Сонливость. В классе смелеют. Парни шепчутся, ржут, пинают друг друга. Девки фоткают Веронику Игоревну на телефоны, выкладывают ее в Instagram, в Telegram, в Pochtamp и тут же комментируют. На экранчике моего телефона, который подремывает в углу стола, одно за другим вспыхивают оповещения из чата класса. POCHTAPP сейчас Ленка Павликовская Вот это лицо XD POCHTAPP сейчас Олег Петраков Перезагрузите ее нахер POCHTAPP сейчас Митяй Басов-Яроцкий Когда гавняку съела)) Дегенераты. Едва появляется новый коммент, по классу — окей, по той части, у которой телефоны, а не булыжники — прокатывается волна «би-бип». За «би-бип» тенями следуют шепотки, за шепотками — звуки жизнедеятельности. Кто-то шмыгает носом, кто-то кашляет, кто-то зевает. И снова разбегается «би-бип» от новых комментов. Поразительно: еще четыре года назад люди писали друг другу «смс» — теперь пришли чаты. Пулями летают фотки, видюшки, аудиосообщения. Телефоны худеют, экранчики растут. У каждого второго гимназиста появился личный, карманный интернет, а с ним и удаленный доступ ко всей галактике млечного пути. К вечеру из Вероники Игоревны сварганят мем, и она поселится в google-поиске — где-то между Хитрым планом Путина и печальным Киану Ривзом. [фото Вероники Игоревны] КОГДА СПЬЯНУ НЕ ПОМНИШЬ, ПОСРАЛ ИЛИ НЕТ Вы слышали выражение «испанский стыд»? Нет? Тогда вспомните, как ощущали неловкость за чужого человека, будто сами попали в глупую ситуацию. Если верить Википедии, благодарите за такое счастье «зеркальные нейроны». Красивое название, не правда ли? Ещё поблагодарите их за печаль, когда грустят рядом, и за веселье, когда раздаётся смех. Или за человека, с которым никак не разойдётесь, шагая навстречу друг другу, и один-в-один повторяете движения. Поразительно: мой разум не запоминает, как употребляется «не» с наречиями, но статья о зеркальных нейронах врезалась в память намертво. Телефон истерически мигает уведомлениями, и я чувствую, как этот самый «испанский стыд» — не за себя, а за Веронику Игоревну — по клеточке, по кусочку выедает меня изнутри. Пальцы неуверенно разблокируют экран, находят в контактах «Классрук» и, помедлив, вжимают в дисплей синюю иконку вызова. Надеюсь, хоть это выведет Веронику Игоревну из ступора. От учительского стола раздаётся колокольный перезвон, и народ галдит ещё громче — как в анекдоте о чукотском радио. — Помоги сей заблудшей душе, — шепчет Валентин, когда замечает «Классрука» на экране моего мобильного, и крестит меня, — голова у нее садовая, но желания праведные. Наконец мой звонок действует: Вероника Игоревна тяжело вздыхает. Вздрагивает светло-сиреневая юбка, белая рука соскальзывает со стола, спина распрямляется, и по классу прокатывается волна паралича. Слава Богу. Вероника Игоревна оглядывается и поднимает руку к лицу. Нездешняя муть плещется в чёрных глазах, пальцы касаются брови, носа и соскальзывают по щеке. — Вам нехорошо? — спрашивает Олеся. — Вероника Игоревна? Мама Дианы не обращает внимания на Олесю: роется в красной сумке и достает пластинку с таблетками. Фольга металлически трещит, дребезжит, позванивает в бледных руках, но таблетки не выдавливаются, будто пальцы Вероники Игоревны одеревенели. Фольга скрежещет, переламывается, скрежещет, переламывается, СКРЕЖЕЩЕТ, ПЕРЕЛАМЫВАЕТСЯ — от этого звука у меня буквально сводит скулы. — Позвать медсестру? — спрашивает Олеся. — Помолчите, — чужим голосом отвечает Вероника Игоревна. Она садится, наконец выдавливает таблетку и без воды кладёт в рот. Мышцы под челюстью ходят вверх-вниз, Вероника Игоревна набирает слюны и стискивает зубы. От гримасы на ее лице у меня самого пережимает горло. Она глотает. Весь 10 «В» с настороженностью изучает Веронику Игоревну. — Вам плохо? — повторяет Олеся. Вероника Игоревна подносит руку ко рту. Встает. Садится. Замирает, будто волна рвоты подкатила к горлу, и нельзя пошевелиться. — На чем нас… мы остановились? — Воскрешали… — начинаю я, но меня заглушает Олеся: — Исцеляли знаменистостей. — Она карандашом показывает на портреты посреди доски. — Исцеляли… — глухим эхом повторяет Вероника Игоревна. Смотрит на деятелей прошлого, на стол, на мобильный. — Артур Александрович, перестаньте звонить… Бога ради! В голосе ее прорезается такое раздражение, что тридцать пар глаз мигом вытаращиваются на меня. Щеки и шея вспыхивают, пот выжигает подмышки. Я соображаю, что церковный перезвон так и гремит над классом, и тычу в отмену вызова. Экран не реагирует, и мои пальцы бессмысленно елозят по стеклу. Заткнись. Ну заткнись же! Сенсор наконец срабатывает, и колокола затыкаются. Божечки, нельзя же так. — Исцеляли, — тихо говорит Вероника Игоревна и повторяет глуше: — Исцеляли… Она перебирает распечатки на столе, но четверка, как магнитом, отвлекает ее вновь и побеждает: — Вы думаете, это смешно? — в голосе Вероники Игоревны клокочет что-то древнее и темное. Словно из дикой чащи доносится рык. — Вы испортили окно ради глупой шутки. В кабинете повисает тишина. Я устало вздыхаю, а Валентин изображает жест дирижера, который дает сигнал к началу мелодии. — Это не наш класс. Еще до урока было, — робко говорит Олеся. Ей вторят остальные: — Да, это не мы! — Это «ашки», стопудово! Вероника Игоревна холодно улыбается. — Вы ведь даже не понимаете, сколько стоил гимназии этот кабинет, — говорит она. — Глупые, маленькие детишки. Глупые и… — Вероника Игоревна, это не мы! — обиженно повторяет Олеся. — «Не мы», «не мы»… — Вероника Игоревна с ненавистью разглядывает «четверку». — Раз всех так волнуют оценки… Показывайте лекарства. Шуршит бумага, и класс белеет от страниц. Валентин передергивает плечами и вздымает вверх наш «Кветиапин». Я нервно щелкаю ручкой. — Ирина Олеговна, Максим Сергеевич — «два». Шуберт умер. За «глюцин», — Вероника Игоревна прижимает ладонь ко рту и закрывает на секунду глаза, — с-спасибо отдельное. Гульнара Халидовна, Кирилл Геннадьевич — «два». Чайковский мертв. По рядам прокатывается волна возмущения: вздохи, стоны и «да ну блин сколько можно». — Ольга Леонидовна — «два»! — повышает голос Вероника Игоревна. — Наталья Станиславовна — «два»! Гауф мертв. Наталья Викторовна и Розетта Никифоровна… «три» — за юмор. Кардиостимулятор, вероятно, помог бы Рафаэлю, но к лекарственным веществам он никак не относится. — Да неужели? — шепчет Коваль. — Кирилл Гаврилович — «два», — глядя на него, чеканит Вероника Игоревна. — Денис Олегович — «два». Вы не вылечили Шуберта, а добили. Артур Александрович и Валентин Николаевич… Живот у меня скручивает от страха, я с щелчком вжимаю кнопку в корпус ручки. — … «пять», несмотря на бесстыдное опоздание и на то, что буква «В» пишется в другую сторону. Печаль Ван Гога не будет длиться вечно. — Ну, конечно! — шепотом возмущается кто-то. Я нервно усмехаюсь, бросаю ручку, хватаю наш «кветиапин» и понимаю, что действительно отразил «В» в невидимом зеркале. Честное слово, это от недосыпа. Валентин театрально поднимает кулак в мою честь. — Мужик-опоздун. Вылечит всех, даже если его об этом не просят. Олеся и ещё тройка девушек поворачиваются в мою сторону. В штанах тут же деревенеет, прыщи на лице чешутся, и тело делается чужим, корявым. Мне и эта «пятерка» кажется чужой. Будто не я занимался, не я читал, не я смотрел видеолекции, подкинутые Вероникой Игоревной — а подействовал четыре года назад ритуал Дианы. Ум понимает, что это невозможно, что магии не существует, но некий червячок сомнений вновь обвивает мое ухо и шепчет тихо-тихо: