Глебу показалось, что водитель сделал это намеренно; впрочем, так показалось не ему одному, поскольку Краснопольский прожег круглый затылок сержанта неприязненным, сердитым взглядом, а Басаргин негромко буркнул: — Аккуратнее, Валера, не дрова везешь. — Да вы философ, капитан, — иронически заметил Петр Владимирович, убедившись, что язык не пострадал. — Станешь тут философом, — нисколько не обидевшись, сказал Басаргин. — Тут кем угодно станешь. Это вы насчет здешнего порядка? Ну да, так и есть — такой тут, понимаешь, порядок. не совсем такой, как в других местах. Вот если бы вы, к примеру, подбросили над головой кирпич и схлопотали бы этим кирпичом по кумполу, так не стали бы, наверное, кричать: «Ах, почему этот кирпич все время падает вниз, что это за непорядок?!» Потому что на самом деле это закон природы: кирпич всегда падает вниз, а не вверх, и, чтобы череп был цел, не надо его под этот кирпич подставлять. То же самое и тут. Порядок здесь такой: хочешь жить — забудь про Волчанскую пустынь. «Уазик», отчаянно пыля и дребезжа, как пустое ведро, миновал гостиницу, перед которой праздно калился на солнце обшарпанный экспедиционный грузовик. Петр Владимирович, который в этот момент, склонившись над сложенными лодочкой ладонями, пытался попасть кончиком сигареты в пугливо дрожащий огонек зажигалки, этого не заметил, а Глеб заметил, но промолчал, решив попусту не поднимать шума. Видимо, Басаргин еще не до конца выполнил программу воспитательной работы. Глеб не собирался ему в этом мешать: день все равно пропал, а капитан, увлекшись своими поучениями, мог ненароком рассказать что-нибудь по-настоящему любопытное. — Вы говорили что-то о своем предшественнике, — напомнил Краснопольский, которого нехитрая дикарская философия Басаргина быстро утомила. — Ну, так вот он, Мурзин, тоже, как вы, возмущался: отчего, да почему, да разве так можно, чтоб целый поселок каких-то лесных обезьян боялся?! Все норовил охотников собрать и, прямо как вы советуете, облаву устроить. А когда не вышло, стал в область звонить: так, мол, и так, пришлите войска для прочесывания леса. Ну, в области ему, натурально, предложили голову малость подлечить. Так он тогда снюхался с учителем физики — с тем самым, который все снежным человеком бредил. Доказательства надумали добыть. — Ну? — сказал Краснопольский. — Чего «ну»? Видите же, что начальник милиции в Волчанке уже не Мурзин, а я. А физику вместо Колодникова школьникам Выжлов преподает, историк по образованию. Вот вам и «ну». Нету больше Васи Мурзина, пропал без вести. На кладбище-то, конечно, камень стоит, да только нет под тем камнем никого. Так-то вот, товарищи ученые. гм. доценты с кандидатами. Водитель опять кивнул — уверенно, солидно, с видом человека, готового подписаться под словами Басаргина всеми четырьмя конечностями. Машина продолжала козлом скакать по улицам поселка. Деморализованный увиденным в лесу за домом Прохорова, а также последующими откровениями капитана, Краснопольский по-прежнему на это не реагировал. Глеб же, о котором все словно забыли, не забывал поглядывать в окошко. К этому времени он уже начал догадываться, куда именно их везут, но еще не понял зачем. — Ваша, с позволения сказать, теория не выдерживает никакой критики, — объявил Петр Владимирович, который с достойным лучшего применения упорством пытался найти логику в окружавшем его со всех сторон мрачном безумии. — Это почему же? — с равнодушной вежливостью пресыщенного светского льва осведомился Басаргин. — Вы все время упираете на то, что причиной гибели Прохорова послужил наш вчерашний разговор. А между тем с вами мы беседовали намного раньше, чаще и дольше, и вы до сих пор живы и здоровы. — Так ведь это смотря как беседовать, — незамедлительно парировал капитан. — Мы с Субботиным просто не советовали вам соваться к верховьям Волчанки, а Прохоров, как я понял, распустил язык, начал повторять вам свои басни про то, какой он лесным людям друг, товарищ и брат. Вот они и показали ему дружбу и братство. — Бред собачий, — беспомощно нагрубил Краснопольский. — Погодите! — воскликнул он, обретя, как ему показалось, твердую почву под ногами. — А Выжлов? Тот вообще собрался сам, лично, вести нас к монастырю! За это высказывание Петру Владимировичу следовало бы язык отрезать; впрочем, если Глеб хоть что-то понимал в происходящем, это уже не имело значения. Басаргин немного помолчал, переваривая только что полученное ценное сообщение, а потом глубоко вздохнул и принялся раскуривать очередную папиросу. — Вот оно что, — глухо проговорил он сквозь сжимавшие мундштук зубы. — Вот, значит, в чем дело. А я, грешным делом, решил, что это из-за Степана. Вот дурак-то, прости господи! — Что такое? — заволновался Краснопольский. — Вы это о ком? Машина остановилась. Пылевое облако догнало ее, обволокло со всех сторон, а потом, редея, лениво уплыло вдоль улицы. Сквозь запыленные окна слева был виден знакомый почерневший забор и редкий, тоже черный от непогоды, резной штакетник заросшего мощной, корявой, полузасохшей бузиной палисадника. Водитель повернул ключ, машина конвульсивно содрогнулась в последний раз, и в салоне стало тихо. — Выжлов сегодня утром не вышел на работу, — произнес в этой тишине Басаргин. Капитан сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, и голос у него, несмотря на ранний час, был усталый — такой усталый, что Глеб даже не стал спрашивать, откуда, собственно, капитану стало известно о невыходе директора школы на работу в седьмом часу утра. Ведь он подкатил к гостинице, уже зная это! Во всяком случае, с того самого момента он все время был у Глеба на глазах, и Сиверов мог поручиться собственной головой, что никаких сообщений капитан не получал. — Он всегда приходил в школу ни свет ни заря — проверял, все ли в порядке, — вставил Басаргин, который и впрямь, казалось, умел читать мысли. — А вот сегодня не пришел. А уборщица, старая калоша, как на грех, где-то посеяла ключ от входной двери. Ну и, натурально, отправилась к Выжлову, благо от школы сюда рукой подать. Вот. Ну, короче, айда. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Крови там нет, не бойтесь, — с затаенной насмешкой добавил он, заметив колебания Краснопольского. Капитан солгал — кровь в доме была, хотя и в очень небольшом количестве. Маленькое пятнышко ее темнело на полу кабинета, рядом с оскаленной пастью убитого много лет назад медведя, да на дверном косяке виднелся нечеткий, смазанный отпечаток испачканной ею ладони, как будто кто-то, пытаясь оказать сопротивление, схватился за край дверного проема, но рука не удержалась, соскользнула. Глебу привычно пришла на ум дактилоскопическая экспертиза, но он тут же прогнал эту мысль: расследование проводил не он, и не ему в его нынешнем статусе было требовать каких-то экспертиз. В большой гостиной, где они давеча пили водку, а также в кабинете, где ее допивали, все было перевернуто вверх дном, переломано и искромсано, как будто тут долго и ожесточенно дрались. Глеб припомнил внушительные габариты и плавные, уверенные движения Сергея Ивановича Выжлова и подумал, что ночным гостям, кем бы они ни были, этой ночью пришлось изрядно попотеть. Дом директора школы напоминал торговый зал московского ювелирного магазина «Эдем» после того, как местная братва пыталась потолковать по душам с уроженцем Волчанки по фамилии Сохатый и его приятелями, Захаром Макарьевым и Егором Ульяновым. Чего не хватало для полноты картины, так это трупов, что, впрочем, было неудивительно: похоже, ночные гости Сергея Ивановича были не из тех, кого можно прикончить ударом кулака. Замаскированный оружейный шкафчик в углу кабинета был открыт настежь, содержимое зеленого цинкового ящика для боеприпасов рассыпалось по полу. Темно-серый, поблескивающий, как графит, порох был буквально втерт в лежащие на полу шкуры и в щели между половицами ногами, а может быть, и боками дерущихся. Под ногами было полно дроби, картечи, капсюлей и пыжей; повсюду валялись разноцветные гильзы — картонные, пластмассовые и даже старомодные, латунные, с покрытыми зелеными пятнами окисла желтыми боками. И среди всего этого добра радостно поблескивали рассыпавшиеся из кофейной жестянки серебряные шарики — пули, которыми Выжлов заряжал патроны, когда за ним пришли. Коллекционная немецкая двустволка, нетронутая, висела на стене, зато ее младшей сестре повезло меньше. Скорострельная магазинка с отломанным прикладом и расщепленным ложем валялась на полу среди прочего мусора; видно было, что ею не пользовались как дубиной, а просто лупили обо что-то твердое с намерением сломать — лупили до тех пор, пока ружье и впрямь не сломалось. — Можно? — спросил Глеб. — Валяй, — равнодушно пожав плечами, разрешил Басаргин. Такая уступчивость была понятна Сиверову. Труп, похоже, до сих пор не нашли, и начальник милиции явно предполагал (да нет, пребывал в полной уверенности!), что его не найдут уже никогда. Нет трупа — нет и уголовного дела. Даже пропавшим без вести Выжлова объявят лишь после того, как в правоохранительные органы поступит заявление от обеспокоенных родственников или соседей, которое по закону может быть принято лишь по истечении трех суток с момента исчезновения. И было очень сомнительно, что такое заявление кто-нибудь захочет подать. Родственников Выжлов, кажется, не имел, а соседи. Как и все население Волчанки, они прекрасно понимали, куда делся директор школы, и считали поиски делом бессмысленным и вредным для здоровья. Так что, с точки зрения капитана Басаргина, никакого преступления тут не произошло, и он не видел препятствий к тому, чтобы трогать улики руками, переставлять их с места на место и даже, наверное, выбрасывать. Краснопольский всех этих тонкостей, похоже, не уловил, но, к счастью, сообразил промолчать. Глеб поднял сломанное ружье и, став боком к столу, передернул затвор. На стол выпали три патрона — все, что было в магазине. Глеб направил стволы в потолок, вхолостую щелкнул курком, понюхал дульный срез и дал понюхать Басаргину. Стволы не пахли ничем, кроме оружейного масла. — Не успел, — согласно кивнув, авторитетно заявил капитан. — Ясное дело! Глеб взял один из откатившихся в сторону патронов, вынул из кармана перочинный нож и, поковырявшись, удалил картонный пыж. Перевернув гильзу, он выкатил на ладонь блестящий увесистый серебряный шарик — пулю. — Да, — признал Басаргин, — ваша правда. Учитель-то наш совсем умом повредился. Действительно, к монастырю собрался, иначе зачем ему серебряные пули? Да-а, дела. А ведь, ей-богу, жалко, что он ни разу пальнуть не успел! Поглядели бы сейчас, как. Он смешался и, кашлянув в кулак, умолк, как будто вспомнил, что такие разговоры в Волчанке не поощряются. — Не может быть, чтобы это было правдой, — едва слышно проговорил из своего угла Краснопольский, который опять выглядел так, что краше в гроб кладут. Басаргин резко повернулся к нему всем телом, тяжело скрипнув половицей. — Вы, говорят, ученую степень имеете, — с напором произнес он. — Что-то я до сих пор не слыхал про ученых, которые отказываются верить собственным глазам! Смотрите! Разуйте свои ученые глаза и смотрите! За одну ночь — двое! Двое нормальных, работящих мужиков, граждан, между прочим, Российской Федерации — таких же, как мы с вами, русских людей. Это ведь не негры какие-нибудь были, не чеченцы, а коренные волчанские мужики! Я их обоих с малолетства знал, и где они теперь? Подумать же страшно, что они перед смертью пережили, какую муку приняли. Сиверов, который уже успел сделать то, что собирался, решил, что эту воспитательную беседу пора заканчивать. — Короче, — нарочито холодно, почти презрительно сказал он в спину Басаргину. — Чего? — переспросил тот, развернувшись так стремительно, словно собирался наброситься на Глеба с кулаками. — Я говорю, кончай истерику, капитан, — все с той же наигранной, холодной резкостью произнес Слепой. — Слезу из нас ты все равно не вышибешь. — А зря, — с горечью сказал Басаргин. — Зря не зря, а только так оно и есть. Обеспечивать безопасность граждан Российской Федерации, о которых ты тут только что распинался, — это, брат, твоя работа, за которую тебе государство деньги платит. Кстати, на негров твоя защита тоже, по идее, должна распространяться, не говоря уж о чеченцах — они-то как раз и есть такие же российские граждане, как мы с тобой. А траурные митинги устраивать, извини, любой дурак может. Ну? Что ты уставился на меня, как петух на гриль? Ты зачем нас сюда притащил? Чего ты от нас хочешь? Что мы, по-твоему, должны делать? Басаргин немного подышал носом, успокаиваясь, а потом, глядя мимо Глеба, глухо, с огромной неприязнью проговорил: — Это уж вы сами думайте, что вам делать. На то вы, понимаешь, и ученые, чтоб мозгами шевелить. А сюда я вас привел, чтоб вам думать было легче. А то ведь, не дай бог, ошибетесь, придумаете что-нибудь не то, отвечай потом за вас. Ну, насмотрелись? Пошли, подвезу до гостиницы, а то как бы с вами по дороге чего не вышло. Серчает народ, так и до беды недалеко. Так что вы, ученые, пока думать будете, поменьше по поселку слоняйтесь. Это мой вам дружеский совет, а не послушаете — пеняйте на себя. Все, поехали, у меня дел по горло! * * * Петр Владимирович Краснопольский отложил мощную лупу, вернул Глебу тяжелый серебряный шарик и стал аккуратно составлять обратно в гнезда жестяной коробочки стеклянные пузырьки с реактивами. Было странно видеть у него на носу очки в тонкой золотой оправе, из-за которых начальник экспедиции казался старше своих лет и еще серьезнее, чем был на самом деле. — Да, — произнес он с осторожностью человека, дорожащего своей репутацией и потому привыкшего воздерживаться от необдуманных высказываний, особенно в области своих профессиональных интересов. — Это, конечно, не моя специализация, да и условий для настоящего анализа здесь, сами понимаете, нет, но, боюсь, вы правы: это серебро не самородное. Слишком уж оно чистое, да и этот отпечаток. Он просто не может быть естественного происхождения, слишком уж напоминает птичье крыло. Похоже, данная пуля когда-то была серебряной монетой царской чеканки. — Я тоже так думаю, — сказал Глеб. — Занятно, правда? Они закурили, и дым потянулся в занавешенную пожелтевшей марлей форточку. По ту сторону, привлеченные теплом и светом, толклись и зудели в прохладной ночной темноте крылатые кровососы. Можно было не сомневаться, что заменяющая им ум, честь и совесть, а также все остальное неутолимая жажда крови поможет многим из них преодолеть препятствие и, когда в комнате погаснет свет, Петру Владимировичу Краснопольскому будет весело. — Занятно? — с вялым удивлением повторил начальник экспедиции. — Ну, не знаю, право. Не вижу в этом ничего особенно занятного. Мало ли по какой причине он скрыл от нас правду. Может быть, просто постеснялся признаться, что, наслушавшись сказок, поступил с прадедушкиным наследством таким странным образом. — Очень может быть, — рассеянно согласился Глеб, наблюдая, как Петр Владимирович прячет в ящик с оборудованием свою железную коробочку. Так и не зачехленный впопыхах скорострельный карабин стоял у стены в углу, и свет электрической лампы тускло отражался в вороненом железе и гладком дереве. На свободной кровати лежал развороченный рюкзак, поверх которого была брошена куртка — настоящая, воспетая бардами всех времен и народов штормовка из линялого грубого брезента. При Глебе Краснопольский не надевал ее ни разу, и Сиверов понимал почему: это была его рабочая одежда, а работы пока не было и, что самое обидное, не предвиделось. — Мы с вами провели бок о бок почти весь день, — сказал Краснопольский, — но, кажется, не перебросились и парой слов. — Ну, парой-то перебросились, — рассеянно возразил Глеб, разглядывая клубящийся под лампой табачный дым. — А между тем, по-моему, настало время нам с вами серьезно поговорить, — заявил начальник экспедиции. — Вы отрекомендовались консультантом по вопросам безопасности. — По большей части это была просто шутка, — сказал Сиверов, подавив вздох. — Жаль. Боюсь, мне как раз нужна именно такая консультация. Глеб все-таки не сдержался, вздохнул. — По идее, я сейчас должен бы обрадоваться, — сказал он. — Но — увы! Лучше бы моя консультация вам не понадобилась. Простите, но ничего утешительного я вам сказать не могу. Краснопольский поморщился. — Ничего другого я от вас, признаться, и не ждал. Вы как будто сговорились с местными жителями — делаете все, чтобы усложнить мне работу. Глеб сделал вид, что очень удивился. — Например? — Например, как вы сегодня напустились на этого Басаргина. Это же черт знает что такое! Конечно, он груб, самоуверен и некомпетентен, но чего вы ждали от поселкового милиционера? Надо же как-то сдерживаться! Он и так нам мешает, а вы его еще и злите. Зачем, скажите на милость, дразнить гусей? — Чтобы гуси разозлились, — резонно ответил Глеб. — Разве может быть какая-то иная цель? Чтобы посмотреть, как они станут себя вести, когда разозлятся. Теперь удивился Краснопольский, и, кажется, непритворно. — Вы хотите сказать, что сделали это намеренно, а не просто сорвали на нем раздражение? Но зачем?!