— Ты психолог? — Я любознателен. — Блеск! — я хлопаю кончиками пальцев и вытираю с подбородка остатки «царского» бургера. — Давайте поаплодируем Валентину и пойдём. Все же странно: Диана-официантка в кафе. Неужели у Вероники Игоревны столь тяжко с деньгами? Да, и как Диана обсуждает заказы, мм, без слов? Жестами? СМС-ками? Азбучкой Морзе? Валентин задумчиво улыбается. — А не сделать ли нам выпуск? — Мобыть, я? — радостно предлагает Коваль. Мне становится неловко за Диану. — Оба — успокойтесь. Не надо никаких «выпусков». — Лучше делать новости, чем жить без совести, — Валентин включает камеру мобильного и отмахивается от очередного «мобыть, яяя?» Коваля: — Слушай, свой телефон купи и снимай, сколько влезет! Чего ж тебя все к моему тянет? Не к девушке моей, так к телефону… штаны мои тебе не отдать? Коваль обиженно замолкает, а я снова перевожу взгляд на Диану: она порезалась об осколок и с отчаянием смотрит по сторонам. Мне хочется встать и помочь, но — блин — посетили же не убирают в кафе мусор вместо официантов? Ведь… не убирают?.. Боковым зрением я чувствую пристальный взгляд Валентина и намеренно отворачиваюсь к окну. Там пасмурно, и злой ветер сметает с променада неубранный мусор. Волны выламывают ледовый припай и лупят по далекому причалу, обдавая брызгами чугунные фонари, скамейки, прохожих. От этого пейзажа кожу мне стягивают цыпки, а по загривку пробегают морозные коготки. — Сегодня наш выпуск… — нарочито, явно в мою сторону говорит Валентин. — Сегодня выпуск будет посвящен одной из наших гимназисток. Назовем его… — Выключи, прошу тебя. Когда я поворачиваюсь, Валентин широко улыбается и завершает театральную паузу: — «Молчание». — Валь, блин! Перед моим носом возникает фига. — … поминая известные события в гимназии. В связи с чем под выпуском мы разместим опрос: следует ли исключать таких людей из гимназии для общей безопасности или помогать им обрести душевный покой в соответствии с христианскими принципами? Спросим мнение у восходящей звезды химико-физических наук Артура Арсеньева. Валентин переключает съемку с фронтальной камеры на тыловую и поворачивает объектив на меня. Я застываю, будто под дулом пистолета. — Ваше мнение, Артур Александрович? — повторяет Валентин. Минутная стрелка настенных часов обрушивается на шесть: половина пятого. Я с шумом выдыхаю носом воздух. — Мое мнение? — Мы жаждем его услышать. — Вот тебе мое мнение. Пальцами я беру остатки «Цыплячьего царя» и, как обезьяна, запихиваю в рот. Хрустят огурчики, трещит карамелизированный бекон, котлета в панике вываливается обратно — но чертов Валентин невозмутим. — У меня полная зарядка. — И чо? — спрашиваю я с набитым ртом. — Мы можем весь день снимать, как ты проталкиваешь в себя пищу. — Мне фиолетово. Я демонстративно наполняю рот остатками котлеты и делаю голливудскую лыбу. — Пока ты предаешься чревоугодию, мы подогреем интерес и напомним зрителям поговорку из пятого класса: «Тили-тили тесто, Артур и Диана — жених и невеста». Как бывший жених прокомментирует… молчание бывшей невесты? Котлета застревает у меня поперек горла. Формально в словах Валентина нет ничего ужасного. Диана не нравится мне… ну, в качестве девушки. Женщины. Например, Симонова нравится. Олеся — почему-то именно с тех пор, как замутила с Валентином. Бабухадия. Романенко из «б» неплохо смотрелась (Коваль это называет «с пивком потянет»), пока не потолстела. Вероника Игоревна… черт, да, да! — а как иначе при ее внешности??? Диана же, так сказать, огня в моих чреслах никогда не вызывала, несмотря на многочисленные шуточки в младших классах. — Мнение? Хорошо. — Я прижимаю пластиковую вилку к столу, обламываю ей зубья и с мерзким скрипом обвожу невидимый круг. — Мое мнение… Мое мнение, что, если бы твой дедушка не был бы таким… таким добрым и хорошим человеком, он бы обязательно сказал, что ему стыдно за внука. Потому что к «молчанию», скорее, ведут вот такие «выпуски». Улыбка соскальзывает с лица Валентина. Коваль разевает рот. Олеся недобро прищурилась на вилку, и явно мечтает, чтобы я прекратил — как и большая часть посетителей, которые уже оборачиваются на тошнотворный скрип. — Позови официанта и пойдем. Лады? — Я начинаю еще один круг по металлу и вздергиваю брови — как бы спрашиваю Валентина: «Достаточно или нет?». Тот с полуулыбкой смотрит в стол. Олеся нервно трет висок, затем с усилием возвращается к Усуи Такуми. Коваль не выдерживает и выхватывает у меня вилку. — Давай без вот китайских пыток? Валентин вскидывает голову и поднимает руку. — Девушка? Девушка?! Лицо его до странного весело, и причину этого веселья я понимаю, когда тень официанта накрывает наш столик и превращается в силуэт Дианы. Подойдя, она прячет порезанную руку за спину, но я сижу боком к столу и замечаю рдяные капли крови, что сыпятся на кафельный пол с тонких пальцев. Поза ее напряжена, губы сжаты, глаза темные, мертвые. Шея у меня вспыхивает от стыда. Изо рта, как мячик для пинг-понга, выскакивает одинокое «Привет…». Вместо ответа Диана поднимается на цыпочки, секунду-две высматривает коллег и здоровой рукой, со вздохом, с заметной неохотой достает блокнот и ручку. Над грудным карманом ее форменной рубашки я замечаю табличку из графитовой бумаги: «Вас обслуживает глухонемой официант». Эээ?.. Зачем Диана обманывает людей насчет глухоты-немоты? Из-за долгов? Ради прикола? Коваль подловато улыбается, словно в предвкушении шуточки Валентина. Олеся надумывает черный пузырь жвачки и перелистывает страницу манги. — Хочет ли гимназистка Фролкова объяснить свое вековое молчание? — предлагает Диане Валентин и наводит на нее объектив. — Без подвоха. Чтобы уже закончить всю эту драму. — Валь… — тихо начинаю я. Диана медленно переводит взгляд на «Айфон». На меня. Левая бровь ее ползет вверх, но тонкие губы не двигаются. «Хлоп!» — лопается пузырь Олеси. Я вздрагиваю. — Что ж, говорить про себя всегда тяжело, — продолжает Валентин и снова переводит камеру на себя. — Впрочем, вы и сами понимаете, в каком бедственном положении находится гимназистка Фролкова, раз до окончания гимназии вынуждена работать после уроков и вводить окружающих в заблуждение, что является глухонемой. И мне хочется простить ей это молчание, потому что за нее говорит не она, а среда, которая ее воспитала. У Дианы на лбу прорезается вертикальная морщинка, тонкие губы сжимаются в ниточки. Она вновь оглядывается, поднимает руки, точно сдается, и направляется к двери на кухню. Сделай что-то. Сделай! Я встаю и поспешно вытаскиваю кошелёк, из кошелька — двух тысячерублевых Ярославов Мудрых (не видать мне до батиной получки чипсов и обеда, но ладно, ладно…). — Это за всех, — я протискиваюсь через стулья и протягиваю деньги. — Сдачу ты оставь… Прощайте сухарики «Три корочки», прощай полторашка «Спрайта» по 106 рублей 99 копеек и сосиски «Папа может» за 275. — Если это принесет мир в душу, — раздаётся голос Валентина, — мы и больше пожертвуем. Я стискиваю челюсти. Мне хочется, чтобы Диана скорее взяла деньги, но она только смотрит. Задумчиво, тяжело, будто что-то ворочается, поднимается у нее в груди, как в тесной клетке, и не находит выхода. Нарочитое, волчье молчание. — Ну? Что ты? — раздраженно спрашиваю я. Диана опускает взгляд, механическим жестом поднимает верхнюю банкноту и закручивает вокруг среднего пальца. Остальные пальцы сжимает, словно… словно показывает неприличный жест?! У меня вытягивается лицо. Конечно, я не ожидал, что Диана запоет канарейкой, едва получит «лайк», но предпочел бы прием потеплее. В голове судорожно мелькает «Отшутись!», «Улыбнись!», «Красиво уйди!», но внутри что-то непоправимо обрывается. Лопнувшей струной я пролетаю через кафе, дергаю дверь на себя, от себя и, мазнув кровью ручку, ныряю в вечернюю мглу. Крыльцо.