10 октября наши армии достигли реки Сан, а немцы нашли на поле боя под Варшавой русскую карту с нанесенной на ней диспозицией войск. Из нее следовало, что противник создает мощный кулак в районе Ивангорода — Варшавы для наступления к сердцу Германии. Это был так называвшийся русскими «паровой каток», на безостановочное продвижение которого Антанта возлагала так много надежд. Различные неприятные случайности, словно сговорившись, разом обрушились на наши головы и остановили наступление австро-венгерских войск у реки Сан. При этом войска сильно страдали от ненадежности русинов, которые в основном и заселяли данную местность. Дело заключалось в том, что после одержанных русскими побед местное население целиком и полностью начало поддерживать противника. Наши мелкие подразделения постоянно попадали в засады, а батареи при проходе через населенные пункты подвергались вероломным обстрелам. Более того, русские проложили через речку потайные телефонные линии, чтобы оставаться со своими друзьями на связи. В результате ни одно передвижение войск или смена командного пункта не обходились без того, чтобы об этом вскоре не становилось известным противнику. Во время посещения польского горнолыжного курорта Криница, куда перебралась резиденция нашего наместника в Галиции, мне удалось убедить штатгальтера Витольда фон Корытовского[145], которого очень беспокоило неожиданно широкое распространение русофильского движения, в том, что для достижения спокойствия войск в районах, занятых нашими воинскими частями, необходимо полностью запретить освещение жилых домов на высотах или склонах гор. Во всей местности у населения начали скупать почтовых голубей, а за подъем таких птиц в воздух хозяину грозил трибунал. Однако недоработок здесь хватало. Несмотря на многочисленные аресты, предатели, если не оказывались осужденными военно-полевыми судами или не были пойманы с поличным солдатами и казнены по горячим следам, подпадали под длительное следствие тыловых военных судов. Последние тянули время и не торопились выносить обвинительные приговоры. Во всяком случае, до того времени суровых наказаний не применялось. Пришлось потребовать от органов юстиции проявлять большую расторопность. Однако это вызвало другую крайность — начали производиться многочисленные беспричинные аресты на основании только «серьезных подозрений». В результате возникла необходимость предупредить правоохранительные органы о недопустимости перегибов во исполнение пожелания монарха, высказанного 17 сентября, которое звучало так: «Я не хочу, чтобы из-за неправомерных арестов лояльно относящиеся к нам элементы переменили свое отношение и стали действовать в опасном для государства направлении». Нашему разведывательному управлению приходилось постоянно напоминать командирам и солдатам о необходимости аккуратного обращения с местным населением, но проявления при этом бдительности, с тем чтобы патриотически настроенные украинцы не оказались в одном строю со своими русофильскими соплеменниками. Дело заключалось в том, что большая часть поляков и евреев с неудовольствием восприняли вражескую оккупацию. В частности, в Лемберге вспыхнули волнения, в русских начали стрелять, и им удалось навести порядок только после взятия заложников. Исходя из таких настроений наше разведуправление подготовило текст воззвания, с которым председатель еврейской ортодоксальной общины обратился к своим единоверцам и призвал их сохранять верность кайзеру и империи. Наше беспощадное вмешательство и многочисленные случаи интернирования подозрительных русофилов полностью себя оправдали. Особенно действенными мероприятия устрашения оказались в Карпатах, где тоже проживало много людей, дружески настроенных по отношению к русским. Об этом свидетельствует радиограмма командира русской боевой группы генерала Стаховича[146], пробившегося через город Стрый[147] в горы. В этой шифровке он сообщает, что ему очень трудно найти агентов. После продвижения вперед наших армий некоторых предателей удалось привлечь к заслуженному наказанию. При этом приходилось соблюдать осторожность, так как поступало много ложных доносов на почве личной вражды. Осторожные люди двинулись вслед за отступавшими русскими. Среди них был и русофил Геровский, который сразу предложил свои услуги русскому коменданту в городе Черновцы штабс-капитану Кириленко и оказался виновным в аресте и отправке в Сибирь бургомистра, а также еще четырех уважаемых людей. Поэтому нашим органам контрразведки доставило вполне понятное удовлетворение, когда в городе Санок удалось схватить погубившего многих наших агентов доносчика, которым оказался австро-венгерский канцелярский чиновник Свобода, на совести которого была смерть и нашего сотрудника Рубиша. Предателя приговорили к смертной казни. Приходилось внимательно следить и за русофильски настроенными поляками. Были и такие, которые после успехов русских войск в Галиции подняли голову так высоко, что и польское население становилось ненадежным. Поэтому бригадир польских легионов Пилсудский для противодействия русофильским настроениям среди своих земляков послал даже в Варшаву несколько эмиссаров. Так что дело с нашумевшим польским повстанческим движением в действительности выглядело совсем иначе, чем его представляют. В своей книге «Мои первые битвы» маршал Пилсудский прямо признает, что его надежды на восстановление в русской Польше польского духа наткнулись на серьезное противодействие со стороны проживавших там соплеменников, и этим планам, к сожалению, сбыться не удалось. Эта враждебность товарищей по крови, угрожавшая делу его жизни, мешала ему не позволять австро-венгерским офицерам пренебрежительно отзываться о поляках, проживавших в Галиции. Отсюда возникает вопрос: если настроения поляков из «королевства», точнее, из русской Польши, были идентичны с мнением жителей Галиции, тогда кого можно было отнести к «идеальным полякам» за пределами бригады легионеров Пилсудского? Разве не австро-венгерские и не немецкие войска освободили Польшу от русского владычества? Возможно, вызванное именно этим обстоятельством вполне понятное раздражение и заставило Пилсудского позабыть о чувствах рыцарской благодарности и не вспоминать с признательностью то, что именно старая Австрия столь долго предоставляла ему убежище. А ведь австро-венгерский Генеральный штаб мог в любое время прекратить его пребывание в Австрии. Но он этого не сделал. Наоборот, именно ему Пилсудский обязан своими первыми успехами в годы мировой войны, а следовательно, и своей популярностью. А ведь мы всегда ценили рыцарские качества поляков и были благодарны Собескому[148] за его свершения. Конечно, в известной степени обижаться на польских «патриотов», возлагавших свои надежды на московитов, нельзя. Ведь именно в Варшаве у поляков сложилось мнение о неслыханном военном превосходстве русских, что подавляло всякие надежды на победу стран Центральной Европы. К тому же наша радиоразведка действительно выявляла все новые и новые дивизии противника. В конечном итоге нам удалось установить, что пятидесяти двум австро-венгерским и немецким дивизиям противостояло от восьмидесяти пяти до девяноста пяти русских дивизий. Таким образом, русские почти вдвое превосходили силы союзников. Это обстоятельство заставило генерал-полковника фон Гинденбурга с целью создания новых благоприятных условий для последующего перехода в наступление решиться на отступление в Силезию. А это, в свою очередь, привело к отходу и наших армий. В те напряженные дни конца октября я на машине отправился в Черновцы. От города Мукачево, где прошла моя встреча с руководителем главного разведывательного пункта обер-лейтенантом Йоганом Фельклем, мы ехали под проливным дождем вперемешку со снегом по горной дороге по следам армейской группы генерала от кавалерии барона фон Пфланцер-Балтина. Эта группа с Карпатского фронта через Ужоцкий перевал победоносно пересекла румынскую границу, а руководителем ее разведывательного пункта был возвратившийся из Албании подполковник фон Шпайтс. Через несколько дней практически безостановочной езды лейтенант доктор Бенедикт доставил меня в Черновцы, где командир национальной гвардии полковник Фишер очень сильно помог мне в решении стоявших передо мной задач, предоставив в мое распоряжение фотографии опустошенных городов и описания зверств, совершенных русскими в областях, где проживали румыны. Ведь путем опубликования этого богатого примерами материала через наше представительство в Румынии можно было серьезно подорвать позиции тех кругов, которые стремились присоединиться к нашим противникам. И надо сказать, что позднее я обнаружил эти фотографии на страницах многих зарубежных изданий. По сути это явилось нашим первым ответным шагом по противодействию той пропаганде, которую противники Австро-Венгрии в большом объеме уже вели с первых дней войны. В то время в Буковине тоже были отмечены многочисленные случаи предательства. Поэтому краевому президенту графу Мерану и полковнику Фишеру пришлось решительно вмешаться, чтобы не дать распространиться мнению о том, что Черновцы при столь изменчивом положении дел на фронте неизбежно вновь окажутся под русскими, которые в этом случае выместят свою злость на лояльных Австро-Венгрии жителях, а именно на немцах и евреях. Чтобы не будоражить общественное мнение, карательные меры применялись только в исключительных случаях, таких как разбой, кража, диверсия или государственная измена. Тем не менее после первого отвоевания этих земель число арестованных достигло 250 человек, а вот количество оправданных с начала войны составило 42. В связи с этим с большим огорчением следует заметить, что глава буковинского земельного правительства, депутат рейхсрата барон доктор Александр Хормучаки в то время, когда Буковина находилась в крайне бедственном положении, предоставил ее самой себе и под предлогом болезни поспешил отбыть в Вену. Следует сказать и о том, что епископ де Репта, повинуясь распоряжению русского губернатора Евреинова[149], отслужил молебен за царя, его семью и «прославленную русскую армию». Когда я вернулся в Новы-Сонч, так называемая «перегруппировка» войск в Польше шла полным ходом, а северное крыло наших армий у реки Сан вело бои, стараясь сдержать напор русских войск. Нашей службе радиоразведки только и оставалось, что наблюдать за их ежедневным продвижением. В эти мрачные дни небольшую радость принесло нам 7 ноября. В тот день русские изготовились нанести мощный удар по северному флангу, отходившему от реки Нида в сторону Кракова, а именно по сильно измотанной 1-й армии. Но еще накануне мы предупредили командующего генерала от кавалерии Данкля[150] о грозящей опасности, благодаря чему широко подготовленное нападение ничего русским не дало, вылившись, по сути, в незначительные арьергардные бои. При этом было довольно забавно наблюдать, как третий кавказский корпус 4-й русской армии и наступавшие южнее два соседних корпуса 9-й русской армии столкнулись друг с другом. Это привело к ужасной неразберихе возле города Дзялошице, и оба командующих армиями, к нашему вящему удовольствию, принялись яростно бомбардировать друг друга шифрограммами. — Неужели у вас нет никакой возможности дать указание своим гвардейским корпусам согласовывать свои действия с маневром, проводимым нашим кавказским корпусом? — спрашивал командующий армией генерал Эверт своего коллегу Лечицкого, в то время как начальник штаба последнего пребывал в полном отчаянии из-за этой неразберихи. Триумф органов радиоразведки в борьбе с русским «паровым катком» Верховному командованию пришлось снова переместиться вглубь страны. В качестве нового места, как рассчитывали ненадолго, был избран город Цешин[151], куда 8 ноября 1914 года я выехал вместе с ротмистром фон Вальцелем и ротмистром графом Геши для решения организационных вопросов. В местном монастыре нам оказали сердечный и заботливый прием, что позволило сразу же приступить к размещению нашего разведуправления, а также организации контрразведывательной службы в городе, на вокзале и окрестностях. В этом, насколько позволяли силы окружного полицейского управления, нам помогал советник земельного правительства фон Якса-Бобовский, хотя в его распоряжении и был всего один детектив. Поэтому нашему управлению до прибытия подкрепления из войск в решении контрразведывательных задач приходилось обходиться своими сотрудниками. Под рабочие помещения персоналу Верховного командования, а следовательно, и нам тоже выделили здание немецкой гимназии, а на постой офицеры впервые после начала войны разместились в большой гостинице и по квартирам очень любезных местных жителей этого дружественного по отношению к нам городка. Я, например, расположился в доме гостеприимного аптекаря доктора Карла Цаара, проживавшего на центральной городской площади. В общем, мы чувствовали себя довольно уютно, тем более что, вопреки ожиданиям, наше пребывание в этом городе затянулось. Между тем у командования созрел план, согласно которому главные силы 9-й немецкой армии должны были переместиться в район между городами Познань и Торунь с тем, чтобы оттуда ударить во фланг катившегося русского «парового катка». Одновременно австро-венгерская 4-я армия под командованием генерала от инфантерии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда[152] должна была, форсировав Вислу, наступать на Краков. Для прикрытия Силезии предназначались: 1-я армия, оставленная немцами группа генерал-полковника фон Войрша и переброшенная по железной дороге с Карпат 2-я армия под командованием генерала от кавалерии фон Бём-Эрмоли[153]. Задачи же по прикрытию Западной Галиции и Венгрии возлагались на относительно слабые силы 3-й армии под командованием генерала от инфантерии Бороевича[154] и части, находившиеся под командованием генерала от кавалерии фон Пфланцера[155]. 13 ноября наша радиоразведка установила диспозицию русских войск на запланированное на следующий день общее продвижение «парового катка» вглубь Германии. Уже после обеда расшифрованные сведения легли на стол нашей оперативной канцелярии. Их содержание было доложено также германскому командованию в Позене[156]. Полученные радиоразведкой данные свидетельствовали о том, что русские не подозревали о нависшей над их северным флангом опасности, поскольку по-прежнему считали, что им противостоит всего лишь наш корпус. Они не знали, что буквально накануне, 12 ноября, 9-я армия была пополнена и вновь превратилась в боевую единицу, готовую к проведению наступательных операций. Русские предполагали наличие возле города Ченстохау[157] четырех немецких корпусов и намеревались окружить их, нанеся удар по северному флангу. Такое немедленно вызвало разногласия в стане союзников. Тем не менее компромисс был достигнут — части нашей 2-й армии, которую немцы по-прежнему считали своим резервом, продолжили выгрузку севернее. Эту армию было решено передать в подчинение германскому генерал-полковнику фон Войршу, а общее командование возложить на фон Тешена[158]. Следует отметить, что русские уже давно удивлялись нашей осведомленности относительно их действий и в конце концов пришли к выводу, что в этом, несомненно, повинна германская воздушная разведка. Во всяком случае, именно так было напечатано в издававшейся в Петербурге газете «Новое время» от 11 ноября. Конечно, мы не ограничивались одной лишь только радиоразведкой, ведь этот канал мог в любой день закрыться из-за смены ключа к шифру. Кроме того, неприятельские армии, не принимавшие непосредственного участия в той или иной операции, мало пользовались радиосвязью, как, например, 3-я и 8-я русские армии в Галиции, восстанавливавшие огромные потери после тяжелых боев и готовившиеся взять реванш за понесенное поражение окружением Перемышля, а также глубоким вклинением в негостеприимные Карпаты. Мы по-прежнему в полном объеме продолжали использовать агентурную разведку. Однако обычно обнаруживавшееся в этом деле большое число двойных агентов требовало соблюдения большой осторожности. Поэтому нашим разведывательным пунктам было предписано максимально ограничивать возможности агентов в обзоре наших позиций. Для этого большую часть пути при следовании по расположению войск они должны были проделывать с завязанными глазами. Кроме того, надлежало принимать меры по воспрепятствованию их передвижения из одного участка фронта в другой и сообщать другим разведпунктам имена и приметы подозрительных лиц. Чтобы затруднить работу неприятельских шпионов, с конца октября на всех железнодорожных узлах были учреждены свои контрразведывательные пункты. В середине ноября стало наблюдаться оживление и в русских армиях в Галиции, но мы смогли точно отслеживать перемещение сил противника. Так, 19 ноября русский Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич преисполнился уверенности в победе и посчитал, что пришло время, когда при напряжении всех сил всеобщее наступление увенчается успехом. Все шло хорошо, но на следующий день нам пришлось испытать настоящий ужас — офицер связи 4-й русской армии передал по радио другому офицеру, что старый шифр известен противнику. Позднее из одной радиограммы стало понятно, что в руки к русским попал ключ от немецкого шифра и, вероятно, поэтому они проведали то, что мы знали их шифр. У нас воцарились упаднические настроения — надо же было такому случиться, что наш самый лучший источник информации отказал именно накануне решающего момента большого сражения и как раз тогда, когда предполагалась капитуляция окруженных немцами возле города Лодзь обеих русских армий. Но охвативший всех пессимизм прошел, и мы вместе с немецкими станциями радиоперехвата начали собирать новые шифрограммы. В результате общими усилиями уже к 22 ноября нам удалось разгадать новый русский ключ. В этом деле очень помогло то обстоятельство, что при создании новых шифровальных ключей привычные к шаблону русские предпочитали идти уже проторенным путем. Между тем сражение шло полным ходом. На северном фланге благодаря немецким подкреплениям противника удалось потеснить, а южнее Вислы обойти 3-ю русскую армию фланговым маневром. Но в первые дни декабря нашу службу ожидал новый удар, когда была перехвачена радиограмма следующего содержания: «Ключи от шифра, в том числе и последние, начавшие применяться в конце ноября, противнику известны!» Мы затаили дыхание, но не любящие перемен русские продолжали спокойно пользоваться старым шифром. Скорее всего, в той напряженной обстановке у них не хватало других средств связи, а нового ключа в запасе не было. Рано утром 6 декабря уже упоминавшийся генерал Новиков передал по радио, что он неожиданно подучил приказ прикрыть отход 19-го русского корпуса. Это был первый признак того, что «паровой каток», по крайней мере на северном фланге, начал катиться в обратную сторону. Значит, служба радиоперехвата не зря сопровождала бои на самой напряженной фазе нашего флангового удара во время сражения возле городов Лиманова и Лапанув. Вдобавок нам удалось установить, что, несмотря на все оптимистичные ожидания нашего командования, русские не собирались отходить к среднему течению Вислы, а снова заняли позиции между реками Нида и Пилица. Вскоре выяснилось, что благодаря сокращению линии фронта, а также возведению сильных укреплений им удалось собрать дополнительные силы и отбросить глубоко вклинившуюся в их фланг со стороны Карпат 3-ю армию. Затянувшиеся до самого Нового года бои привели к тому, что русские снова продвинулись в Карпаты. В целом к концу года, несмотря на достигнутые большие успехи, общая картина на полях сражений выглядела неутешительно — 61 пехотной дивизии союзников противостояли 81–82 русские дивизии. При этом южнее Вислы и в Карпатах численность пехоты в наших дивизиях составляла не более полка, а четыре дивизии на восточном фланге состояли из солдат ландштурма[159]. Русские же, наоборот, имели почти полный состав, хотя наши агенты докладывали, что они испытывали величайший недостаток в снаряжении и вооружении. Правда, и у нас положение дел в этих вопросах было не многим лучше. При этом следует также отметить, что введенный русскими сухой закон, запрещавший употребление алкоголя, нанес больше вреда, чем ожидаемой пользы. Русский мужик начал употреблять все, что хоть мало-мальски походило на водку, — политуру, денатурат, керосин и подобные жидкости, что часто приводило к смертельному исходу. Печальный конец года после Сербской военной кампании Сложившееся в конце 1914 года общее невыгодное военное положение усугубилось сокрушительным поражением, которым в середине декабря закончилась так хорошо начавшаяся военная кампания в Сербии, хотя наша разведывательная служба с самого начала значительно превосходила сербскую. Мы предоставили командованию данные о развертывании войск противника, практически в точности соответствовавшие истинному положению. А вот сербы имели совершенно неправильные сведения о наших силах, и в результате на них сыпалась одна неожиданность за другой. Они и не догадывались, что севернее реки Сава вместо переброшенной на Восточный фронт 2-й австро-венгерской армии осталась лишь 29-я пехотная дивизия, что послужило причиной тяжелого поражения их 1-й Тимокской дивизии. Два раза 16-й корпус, форсировав неожиданно для сербов реку Дрина, обрушивался на их южный фланг. Не было также достаточно подготовлено и обеспечено в разведывательном отношении сербско-черногорское наступление на юго-востоке Боснии, в результате чего противник терпел тяжелые неудачи от действий наших более слабых по численности войск и был в конечном итоге оттуда вытеснен. В общем, несмотря на наличие многих сторонников Сербии, находившихся в пределах Австро-Венгерской империи, и всю подготовительную работу, проделанную еще в мирное время, сербская разведка полностью оконфузилась. Конечно, наша контрразведка не дремала и проделала отличную работу, обезвредив наиболее опасных людей, в результате чего и без того обычно неохотно действующие рядовые пособники остались без руководства. В связи с этим уместно привести свидетельство начальника сербского разведывательного управления полковника Драгутина Дмитриевича, который в качестве главной причины отказа в работе своей разведки назвал странное происшествие, приключившееся с его главным агентом. Дело заключалось в том, что сербским резидентом в Австро-Венгрии являлся небезызвестный Раде Малобабич, проходивший в Аграме по делу 53 сербов, обвинявшихся в государственной измене, и состоявший также на службе в наших главных разведывательных пунктах мирного времени у майора Тодоровича в сербском городе Лозница и майора Димитрия Павловича в Белграде. 25 июля эта, без всякого сомнения, темная личность была арестована белградской полицией и отправлена в город Ниш, где только в октябре 1914 года ее случайно и обнаружил Дмитриевич. Озабоченность полковника можно понять, ведь арест Малобабича практически парализовал всю сербскую разведывательную службу. Как бы то ни было, в 1917 году и полковник, и его главный агент предстали перед сербским военным трибуналом в Салониках. Их осудили и расстреляли. В то время сербы явно очищались от всех тех людей, которые слишком много знали. Мало что дала сербской разведке и засылка с румынскими паспортами в Австро-Венгрию красивых женщин, перед которыми ставилась задача добиваться знакомства с офицерами, чтобы потом использовать их в разведывательных целях. Черногорской разведке мы противодействовали в основном из Каттаро[160]. Руководителем нашей разведслужбы против страны черных гор являлся гауптман Генерального штаба Отто Визингер — будущий прославленный генерал и комендант города Вены. Нам долго удавалось дезинформировать противника в том, что после зачистки юго-востока Боснии 16-й корпус остался на участке верхней Дрины[161] против его санджакской группы. Черногорцы долгое время ограничивались лишь бомбардировкой города Калиновик, весь гарнизон защитников которого состоял всего лишь из одной роты, явно введенные в заблуждение передававшимися на их оригинальных бланках донесениями. В них сообщалось, что город занят крупными силами. Между прочим, эти бланки изготавливались в нашем разведпункте в Сараево, а потом подсовывались их агентам. Когда наши войска на реке Колубара достигли максимального успеха, нашей разведке пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть достоверные сведения о степени дезорганизованности сербской армии и ее недостатках в целом. Ведь тогда у нас не было возможности перепроверять всю получаемую противоречивую информацию и сведения, добытые от пленных, — перед нами находились высокие, покрытые снегом горы, сильно затруднявшие заброску агентов и бесконечно замедлявшие доставку от них разведдонесений. В таких условиях в раскрытии намерений противника могла помочь только радиоразведка. Но сербы пользовались средствами радиосвязи столь же мало, как и наши войска на Балканах. Слишком далеко от района последних боевых действий находился и чересчур спокойный в вопросах разведки наш генеральный консул в Салониках Реми фон Квятковский, а также прикомандированный к нему бывший консул в Нише гауптман Генрих Гофленер. В силу этого обстоятельства они просто не могли своевременно снабжать нас нужной информацией. А вот сербы от пленных, преимущественно сербской национальности, получали достаточно важные сведения о скверном состоянии австро-венгерских войск, что позволило им собраться с новыми силами для успешного нанесения контрудара. В результате мы пережили настоящую катастрофу. Только позже нам стало известно, что и сербам этот контрудар дался нелегко. Он, по сути, переломил становой хребет их армии, надолго лишив ее способности к дальнейшим наступательным операциям. Тягостное впечатление на нас произвел тот факт, что во время короткого вторжения сербов в Срем[162] у части населения там очень ярко проявились антиавстрийские настроения, выразившиеся, в частности, в торжественных встречах противника, разжигании страстей по отношению к лицам несербской национальности, вооруженных нападениях на наших солдат из-за угла, разрушении железнодорожных и телеграфных линий в тех областях, куда сербские войска не дошли. Все это говорило о том, что мы и на собственной территории находились как в настоящей неприятельской стране. Поэтому тому, что жители возле Савы подавали соответствующие сигналы через реку противнику, удивляться не приходилось. По признанию одного политического чиновника общинного правления города Кленак, взятого в плен после разгрома 1-й сербской Тимокской дивизии, именно они сообщили противнику о переброске с сербского фронта 2-й австрийской армии.