— Вы правильно заметили: он нам мешает, — сказал Глеб. — И по-моему, делает это целенаправленно. Вот мне и захотелось посмотреть, как далеко он готов зайти в своем стремлении нас остановить. — То есть?.. — Сами подумайте: как повел бы себя грубый, самоуверенный и некомпетентный поселковый мент на его месте? Да еще и обиженный мент, которому указали на его, как вы выразились, некомпетентность. А? Что стал бы делать такой персонаж на месте нашего Басаргина? — Ну, и что же? — Все что угодно, только не то, что сделал он. Мне с самого начала показалось, что он ведет себя странно. Наехал на меня с допросом по всей форме, как будто действительно подозревал, что это я перегрыз Прохорову глотку. — Ну и что тут странного? Типично милицейский подход. — Будь это типичный подход, и вас, и меня для начала отметелили бы резиновыми палками и бросили на нары. Подержали бы суток трое, а потом начали бы тупо колоть, выбивая признание. Выбили бы или нет — неважно, важно, что, сидя в камере, вы бы уже не помышляли о своей экспедиции. И не говорите мне, что обвинять нас с вами в убийстве Прохорова — абсурд. Людей судили и даже приговаривали к расстрелу и по более абсурдным обвинениям. А мы, как-никак, были последние, кто видел его живым. И Выжлова, который мог бы свидетельствовать в нашу пользу, тоже нет, а уж у него-то мы вообще засиделись дотемна. Понимаете, что я хочу сказать? Если наша экспедиция тут не ко двору, то это великолепный шанс ее прекратить! Такой шанс, что, если б его не было, его бы следовало организовать. И вовсе не обязательно, чтобы все происходило так мрачно и жутко — с побоями, обвинениями и допросами по десять часов. Достаточно было просто задержать нас до выяснения обстоятельств. А они, как вы, наверное, уже поняли, никогда не выяснятся. Если их и выяснит кто, так это уж точно будет не Басаргин. Да и задержания бы не понадобилось. Взяли бы подписку о невыезде, и все. — Действительно, — озадаченно произнес Петр Владимирович, массируя двумя пальцами переносицу под дужкой очков. — Мне это как-то не пришло в голову. Но зачем это им? — Для нашего же блага, — объяснил Глеб. — Нам ведь все время твердят, что мы тут смерти ищем. И непременно найдем, если отправимся к верховьям реки. А еще, как вы заметили, считается, что мы своими действиями провоцируем неприятности, которые происходят с местными жителями. То есть, с точки зрения капитана Басаргина, которую он неоднократно и во всеуслышание высказывал, наша деятельность на территории поселка наносит окружающим ощутимый вред. А прекращение оной любым доступным способом пойдет, сами понимаете, на пользу всем — и жителям поселка, и нам с вами, и самому Басаргину, у которого из-за нас перестанет портиться отчетность. Так что грубый и некомпетентный мент на его месте непременно воспользовался бы шансом и законопатил бы нас в изолятор временного содержания. Краснопольский снял очки, убрал их в футляр и, продолжая массировать переносицу, сказал: — Признаться, чего-то именно в этом роде я и ждал. Когда он сегодня появился на пороге номера с пистолетом на животе, у меня внутри все оборвалось. А уж когда оказалось, что убит Прохоров, я вообще перестал сомневаться, что нас вот-вот засадят в камеру, и думал только об одном: где в этой дыре найти приличного адвоката. А потом, когда стало ясно, что сажать нас не будут, я решил, что это само собой разумеется: как говорится, не все же в деревне дураки! Ясно ведь, что ни вы, ни я никого не убивали, а раз не убивали — зачем сажать? А теперь, когда вы все так хорошо объяснили, мне остается только развести руками. — Погодите разводить руками, — посоветовал Глеб, закуривая новую сигарету и снимая со спиртовки медную турку с закипающим кофе. — Это еще не все. Вы, надеюсь, понимаете, что Басаргин не один. Он действует с ведома и при полном одобрении местной исполнительной власти в лице небезызвестного вам Николая Гавриловича Субботина. А мэр, между прочим, имеет и право, и возможность воспрепятствовать вашей работе самыми обычными, формальными и даже законными методами. Он здесь хозяин, и без его разрешения тут никто шагу не ступит. Он мог бы просто запретить вам поход к верховьям реки — официально запретить, понимаете? — Ну, тут я могу с вами поспорить, — возразил Краснопольский, с благодарным кивком принимая из рук Глеба пластмассовую кружку с крепким кофе. — Мы действуем с разрешения областных властей. — Согласитесь, области до вас нет никакого дела, — быстро перебил его Глеб. — Да и Москву результаты ваших изысканий, полагаю, не слишком интересуют. Конечно, в министерстве культуры очень ждут отчета нашего уважаемого Аристарха Вениаминовича, но министерство культуры — не совсем та структура, которая могла бы заставить чиновников на местах бросить все свои так называемые дела и суетиться, помогая вам добраться до монастыря. Так что тут Субботин является полновластным хозяином положения. Да, область не возражала против вашего приезда сюда, но она ведь на нем и не настаивала, правда? Измыслить благовидный предлог, чтобы от лица местной администрации наложить запрет на ваши изыскания, не так уж трудно. Впоследствии этот предлог, возможно, будет признан надуманным, а отказ — ошибочным и даже немотивированным, но, пока это случится, лето пройдет, сезон кончится, и вам придется вернуться домой, так и не увидев этого проклятого монастыря. — Вы правы, — с видимой неохотой признал Краснопольский и пригубил кофе. — Ммм, да вы мастер! Действительно вкусно. Вы прекрасно готовите кофе, и вы, несомненно, правы. Только я все равно никак не пойму, к чему вы клоните. Глеб отпил глоточек из своей кружки и затянулся сигаретой. Шаткий гостиничный стул скрипнул, когда он переменил позу, положив ногу на ногу. — Сейчас поймете, — пообещал Сиверов. — Итак, коротко: что мы имеем? Мы имеем тут какую-то непонятную чертовщину, в силу которой все местное население, включая поселковую администрацию и правоохранительные органы, категорически настроено против нас — точнее, против нашего намерения подняться к верховьям реки и осмотреть монастырь и старую демидовскую штольню. Администрация может воспрепятствовать нам в этом двумя путями: наложить формальный запрет под каким-нибудь вымышленным предлогом или просто обвинить в уголовщине. Существует и третий способ, на который намекал наш драгоценный Басаргин: просто поднять нас на вилы. Но ни один из этих способов до сих пор не был использован. И, полагаю, не будет. — Это почему же? — Начнем с самого простого — с поднятия на вилы. Круговая порука здесь, конечно, сильна, как нигде, и, когда нас хватятся, весь поселок, как один человек, скажет, что мы ушли к монастырю и сгинули без следа. Полагаю, такое случалось уже не раз. Но! Во-первых, существует шанс, что мы отобьемся и что хотя бы один из нас сумеет уйти достаточно далеко и быстро, чтобы успеть рассказать о том, что произошло. Во-вторых, если мы исчезнем бесследно, нас будут искать, что, согласитесь, вновь создаст ту же проблему, которую кто-то пытался решить, попросту нас прикончив. Кому это надо? — Да, пожалуй, никому. — Значит, с вилами мы разобрались. Остаются обвинения в убийстве Прохорова и похищении Выжлова. Мотива у нас нет, зато алиби имеется, и разрушить его будет непросто. Словом, посадить нас на основании этого вздорного обвинения скорее всего не удастся. Тем более что мы — москвичи, и Басаргину волей-неволей приходится предполагать наличие у нас обширных и очень полезных связей и знакомств. Дело неминуемо получит огласку — то есть это он так предполагает, — сюда явится свора столичных адвокатов, начнут разбираться, что к чему, схватятся за голову, ну, и так далее. Это как раз и будет тот самый звон во все колокола, которого так опасается Басаргин. — Пожалуй, пожалуй, — задумчиво согласился Краснопольский. — Путь административного запрета при всей его кажущейся легкости тоже нехорош, — продолжал Глеб. — Ведь что получится, если Субботин официально запретит вам работать и вежливенько выставит из поселка коленом под зад? Вы же стребуете с него официальную бумагу и, вернувшись в Москву, начнете там ею перед всеми размахивать: вот, дескать, что чиновники на местах вытворяют! Это же чистой воды беспредел! Бумагу прочтут, пожмут плечами и скажут: да, действительно беспредел. Глупость какая-то, мы с этим непременно разберемся. Проблема, таким образом, окажется решенной всего на один сезон, а в новом сезоне сюда явится кто-то другой. а может быть, даже и вы сами, но уже с такими полномочиями, что оспорить их, не рискуя слететь с насиженного места, здешний миляга мэр не сумеет. — Так-так, — заинтересовался Краснопольский. — И что же? — Я, как вы правильно заметили, намеренно старался сегодня разозлить Басаргина. И если я хоть что-то понимаю в людях, он действительно разозлился. Тут бы ему нас и посадить под замок. Или хотя бы наябедничать мэру, попросить, чтоб надавил на вас по-настоящему и выставил вон из поселка. Но ничего подобного, как видите, не случилось. Потому что они с самого начала выработали единственно верную линию поведения и строго ее придерживаются. Заключается же данная линия в том, чтобы внушить вам острое, непреодолимое желание как можно скорее убраться отсюда на максимальное расстояние. Самому, понимаете? Без официальных предписаний и прочего административного нажима. — Честно говоря, я уже начинаю такое желание испытывать, — признался Краснопольский. — Но что им это даст? Кто мне помешает, вернувшись в Москву, подробно рассказать обо всех здешних безобразиях? — Если бы вы не знали ответа на этот вопрос, вы бы уже ехали домой, — сказал Глеб. — Но вам этот ответ известен, и только поэтому вы продолжаете торчать здесь, надеясь на чудо. Что вы можете рассказать в Москве? Вы все видели собственными глазами, и вы же сами не способны поверить в реальность увиденного. А уж те, кому вы станете все это рассказывать, и подавно решат, что у вас не все дома. Но даже если вам кто-нибудь поверит и попытается вникнуть в это дело, весь поселок, начиная с мэра и кончая последним бездельником, подробно, в деталях расскажет, что вы и ваши подчиненные тут только и делали, что беспробудно пьянствовали. И ваш рассказ, извините, будет служить тому наилучшим подтверждением. Диагноз — делириум тременс — напрашивается сам собой, вам не кажется? — Да уж, это факт, — печально согласился Краснопольский. — Испугавшись и уехав отсюда по собственной воле, вы окажетесь перед довольно сложным выбором. Можно сказать правду и в результате прослыть алкоголиком и чокнутым лгуном, неспособным справиться даже с таким пустяком, как оценка запасов давным-давно открытого, известного месторождения. А можно состряпать фальшивый отчет, из которого будет явствовать, что месторождение себя полностью исчерпало, а от монастырских фресок, если они там когда-либо и были, ныне не осталось и следа. Первый вариант, как я понимаю, полностью устроит ваше начальство, которое с радостью от вас избавится, а от второго будут в восторге здешний мэр и Басаргин. Эти двое, конечно же, рассчитывают, что вы, как человек неглупый, не станете губить свою карьеру и репутацию из-за такой чепухи, как давно заброшенная малахитовая штольня, и выберете второй вариант. А им ведь только того и надо! Получив грамотно составленный фальшивый отчет, оба министерства — и ваше, и министерство культуры — забудут о Волчанке и ее обитателях надолго, а может быть, и навсегда. — Черт возьми, — ошеломленно пробормотал начальник экспедиции. — Действительно, все просто, как булыжник! Но зачем им все это? Что, в конце концов, тут происходит?! — Я приехал сюда как раз за ответами на эти вопросы, — сообщил Глеб. — Не вам одному интересно, куда в здешних краях с конца позапрошлого века одна за другой деваются экспедиции. Этак, знаете ли, научных кадров не напасешься! — Да, — сказал Краснопольский, — так и вижу газетные заголовки: «Место, куда утекают мозги». Вот такущими буквами. И что вы теперь намерены предпринять? — Завтра, как и собирался, поеду в область. А вы. — Глеб залпом допил кофе и раздавил в переполненной пепельнице короткий окурок сигареты. — Вы, Петр Владимирович, все-таки подумайте, не убраться ли вам отсюда, пока не поздно. Ей-богу, подумайте. — Об этом не может быть и речи, — резко ответил Краснопольский. — Ну, вам виднее. Командовать вами я, к сожалению, не имею права. Однако настоятельно советую вам. Он замолчал, заметив, что собеседник его не слушает. Петр Владимирович сидел в застывшей, окаменевшей позе и не отрываясь смотрел в окно. Лицо его стремительно бледнело, а глаза и рот открывались все шире. Глеб резко повернулся в ту сторону, куда смотрел Краснопольский, и едва не окаменел сам, поскольку за темным стеклом на фоне чернильного ночного мрака, освещаемая падающим из окна электрическим светом, маячила жуткая волосатая харя, с почти фотографической точностью повторявшая сделанный рукой Аристарха Вениаминовича Покровского набросок. Глеб успел заметить отсвечивающие кровавым блеском глаза, беспорядочно разбросанные по темной морщинистой коже пучки серебристо-седых, жестких, как проволока, волос, заостренные кверху звериные уши и влажно поблескивающие кривые зубы, которым было тесно в широкой, плотоядно ухмыляющейся пасти. Косматая когтистая лапа появилась из тьмы и толкнула оконную раму. Стекла противно задребезжали, разболтанный верхний шпингалет выскочил из гнезда. В следующее мгновение раздался негромкий хлопок, стекло коротко звякнуло, и в нем появилась аккуратная круглая дырка. Когтистая лапа мгновенно убралась, волосатая харя за окном вздрогнула, как от сильного толчка, и пропала из вида. Дымящаяся гильза упала на стол и покатилась к Краснопольскому, который явно впервые видел «стечкин» с глушителем не по телевизору, а наяву, в каком-нибудь полуметре от своего лица. Одним прыжком очутившись у окна, Глеб отодвинул второй шпингалет, рывком распахнул разбухшую раму, выглянул наружу и перемахнул через подоконник. Он исчез мгновенно и бесшумно, будто канул в разверзшуюся прямо под окном бездонную пропасть. Какое-то время, минуты две или три, ничего не происходило. Затем в темном проеме распахнутого настежь окна все так же бесшумно возникла голова Сиверова. Глеб задумчиво заглянул в слегка подрагивающее дуло карабина, из которого в него целился Краснопольский. Убедившись, что начальник экспедиции уже опомнился, узнал его и не намерен стрелять, Слепой уперся руками в подоконник и ловко забрался в номер тем же путем, каким только что его покинул. В руке у него по-прежнему был пистолет. — Ушел, — разочарованно констатировал Глеб, закрывая окно и один за другим защелкивая шпингалеты. — Как в воду канул. Вот подонок! Вы бы, Петр Владимирович, если уж решили защищаться с оружием в руках, хоть свет бы выключили, что ли. Ведь комаров полна комната, съедят они вас ночью, и оборотней никаких не понадобится! Он плотно задернул занавески и вернулся к столу, на ходу убирая пистолет в спрятанную под курткой наплечную кобуру. Краснопольский щелкнул задвижкой предохранителя и отставил карабин на прежнее место, к стене. Вид у него был немного смущенный. — Вот это рефлексы, — сказал он с уважением. — Впервые вижу профессионала, так сказать, в действии. Здорово вы его пугнули! — Пугнул. — Сиверов задумчиво вернулся к окну, отдернул занавеску и, прижавшись лицом к стеклу, выглянул наружу. Потом оторвал уголок от лежавшей на подоконнике старой, забытой кем-то из прежних постояльцев газеты, скомкал и заткнул им пулевое отверстие в стекле. — Пугнул, — с прежней задумчивостью повторил он, снова подходя к столу. — Знаете, Петр Владимирович. Не хочу показаться хвастуном, но я никогда никого не пугаю пистолетом. Если я его вынимаю, то для стрельбы, а если стреляю, то на поражение. И, как правило, попадаю. — И на старуху бывает проруха, — утешил его Краснопольский. — Рад бы с вами согласиться, да не могу, — печально сказал Глеб. — Понимаете, я отчетливо видел, что попал этой твари в переносицу, точно между глаз. Демонстрируя отсутствие суеверий, он приложил указательный палец к собственной переносице. Краснопольский смотрел на него во все глаза. — Надеюсь, вы шутите? — сказал он наконец. — Надеюсь, вы так не думаете, — ответил Сиверов и, безнадежно махнув рукой, вышел из комнаты. Глава 14 Ошибку, которую так и не сумел простить себе до конца своих дней, Петр Владимирович Краснопольский совершил на следующее утро. Накануне сон долго не шел к нему, так что проснулся Петр Владимирович поздно — что-то около половины восьмого. «Консультант министерства культуры по вопросам безопасности» Федор Молчанов уже укатил, оставив в качестве напоминания о себе лишь стреляную пистолетную гильзу на столе, пулевое отверстие в оконном стекле да лужицу грязного моторного масла, поблескивавшую там, где еще вечером стоял экспедиционный грузовик. Умывшись и приведя себя в порядок, Краснопольский не удержался и вышел на улицу, чтобы осмотреть землю под окном своего номера. Земля была как земля — не земля, собственно, а потрескавшаяся, проросшая жесткой травой бетонная отмостка, на которой не обнаружилось ничего, кроме мелкого мусора, каких-то камешков, пожелтевших окаменелых окурков и осколков стекла — тоже старых, запыленных, явно не имевших ни малейшего отношения к ночному происшествию. Так называемый газон, представлявший собой неширокую полосу щетинистого, твердого, как доска, дерна, также не сохранил на своей поверхности никаких следов; короче говоря, результаты осмотра позволяли с чистой совестью предположить, что вчера вечером они с Молчановым просто-напросто поймали один глюк на двоих. Сейчас, при ярком солнечном свете, такое предположение казалось куда более логичным, а главное, удобным, чем мысль об оборотне, которому нипочем огнестрельное ранение в переносицу. Поднявшись с корточек, Петр Владимирович сунул в зубы сигарету и вдруг с крайне неприятным чувством обнаружил, что за ним наблюдают. Наблюдение вел капитан Басаргин собственной персоной. Он сидел за рулем синего милицейского «уазика», который напарник Молчанова Пермяк именовал не иначе как «рашн джип», дымил папиросой и равнодушно поглядывал на Петра Владимировича через открытое окно. Выражение лица у него было выжидательное, он будто предлагал Краснопольскому поделиться с ним, представителем правоохранительных органов, своими бедами и заботами, и геологу стоило большого труда удержаться от искушения выложить ему все как было. Если бы не вчерашний разговор с Молчановым, он бы, наверное, так и поступил. Но теперь Краснопольский точно знал: если Басаргин ему и не враг, то уж, по крайней мере, точно не друг — сочувствия, а тем более помощи от него не дождешься. Поэтому он ограничился вежливым кивком. Капитан кивнул в ответ, подождал еще немного и, поняв, по всей видимости, что жалоб и заявлений не последует, укатил. Проводив его взглядом, Краснопольский вернулся в номер. Тут обнаружилось, что, пока он ползал на карачках под окном и играл в гляделки с капитаном Басаргиным, номер подвергся вторжению так называемой горничной — семипудовой угрюмой старухи, которую весь гостиничный персонал именовал бабой Варей и которой, похоже, побаивались все, начиная с директора гостиницы и кончая здешними тараканами. Когда Краснопольский вошел, баба Варя энергично вытирала пыль с заряженного карабина. Немедленно выяснилось, что заткнутую обрывком газеты дырку в стекле баба Варя уже обнаружила и молчать по этому поводу она не намерена. Краснопольскому пришлось выслушать довольно длинную и весьма неприязненную тираду о городских бездельниках, которые, перепившись до белых лошадей, развлекаются, паля из карабинов по казенным окнам. Разговаривать с этой бабой о калибрах стволов и типах гильз было, разумеется, бесполезно, а посвящать ее в подробности вчерашнего вечера Петр Владимирович тем более не собирался. Поэтому, дослушав до конца, он отобрал у старой грымзы влажноватый, отчетливо воняющий псиной после знакомства с грязной мокрой тряпкой карабин, запер его в железный ящик, а потом пошел к дежурной и безропотно выложил за продырявленное стекло сумму, которой, наверное, хватило бы, чтобы застеклить половину фасада. День, и без того пустой и безрадостный, был окончательно испорчен с самого начала. Пребывая по этому поводу в состоянии вполне естественного раздражения, Петр Владимирович не сумел уделить должного внимания просьбе реставратора Георгия Зарубина, которого, по его собственному предложению все в экспедиции, да, наверное, уже и в поселке называли попросту Гошей. Гоша, совсем как давеча Аристарх Вениаминович, просился на этюды. Он уже был готов и во всеоружии: на голове — широкополая шляпа с накомарником, на плече — тяжелый этюдник, на ногах — прочные походные башмаки, а на испитой физиономии — заискивающая, просительная улыбка человека, которому опостылело без дела сидеть на одном месте, не отличающемся бурным кипением культурной жизни. Именно эта мысль — о культурной жизни, которой, наверное, так остро не хватает художнику-реставратору в этой чертовой глуши, — поколебала решимость Петра Владимировича ответить на эту несвоевременную просьбу твердым, категорическим отказом. В конце концов, на дворе стояло солнечное, теплое утро и заняться Гоше Зарубину, реставратору, было решительно нечем на протяжении всего нескончаемо длинного, никчемного, пропащего дня. Зная Гошу, можно было не сомневаться, что он уже к обеду будет слегка навеселе, а к вечеру опять напьется до полного беспамятства и уже в начале десятого примется храпеть на всю гостиницу. Призвать его к порядку было невозможно: во-первых, строго говоря, Петру Владимировичу этот служитель муз подчинялся только в полевых условиях, а во-вторых, на все замечания у него был готов типовой, стандартный ответ: «А чем еще прикажете заниматься в этой дыре?» — Позвольте, а вы не боитесь? — счел своим долгом спросить Петр Владимирович. — Помните, что случилось с вашим коллегой? — Не боюсь, — демонстрируя завидную храбрость и здравый смысл, а также отсутствие малейшего намека на запах винного перегара, ясным, трезвым голосом ответил Гоша Зарубин. — Спиться тут вконец — да, побаиваюсь, а все остальное — чепуха на постном масле. Оборотни днем не нападают, а звери сейчас сытые: лето на дворе, в лесу этого мяса бегает — во! Он энергично чиркнул ребром ладони по лбу чуть выше бровей, показывая, сколько сейчас в лесу бегает живого мяса. Насчет оборотней он, разумеется, иронизировал — это было видно по его хитроватой, но, впрочем, вполне добродушной ухмылке. — Все-таки мне бы не хотелось, чтобы вы шли один, — сказал Петр Владимирович. — Так я же про это вам и толкую, — обрадовался Зарубин. — Я уже и компанию себе нашел! Вот, Коля согласен меня покараулить, пока я, стало быть, шедевры буду создавать! Пермяк был уже тут как тут и даже с зачехленным карабином на плече — телохранитель, воин, гроза хищных зверей и в особенности оборотней. Петр Владимирович откровенно поморщился. Ни для кого в экспедиции не было секретом, что Пермяк с Зарубиным за последние несколько дней крепко подружились на почве общей приверженности к зеленому змию. Впрочем, в данный момент водитель был трезв как стеклышко. Краснопольский не мог даже приказать Пермяку заняться машиной: она вместе с Молчановым укатила в областной центр, и, следовательно, делать второму водителю было ровным счетом нечего. Николай об этом прекрасно знал, это было видно по его физиономии, и Петр Владимирович, мысленно послав все к черту, — что я им, нянька, в самом-то деле?! — сказал: