ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕЕ ВИДЕЛИ ВО ДВОРЕ ГИМНАЗИИ ИМЕНИ УСИЕВИЧА ПРИМЕТЫ: РОСТ 178 СМ, РЫЖИЕ ВОЛОСЫ (СОБРАНЫ В ХВОСТ), ЧЕРНЫЕ ГЛАЗА, ВЫГЛЯДИТ МОЛОЖЕ СВОИХ ЛЕТ БЫЛА ОДЕТА: КОРИЧНЕВАЯ ЗАМШИВАЯ КУРТКА С ЧЕРНЫМИ ВСТАВКАМИ, ЧЕРНЫЕ ШТАНЫ, КОРИЧНЕВЫЕ ЗАМШИВЫЕ МОКАСИНЫ, ЧЕРНЫЙ СВИТЕР С СЕРДЦЕМ ИЗ БИСЕРА НА ГРУДИ, ВИШНЕВАЯ СУМКА ВСЕГДА НОСИТ БРАСЛЕТ С ПТИЦАМИ ИЗ ЧЕРНОГО МЕТАЛЛА ВСЕМ, КОМУ ЧТО-ЛИБО ИЗВЕСТНО О ЕЕ МЕСТОНАХОЖДЕНИИ, ПОЗВОНИТЬ ПО ТЕЛ. +7 962 271 74 27 ПОЖАЛУЙСТА-БЛИН-ПОЖАЛУЙСТА! Сон седьмой Дома стоят дольше, чем люди «Пропала», — разносится в голове, как эхо в мрачном ущелье. Будто речь идёт не о человеке, а о морской свинке. Валентин что-то упорно трындит мне в ухо, но я не различаю слов. Вероника Игоревна пропала. Я неестественно захахатываюсь, и лицо Валентина удивлённо вытягивается. Вероника Игоревна, и пропала. Снова! Ну кто так делает?! Коридоры сходят с ума от перемены: скрипит обувь по линолеуму, младшеклашки визжат, старшие тарабанят «Басту» на гитаре. Нос истязают запахи пота и духов. Я иду сквозь эту мешанину, будто сквозь ядовитое облако, и рядом — уже молча, с обиженным видом — топает Валентин. Позади треплются Коваль и Олеся. Обсуждают Веронику Игоревну? Еду в столовке? Новый стрим Олеси? У вас не возникало ощущения, что вы… ну, положим, кактус? Когда идете по улице или коридору и наблюдаете со стороны за людьми? Словно срабатывает переключатель, и голоса превращаются в фоновый шум, в сонное бормотание органического супа. Вы не понимаете ни язык этого супа, ни его поведение и чувствуете себя натуралистом, который делает передачу об инопланетной природе. «Сегодня мы расскажем, как питаются и размножаются вон те говорящие кожаные мешки». Я сворачиваю к туалету. Мне отчаянно хочется минутку тишины, но «Три Ко» следуют по пятам нелепым конвоем и бубнят, бубнят, бубняяяяят. На двери подергивается в сквозняках объявление: УВАЖАЕМЫЕ БУДУЩИЕ МУЖЧИНЫ! УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ХОДИТЬ В УНИТАЗ, А НЕ НА ПОЛ. — Встречаемся здесь, мальчики, — раздается голос Олеси. Я набираю в грудь воздуху и толкаю дверь. Может, объявление и прочитали, и администрация поставила новейшие писсуары, но мужской туалет все так же напоминает полигон для испытания бактериологического оружия. Сигаретный туман прочерчивают снопы света, пахнет — а, сами представьте, как пахнет! — и нельзя ни шагу ступить, чтобы ни во что не вляпаться. Идеальное средство против брезгливости. Я поспешно заталкиваюсь в левую кабинку и с минуту стою в тишине, пока обоняние не содрогается от вони, а внимание не переключается к настенной живописи. БОЙСЯ БОГОВ, СКРЫТЫХ СРЕДИ НАС КАКОЙ ДИБИЛ НАМАТЫВАЕТ ОБРАТНО ОБОСРАННУЮ БУМАГУ? ФРОЛКОВА НЕ ОСЬМИНОГ, ВСЕМ ОДНОВРЕМЕННО ДАТЬ НЕ МОЖЕТ — Че за тупая семья! — вырывается у меня. — Прости? — раздаётся от писсуаров голос Валентина. — Говорю, че за тупая… весна! Я сердито справляю нужду и, выходя, сталкиваюсь: а) с Валентином, б) с отцом Николаем, который выкарабкивается из дальней кабинки. Не побогохульствую, если скажу, что отец Николай застегивает ширинку? — Деда? — Бровь Валентина уползает на лоб. По-гречески прямой нос отца Николая поворачивается, словно флюгер. Крупные золотистые глаза сверкают за черными роговыми очками и фокусируются на нас. Я осторожно шепчу «Здрасте». — Смотрите-ка, — рокочет зычный голос отца Николая. — Какое явление. Доброе утро, Артур. Доброе утро, внук. И, подозреваю, — он поднимает глаза к потолку и говорит громче, — доброе утро, Кирилл! — Добрутро! — нечленораздельно кряхтит Коваль из средней кабинки. Ему вторит Валентин с коротким «привет, деда». — Вы ходите в ученический туалет? — Разве это запрещено? — улыбается мне отец Николай. — Нет, но… — мямлю я и смотрю на Валентина, который выглядит так, будто стукнулся лбом о притолоку. — Есть же для учителей. — Честно сказать, — говорит отец Николай, моя руки и улыбаясь, — здесь я позорно прячусь от Евгения Леонидовича. У него слишком много вопросов, на которые слишком тяжело отвечать. — Деда, — Валентин долго подбирает слова, — парни могут начать… эм, всякое говорить. Отец Николай добродушно улыбается. — Что твой дедушка ходит в туалет? Валентин молчит, и я догадываюсь о его опасениях. В гимназии только дай повод — и через минуту все классы заговорят, мол, священник подглядывает за мальчиками. Потом это дойдет до безумных машаш, и начнется охота на ведьм, как с «лунатизмом» Дианы или с «четверками» Вероники Игоревны. Я цепляюсь за эту мысль, словно рыба за крючок, и осторожно спрашиваю отца Николая: — Вы не слышали, что Вероника Игоревна, вроде, пропала? Не может быть такого, что она опять у вас? — Думаешь, я бы не сказал? — отвечает за деда Валентин. С лица отца Николая сходит весёлость, обнажая, словно кости, немолодого и усталого человека. — То есть, вы… я понимаю, что ее уже искали. Она… я… — Думаю, Артур, Вероника Игоревна там, где хочет быть. Знаю точно, что это место больше не в нашей общине. Иного мне, к сожалению, не известно. Отец Николай мизинцем поправляет очки и подходит к двери. На пороге его сутулая фигура приостанавливается. — Артур? — Мм? — Ты не можешь помочь Веронике Игоревне, но Диане в такую минуту очень нужны друзья. Как бы она себя ни вела и что бы ни делала. А еще… — отец Николай сверяется с часами и наклоняет голову, будто переливает мысли из одной половины черепа в другую, — еще вам стоит вернуться в класс, потому что через пару минут начнутся очень внеплановые антитеррористические учения. И, если Евгений Леонидович будет меня искать, то скажите ему, что я взял грех на душу и взорвался с террористами. Отец Николай улыбается, но как-то натянуто, через силу, и выходит. Я удивленно смотрю ему вслед и не сразу понимаю, что Валентин обращается ко мне.