– Я такого адливана не видел, — ответил Петр уклончиво. — Похозе, селовек. Мозет, зивой? – Ох, ты-ы, чего ж это я — проверить же надобно, — спохватился Антон. — Давай унесем его в ярангу. Кликнули Унука и Вальтыргина и вчетвером спустили «летуна» с горы в лощинку, к лагерю. Сняли с головы мешок и обнаружили, что перед ними — совсем юный и очень красивый человек. Первым делом убедились, что он жив — возле уха на шее вздрагивала голубая жилка. Потом кое-как разобрались с застежками робы и башмаков — они оказались на один манер, без петель, пуговиц и шнурков — все схвачено липучими лентами. – Мотри, насяльник, удопно-то как! — восхитился Вальтыргин, прилепляя и снова с треском отдирая ленту. Антон осмотрел застежку. Короткая лента была усеяна мелкими крючочками — они цепко влипали в шершавую подкладку. Как спелые шарики лопуха — те так же цеплялись за одежду, а уж про волосы и говорить нечего: выдрать было невозможно, приходилось выстригать. – Ой, те-те-ёй! — вдруг воскликнул обычно молчаливый Унук, и Антон изумленно воззрился на обнажившуюся маленькую девичью грудь. – Девка-а!!! Антон жутко смутился, хотел запретить раздевать ее догола, на что Чунгагнак резонно заявил, что одежда пропиталась каменной смолой и надевать ее нельзя. – Ты не хосесь — не мотри, а мы девоську опотрем и оденем в сухое и систое. Камлейки зенской нет — оденем в кухлянку. Глава 18 Время то же …Уже сутки девушка была без сознания. Она лежала на оленьей шкуре в летней однослойной кухлянке и нерпичьих штанах, завязанных на щиколотках. Белые узкие ступни ее ног и такие же кисти рук безвольно раскинулись в стороны. Бледное красивое чернобровое лицо с закрытыми глазами обсыпали коротко стриженые русые волосы. Можно было подумать, что она умерла, однако голубая жилка возле уха продолжала трепетать, как тонкая струнка, поддерживая звучание жизни. Сидя рядом, Антон смотрел на эту жилку, и ему казалось, что он слышит ее тончайший звон. В руках он вертел небольшой прямоугольник толстой серой бумаги или картона с латинскими буквами и значками, заклеенный в гибкий прозрачный плоский пакетик. Это было единственное, что нашлось в карманах пятнистой робы девушки. Латинские буквы Антон видел еще на каторге в книжке о минералах у горного мастера и даже мог их читать, но на прямоугольничке читать было нечего — какой-то бессмысленный набор букв, цифр и крохотных картинок. Мысли Антона беспорядочно прыгали в голове, разбиваясь друг о друга, словно тонкие льдинки в быстробегущем ручье. Кто ты?.. Откуда свалилась на нашу голову?.. Каким ветром тебя занесло?.. Неужто Господь услышал мои жалобы на одиночество и дал мне тебя?.. Ты здесь всего сутки, а я уже боюсь, что ты вдруг исчезнешь так же внезапно, как появилась… И что я тогда буду делать?.. Да, одиночество угнетало Антона, аборигены не могли его скрасить, и он был бы рад даже Емельке Пугачу. Жаловался он и главному правителю, и самому Господу Богу, но Господь отмалчивался, а Баранов обещал пополнить экспедицию русскими людьми, но это когда еще будет! Губернатор заложил железоделательный завод, хочет строить пароход, весь из железа. Антон никак не мог уразуметь, как эти посудины плавают, ежели само железо тонет, но Баранову верил, не меньше, чем Господу Богу, а может, и больше. Потому что главный правитель, что обещал, то непременно исполнял, а Господь ничего не обещал, однако, сказать по правде, помолясь Ему, Антон всегда чувствовал душевное облегчение. Вот и сейчас Антон ощутил потребность обратиться к Всеблагому с благодарностью за нежданный дар, попросить у Него здоровья для «гостьи» и направить его, Антона, на путь истинный. Откинув крышку дорожного сундучка, он вынул завернутый в чистый рушник образ Спаса Нерукотворного, поставил в специальную выемку в крышке, там же затеплил лампаду, встал на колени и принялся молиться, крестясь и отбивая поклоны. Молитвы у Антона обычно своесловные, складывались по обстоятельствам, но сейчас случай был особый, и, хотя он не знал, крещеная ли «болящая» — канон требовал, чтобы человек, за которого молятся, был воцерковлен, — но посчитал, что Бог для всех милостив, и молитву возносил почти каноническую: – …О Господь мой, Создатель мой, прошу помощи Твоей, даруй исцеление рабе Божьей, имя коей мне, рабу Твоему, неведомо, омой кровь ея лучами Твоими… Прикоснись к ней силою чудотворною, благослови все пути ея ко спасению, выздоровлению, исцелению… Приидет помощь Твоя, и боль отступит, и силы вернутся, и раны заживут ея, телесные и душевные… В момент наивысшей истовости торкнуло что-то в сердце, оглянулся Антон на ложе девушки и увидел, что она приподнялась на локте и широко распахнутыми глазами смотрит на его действия перед иконой. Помогло! Очнулась! – Да услышит молитву сию Господь. Слава и благодарность силе Господа! Аминь, — закончил он, не сводя взгляда с лица девушки, на котором одновременно отразились испуг, изумление и смятение, исказив ее милые черты. Догадавшись, что она вот-вот снова потеряет сознание, Антон, как был на коленях, рванулся к ней, закричав почему-то: – Стой! Стой! Она удержалась от падения в беспамятство и даже, видимо, испытала облегчение, потому что с лица стерлись прежние чувства, пришло успокоение: – Русский, яшкин пёс! Ты — русский?! – Русский я, русский, — заторопился Антон. — А ты… вы — кто? – Где я? Какой год? — неожиданно спросила она. – На Аляске мы, на Юконе. А год… какой год? А-а, просто год! Тыща осьмисот семнадцатый от Рождества Христова. – Ну, слава богу, не обеспамятела! А то лежу, яшкин пёс, ни хрена не могу вспомнить! Так шмякнулась! Надо же было ногу подвернуть! – Да уж! Пала прям в каменную смолу. Вот, — он показал на кухлянку, — пришлось переодеть. Она густо покраснела: – Яшкин пёс! — оглядела себя. — Ты меня раздевал?! Антон развел руками: – Пришлось. Она устало опустилась на шкуру. – А где моя амуниция? – Одёжу сожгли, ее не отстирашь. Остатне — вона лежит, все целехонькое. Нож, винтовка, башмаки… Девушка посмотрела на большого кудрявого парня, стоящего перед ней на коленях, и грустно улыбнулась: – Спасибо. – А все ж таки — кто вы, откуль, как звать-величать? Девушка осмотрела себя, пощупала штаны, «птичью» кухлянку и зябко поежилась: – Откуль… Даже не знаю, яшкин пёс, что сказать… А-а-а, ладно, скажу, как есть. Беглая я, из компании английской… Прослышала, что русские промышляют на Юконе, и сбегла. Хозяева приказывали местных убивать… которые бунтовали… а я не хотела, вот и сбегла. Яшкин пёс! Слезы наполнили вдруг огромные серые глаза девушки, протекли на плохо отмытые от каменного масла щеки. Она их смахнула ладонями и уставилась в одну точку. Видимо, вспоминала… – А как вы у англичан очутились? – Ну-у-у, это долгая история… Как-нибудь потом… ежели не выдашь меня обратно… – Да с какой стати! Я сам — каторжанин бывший… Антоха Козырь… Увидев, как изумленно расширились глаза девушки, Антон поперхнулся и вспомнил, как его величают в Управлении Компании: – Тоись, таперича-то Антон Захарович Козырев. Начальник геологической искпедиции. Руды ищем, минералы разные… – Каторжанин?! — всплеснула руками девушка. — Яшкин пёс! – Ну да… был… Четыре года на руднике… В Нерчинске… А тута на поселении. – Начальник?! – Ну да… Мы, русские, у Баранова на особом счету. – Яшкин пёс! Значит… ты в Русско-Американской компании служишь? – Значит, — кивнул Антон. — Вот так повезло! – Значит, и мне повезет… — Она помолчала, потом кивнула, будто с кем-то или чем-то согласилась, и подняла глаза на Антона. — Алиса я, фамилия — Жданко. Отец мой, эмигрант из Малороссии, в Штатах основал передвижной цирк, но прогорел, и меня у него забрали за долги. Я была акробаткой… – Это котора колесом? — Антон для подтверждения крутанул рукой. – Ну, не только, — улыбнулась Алиса. — Я много чего могу. Девушка рассказала, что ее отдали в специальную школу, где китайцы обучали секретным боевым искусствам и владению холодным оружием, старый еврей — приготовлению ядов и противоядий, отдельные учителя — европейским и восточным языкам… – И много ты языков знашь? — вдруг спросил слушавший ее, раскрыв рот, простодушный Антон. Его не удивили ни сама школа, ни яды с боевыми искусствами, а вот языки-и-и… Кое-что из алеутских он уже знал, мог с инуитами или там с колошами словечком перекинуться, а вот европейские — темна вода во облацех! Алиса, шевеля губами, считала про себя, загибала пальцы, закончив, показала Антону — восемь! – Ни хрена себе! — не сдержался Антон и густо покраснел от смущения. — Зачем столько-то? – А ты еще не понял? — Антон отрицательно мотнул головой. — Ну и ладно, потом как-нибудь поймешь. — Алиса поискала глазами вокруг себя. — А где мои башмаки? Их-то не сожгли, яшкин пёс? Где моя обувка? – А-а, обувка… — Антон выудил из-под шкур Алисины башмаки. — Чё их жечь? Им каменное масло лишь на пользу.