— И с кем она теперь пособачилась? — Не то чтобы пособачилась. — Я мажу кровью свою фотку и выкидываю шприц. — Это когда мы химией занимались… — «Мы»??? — Нууу… — я поднимаю взгляд на Диану и по ее насупленному лицу догадываюсь, что разговор свернул на опасную дорожку. — Как бы?.. — Давно вы с ней занимаетесь? — Время от времени?.. Диана останавливается. — Каждый день? Каждую неделю? — Да она находит что-то интересное, и… и вот. — То есть, моя мама учит тебя химии, и никто не подумал мне сказать? — Не то чтобы учит… — я перебираю слова, как сапёр — проводки на бомбе, — думал, ты знаешь. — Похоже, что я знаю? — Ладно тебе! — Чего, «ладно»? Почему я все узнаю последней? Что наши предки встречаются — я узнаю в день переезда. Что моя мама решила жить в православной секте — я узнаю от твоего отца. Что моя мама занимается с тобой этим обдолбанным зельеварением, я узнаю… — Химией. Голос Дианы спотыкается, она глупо открывает-закрывает рот. — Твоя мама единственная училка, которая не зовет меня «средним идиотом», — я развожу руками, — дебилом, бревном, буратиной и тому подобными… нарицательными. Диана демонстративно улыбается и продолжает свой путь задом-наперед — теперь уже обратно, от внешнего края лабиринта к центру. Минуты две проходят в молчании. Постепенно лицо Дианы разглаживается, и только губы ее вытягиваются в трубочку. Лишь когда ушей достигает свист, я догадываюсь, что Диана продолжает обряд. Насколько же все это глупо. Черт, мне уже достаточно лет, дабы знать правду о Деде Морозе. Я и в богов-то не особо верю. Так, во что-то аморфное, безликое — в сладкую вату, которой затыкают дыры в науке. Вот и ответьте мне: неужели языческий обряд, вычитанный Дианой в сборнике поморских сказок, изменит наши жизни? Круги лабиринта медленно возвращают Диану к бочке, свист блуждает по нотам, пока не сливается с ветром в унисон. Возникает ощущение, что воздух поет на древнем, мертвом языке, и меня обдает ледяными волнами озноба. Бррр. Диана шагает к бочке, пересекая центр лабиринта, и вздымает руку со своей окровавленной фотографией. Свист оглушает, чёрные глаза выжидательно смотрят на меня. Я поеживаюсь и заношу собственный неказистый портрет над огнем. Облизываю потрескавшиеся от мороза губы, бросаю взгляд на Диану. Она кивает. — Чтобы… — я прочищаю горло и безуспешно стараюсь переорать хор Дианы и ветра: — Чтобы хоть по одному предмету у меня были нормальные оценки. Типа того… Я морщусь от собственного неверия, от косноязычия и брезгливо, как грязные трусы, бросаю фотографию в пламя. Она мгновенно исчезает в огне, и только сноп искр вырывается из недр бочки. Звук ветра меняется, и я не сразу понимаю, что Диана отключила реликтовый свист. — Чтобы больше никогда моя мама… — я ловлю ее пристальный взгляд. — Чтобы все, кто мне дорог… чтобы никогда больше не оставляли меня одну. Диана отпускает фотографию, и та застывает в потоке ветра этаким ковром-самолетом. Две Дианы зачарованно изучают друг друга: бумажную Диану пожирает огонь, у живой — языки костра пляшут в черных глазах. Снимок корчится, словно от боли, и медленно осыпается вниз — искрами, пеплом, золой. — Теперь все? — спрашиваю я, когда остатки фотокарточки пропадают в пламени. Диана вздрагивает и смотрит в мою сторону молча, бессмысленно, словно не видит и не узнает. Проходит мгновение, другое, пока ее взгляд не проясняется. — Чел, ты такой трусишка. Слова Дианы тяжестью повисают на шее, и я неохотно выхожу из каменного лабиринта, приближаюсь к краю вершины. Нутро сковывает от ужаса, волосы встают дыбом. Мы на черти какой высоте. Посмотрите сами: ледовая тропинка тянется бесконечно вниз и вниз, и вниз и без вести пропадает в хмари карьера. Не знаю, как вели себя древние люди в оригинальном обряде, но более идиотского способа доказать языческим божкам, что ты смел и достоин небесной помощи, не придумаешь. Я закрываю глаза, считаю до шести и снова бросаю взгляд вниз. Ничего не меняется — страх все так же парализует меня, и все так же под ногами разверзается мерзлая пропасть. Садишься и едешь. Ничего сложного. Абсолютно. Я стаскиваю с плеча ремень ледянки и плюхаю ее в снег. На большее сил нет, если вдруг из ниоткуда не появится щепотка той самой храбрости, которую требовали древние боги с наших предков. За спиной трещит наст. Мимо прошмыгивает Диана, похлёстывая меня своими рыжими, похожими на перья снегиря волосами, и с любопытством смотрит вниз. — Боишься? — участливо спрашивает она, и я признаюсь: — Угу. Огонь в бочке притухает, и снег вокруг чернеет, уходит в тень. — Фух! Еле вас нашел! — доносится сзади голос. Звучит он как у мальчишки, который очень спешил и запыхался. — Вы видели знак, что тут опасно? Диану перекашивает. Я оглядываюсь: к нам идет толстоватый парень с красным от мороза лицом и подарочным пакетом. — Чел, запомни это для истории. — Во взгляде Дианы мелькает что-то задорное и… не знаю, идиотское. — Мм? Она чуть разбегается, прыгает на ледовую тропинку и летит вниз, в темноту. Летит без опоры, без поддержки, балансируя на тонких — как это возможно? — ногах; визжа от агонии бешеного восторга: — Расскажешь моим ВНУУУУКАААА… Рыжие волосы-перья бросаются к небу, к призрачно-зеленым тяжам в густой черноте, и ныряют за гребень холма. Моя рука тянется следом, как и вопль «Диана?!», который не сорвался с губ. Сердце бьется где-то в горле, будто это я только что проделал сумасшедший трюк и съехал СТОЯ с Холма Смерти. Но я лишь смотрел — как зачарованный, как загипнотизированный, — пока юная оторва это вытворяла. Делала, блин, историю. Вы встречали людей, которые вас поворачивают, как рычаг? Вбок, в сторону — куда раньше и не смотрели? Наверное, я бы забил на все ещё минуту назад. Тридцать секунд назад я знал, что развернусь и не поеду, что плевал на эти обряды. Но уйти теперь, когда девчонка оказалась смелее? Когда съехала на ногах, словно… словно… Да кто так вообще делает?! Я еще ближе подхожу к краю. Лицо обжигает студеным воздухом, ноги подкашиваются. Конца ледового спуска не видно, и Дианы не видно: ее съела потусторонняя темнота внизу. Я не рассказывал, как лет пять назад здесь разбилась одна девушка? С тех пор число экстремалов поубавилось, и карьер с Холмом огородили, но — толку то? — на любую ограду найдется Диана с кусачками. — Ты ей говорил, что у меня подарок? — доносится обиженный голос Валентоса. Я сглатываю. Костер в бочке дотлевает, и к звездам вытягивается султан черного дыма. Вершину холма поедает зелено-фиолетовый полумрак, а в мыслях заевшей пластинкой крутится, как рыжие волосы взлетают к небу и растворяются в темноте. Я же не трусливее девчонки? Нет? — Ну почему она всегда так? — раздаётся все ближе голос Валентоса. Щеки обжигает от стыда. Я зажмуриваюсь а потом без разбега, как камушек в пропасть, падаю на ледянку и слетаю с холма. Сквозь посвист ветра меня догоняет изумленный вскрик Валентина. Сердце ухает вниз, желудок подпрыгивает. Земля выскальзывает из-под ног, попу подбрасывает и больно бьет о седушку. — Артур?! — с искренней обидой кричит Валентос. — Я же к вам… с вами!.. На душе становится тяжело. Я открываю глаза. Воздух свистит, ледянка свистит, и я верещу вместе с ними. От радости, от страха, от стыда перед Валентосом. От этой морозной черноты, в которую я лечу винтовочной пулей, разгоняясь все больше, все страшнее, так что ледянка бешеным зверем бьется подо мной. Я съехал с Холма смерти. Я это сделал. Сон второй Печаль не будет длиться вечно Мне семнадцать лет.