тогда сгорят все запасы масла. Лучше было зачерпнуть и отнести подальше, но, как назло, у них имелся всего один ковшик из бересты — для воды, и портить его не хотелось. Будь поблизости хоть какая ледащая березка, ковшик сделать несложно и для масла, и для водицы, но на склонах щетинился иглами лишь кедровый стланик. Снизу от яранги поднимался Петр-Чунгагнак. В неизменной «птичьей» кухлянке с откинутым капюшоном — день выдался теплым и ясным. Антон называл кухлянку «птичьей», потому что сшита она была из птичьих шкурок перьями внутрь. В ней одинаково удобно в любую погоду: в холодную тепло, в теплую — не жарко. Не сравнить с Антоновой суконной курткой, подпоясанной кожаным ремнем. Петр предлагал «руськи насяльнику» сшить такую же, как у него, одежку, но Антон чего-то стеснялся и отнекивался. А может, ему было просто жаль птиц, которых будут убивать и обдирать ради удобства и радости его, человека. В конце концов он отказался раз и навсегда и мерз в своей куртешке на пронзительных до зубовного перестука летних аляскинских ветрах или парился в заветрии вот в такую, как сегодня, погоду. – Силла выпускает адливуниит опратно на землю. — Петр показал наконечником стрелы на каменную смолу; лук и стрелы всегда были при нем, и он часто ходил со стрелой в руке. — Они дысят насим воздухом и за это помогают инуитам в полезнях. У Ванкатвина ноги сипко сильно полели, ходить не мог. Саман ангакук мазал колени Ванкатвина каменным зиром, адливун вылесил ноги. – Силла, я знаю, — это дыхание жизни, а кто такие адливуниит? — спросил Антон. Чунгагнак часто рассказывал ему кто есть кто в поверьях эскимосов-инуитов. Козырев внимательно его слушал: ему было интересно, а кроме того, главный правитель требовал, чтобы русские относились к аборигенам крайне уважительно. – Адливун — дух, уседсий в другой мир, он зивет под землей, слусяет великую Силлу. Все адливуниит хотят вернуться в нас мир, но Силла выпускает только тех, кто помогает зивуссим — людям инуитам, оленям карипу, медведям нанук и другим зверям, птицам, рыпам… Одни адливуниит такие, как этот каменный зир, другие совсем невидимые, как хоросий воздух в соляных пессерах, но все помогают… Чунгагнак говорил нараспев, глядя куда-то вдаль, может быть, видел этих адливуниит своими глазами. Нет, он не шаман, к тому же еще и крещеный, а духов видит лишь ангакук — Антон тряхнул кудрявым чубом, прогоняя морок, нисходящий на него вместе с певучим голосом инуита. – Я слышал, что эти духи питают светильники, и те горят ярче жировых? — перебил он проводника. – Да, это так, — сердито подтвердил тот и отвернулся. Антон понял, что обидел настоящего человека[26]: у эскимосов верх неприличия — прервать рассказ даже ребенка. Надо иметь терпение выслушать все до конца, а потом уже выражать свое мнение или задавать вопросы. – Не обижайся, Петр, — как можно просительнее сказал он. — Просто я хотел поскорее узнать главное, что может этот… адливун. – Светит — не главное, главное — он лесит, — с едва заметной сердитостью заметил проводник. — Ты здоров — тепе не понять, сто — главное. – Ну, ладно, ладно, ты, конечно, правый, — повинился Козырев. Петр расцвел: как же, сам «руськи насяльник» перед ним голову склонил! А тот гнул, тем не менее, свою линию: — Но скажи, дорогой мой Петр, адливун, когда горит, тепла дает больше, чем черный камень. – Польсе, — охотно ответил инуит. И добавил строгим голосом: — Но сипко пыстро горит. Силла поится, сто огонь по тундре попезит и зверя погонит. Антон хотел еще спросить, как остановить бегущий огонь — ему доводилось слышать, что эскимосы умеют это делать, — но над их головами вдруг грохнуло, посыпались камни, от которых они порскнули в разные стороны, а в чашу с каменной смолой со смачным шлепком упало что-то тяжелое и такое большое, что смола выплеснулась, дотянувшись брызгами до унтов-камгыков рудознатца и проводника. Чаша не вместила упавший предмет, и Козырев с Чунгагнаком через мгновение осознали, что это — тело человека. Они живо выволокли его на сухое и чистое место и стали разглядывать. Человек не шевелился: то ли расшибся насмерть, то ли ушибся до бессознания. На голове его был пятнистый мешок с прорезями для глаз и рта, туловище облачено в такую же пятнистую робу с разновеликими карманами, на ногах — башмаки на толстой подошве, с высокими голенищами, разрезы на которых перехвачены полосками кожи. На кожаном ремне — ножны с кинжалом. И все — в вонючем каменном масле. Да, еще была новенькая винтовка — она упала рядом с чашей, выплеснувшееся масло окатило и ее. Антон и Петр одновременно подняли глаза к вершине скалы, откуда к ним свалилось это странное существо, и на всякий случай оглядели небо. Оно по-прежнему было ясным и безоблачным, лишь восточная его часть слегка потемнела и начала затягиваться розовой дымкой, предвещая вечернюю зарю, которая в этих местах опоясывала весь горизонт. – Это не адливан? — спросил Антон вполне серьезно, поскольку Чунгагнак только что говорил, что адливаны могут иметь разный вид. За годы скитаний по Аляске он насмотрелся всего — и четких морских картин с парусниками и даже пальмами (это за тыщу-то верст от моря; Александр Андреич Баранов назвал их мудреным словом «мираж»), и громадных белых медведей, и огнедышащих гор с текущими по склонам расплавленными реками. Однажды ураганом принесло по воздуху кожаную лодку-каноэ, а в ней целого и невредимого индейца с копьем и томагавком. Но сегодня было на удивление безветренно, и все-таки существо это упало вниз. Может, поскользнулось?